Бойцы нервно курили, часто меняли позы, перекладывали с места на место оружие. Было видно, как трудно дается им вынужденное ожидание.
Бруслов понимал состояние бойцов. Вот он присел возле них на камень, открыл полевую сумку и вытащил из нее узкий голубой прямоугольник. Бойцы внимательно наблюдали за ним.
Он глядел на товарищей и видел, как загорелись их глаза; впервые за последние семь-восемь часов улыбка осветила их лица. Они хорошо знали, что было в руках у Бруслова: не раз они видели у комиссара такой же голубой прямоугольник.
Это была листовка с портретом Ильича, наклеенная на кусок голубого картона. Картон местами поблек, выцвел, но портрет на листовке сохранился: со знакомым прищуром глаз, с улыбкой, тронувшей губы, Ленин, наш Ленин улыбался нам.
В поле ходили люди, кругом по дорогам ездили полицаи, проезжали на мотоциклах немцы. Нас каждую минуту могли обнаружить и навязать бой в невыгодных, тяжелых для нас условиях, но нам казалось: совсем близко, рядом с нами великий наш человек. И мы становились спокойнее, увереннее в своих силах, руки крепче сжимали оружие.
Два часа дня. Четыре часа. Шесть. Вечер…
Народ с поля разъехался, опустели дороги. Дождавшись темноты, мы по открытому полю направились к Воробьевскому лесу. Замыкающим шел комиссар.
С полей тянуло опьяняюще сладким запахом спелой гречихи. А мы жадно хватали раскрытыми ртами заметно посвежевший воздух и готовы были отдать все за кружку (одну только кружку!) холодной воды. Через час мы уже спускались к реке.
Через несколько дней наша разведка побывала в селе Слобода. Немцев здесь уже не было, и разведчикам не стоило большого труда разыскать человека, с которым мы говорили в овраге.
Как родных, он встретил наших товарищей. Накормил их ужином. Напоил чаем. Прощаясь, сказал сокрушенно:
— Вы меня, наверно, ругали за то, что я не сдержал слово: сразу уехал тогда в Слободу. Признаюсь, встретив своих, советских людей среди белого дня, под самым селом, чуть ли не на глазах у немцев, я до того разволновался, что сердце заболело. У меня это старое дело — еще до войны ездил в Киев лечиться. Вот объяснил я, значит, тогда жене и соседям, что плохо мне, и поехал домой. А вечером взял бутыль молока, три буханки хлеба и прямо в овраг, да никого не нашел — вас уже не было.
— Заставили вы нас в тот день поволноваться, — стал вспоминать Александр Агарков.
— Да-а-а, встреча в тот день была… — закончил хозяин задумчиво, — навек запомню!..
— А у нас для вас подарок, — улыбаясь, произнес Агарков. — Комиссар передал. Просил вас найти и передать.
Он раскрыл вещмешок и вытащил из него листовку с портретом Ленина — ту самую листовку, которую Бруслов носил с собой.
— Вот, — сказал он, протягивая хозяину подарок. — Примите от комиссара и от нас на память.
— Спасибо вам! — взволнованно сказал хозяин. — Спасибо!
Он долго рассматривал портрет, читал текст листовки. Затем встал, отодвинул одну из висевших на стене репродукций и, завернув в газету, бережно спрятал за нее листовку.
— Радость людям будет большая! — сказал он приподнято. — Скажите своему комиссару: подарок в надежных руках. Из хаты в хату будем передавать его подарок, скажите. Из хаты в хату правду понесет. Честное слово даю, что так именно и будет. Пусть комиссар не сомневается!
КОНЕЦ ПРЕДСТАВИТЕЛЯ СТАВКИ
С некоторых пор в маленьком и тихом польском городке Улянуве, оккупированном немцами, стали происходить непонятные вещи: проходы у отдельных зданий оплетались колючей проволокой, кое-где на перекрестках и на окраинах появились дзоты, были введены вечерние и ночные пропуска. Улянув превратился в город, охраняемый с особой тщательностью, но почему это происходило, никто в штабе партизанской дивизии имени Ковпака объяснить не мог.
Дважды, по заданию майора Юркина, ходил в Улянув польский партизан-разведчик «Владек», но сведений добыть ему не удавалось. Наконец после осторожной и тщательной разведки он узнал: в Улянув прибыл представитель гитлеровской ставки, некто фон Бриллинг. Фон Бриллинг был невысокого роста, с большой, круглой, как бильярдный шар, головой, пучеглазый и багроволицый. По словам польских разведчиков, работавших в полиции, он неплохо владел русским и польским языками.
На совещании немецкой администрации и польской полиции «представитель ставки» заявил о своем намерении уничтожить партизан в их крае.
— Особенно опасным, — сказал фон Бриллинг, — является содружество польских партизан с советскими, которые прорвались с Украины на территорию Польши. Связного русских партизан «Владека» видели в нашем городе на прошлой неделе. Это недопустимо. Русские получают сведения от поляков. Необходимо выследить и схватить «Владека».
В донесении на имя начальника разведки Юркина «Владек» писал, что в ряды партизан якобы проникли фашистские осведомители, что сведения о действиях партизан немцы получают из их рук, причем очень оперативно. Об этом «Владеку» сообщили польские патриоты, работавшие в полиции. «Владек» просил принять самые срочные меры, чтобы обезвредить предателей.
Вскоре Юркин встретился с «Владеком». Он подробно расспросил польского разведчика об обстановке в городе, наметил с ним план действия.
— Спасибо за предупреждение о предателях, — сказал Юркин. — Думаю, мы сумеем их раскрыть. А ваша задача — фон Бриллинг… Чувствую, неспроста прилетел сюда этот фашистский гусь. Узнайте о нем как можно больше.
— Все будет в порядке! — ответил «Владек». — Слово поляка!
Шли дни. И вот разведчики «Владека» сообщили: в Улянув привезли из Берлина радиоаппаратуру и оборудование для организуемой здесь точки ВНОС[6]. Начальником точки назначен фон Бриллинг. Отныне гитлеровцы будут засекать приближение советских бомбардировщиков, предупреждать свои глубинные пункты, вызывать истребителей.
Вот чем, оказалось, объясняется появление в Улянуве фашиста Бриллинга!
Юркин снова встретился с «Владеком».
— Командование наметило меры по разгрому пункта ВНОС, — сказал Юркин. — Пан «Владек», поскольку вы вели разведку в Улянуве, вы и будете главным проводником в операции. Операцию, по приказу командования, проводит третий полк. Руководство ею возложено на Петра Евсеевича Брайко. Командир он опытный, хладнокровный. Вы, пан «Владек», войдете в состав основной разведгруппы.
Уточнив задачу, Юркин добавил:
— Дело, как видите, важное и сложное. Будьте осмотрительны! Постараемся операцию в Улянуве провести внезапно и без особого шума. Прямо скажу: на вас, пан «Владек», большие надежды.
— Все будет в порядке. Слово поляка! — как обычно, коротко ответил «Владек».
…В обед в крестьянскую хату, служившую нам штабом, Вершигора, после беседы с глазу на глаз с начальником разведки, вызвал весь командный состав.
Партизаны собрались быстро. Командиры полков, рот, отдельных подразделений сидели на лавках, стояли у дверей и окон. Хозяева хаты, их гости и кое-кто из соседей — был воскресный день, — находились тут же, в смежной комнате.
Предупредив о том, что «надо держать язык за зубами», Вершигора огласил секретный приказ об операции, связанной с наступлением на город Тарногруд. Затем командир предоставил слово начальнику разведки. Юркин, в свою очередь, предупредил партизан о том, что «операция секретная и не надо болтать о ней». В конце совещания выступил начальник штаба партизанской дивизии Войцехович. И он, предупредив командиров о секретности операции, попросил их подобрать проводников из местных жителей, хорошо знающих дорогу на Тарногруд.
Что-то чересчур напирало командование на эту секретность. Видимо, дело было чрезвычайно важным!
…Колонна двигалась в направлении Тарногруда по извилистым лесным и проселочным дорогам. Только фырканье лошадей и приглушенные голоса ездовых нарушали безмолвие ночи. Впереди шла разведка, далее — штаб полка во главе с Брайко. Замыкала колонну третья рота.
Соблюдая строгий порядок движения, партизаны шли по заранее намеченному маршруту. На перекрестках дорог стояли «маяки». Это были партизаны, которые выполняли функции регулировщиков или «живых светофоров», они указывали путь следования.
Неожиданно поступил приказ: отпустить проводников, собрать регулировщиков. Колонна остановилась. К саням командира полка собрались командиры рот и артбатареи. Брайко приказал: «Колонне изменить маршрут и следовать в направлении Улянува!»
Между тем в Тарногруде их ждали. Агентура гестапо, до ушей которой после совещания в партизанском штабе дошли планы нашего командования идти на Тарногруд, сообщила об этом немцам. В Тарногруд в эту ночь были стянуты крупные силы гитлеровской полевой жандармерии, частей СС и полиции из Белгорая, Жешува и Улянува.
Усиленно «засекречивая» операцию на Тарногруд, разведка добилась своей цели: «секрет» стал известен гестапо.
Километрах в полутора от Улянува, у хутора, колонну партизан встретил «Владек» со своими бойцами и доложил командиру полка: дорога на город открыта, посты находятся в известных ему, «Владеку», местах, склады боеприпасов и продовольствия охраняются в трех пунктах, а в остальном, по данным разведки, за последние два дня перемен не произошло.
По данным «Владека», было точно известно расположение немецкого штаба. Кабинет фон Бриллинга — в комнате с табличкой «один». Под номером два — «сердце объекта» — аппаратура, в комнате три — группа охраны ВНОС — отлично вооруженные гитлеровцы, присланные из Нюрнберга.
Погода благоприятствовала успешному проведению операции — разразилась метель. И вместе со снежными вихрями как снег на голову в город ворвались партизаны.
Пулеметчики и команда с гранатами в одно мгновение окружили здание немецкого штаба. Подвезли взрывчатку. Брайко приказал подтянуть пушку. Открыли огонь. Но толстые стены старого здания были неуязвимы.
«Взрывайте!» — дал приказ минерам Брайко.
Грохот, шум обвала… Здание рухнуло.