Был уверен, что не сядет! Как уверены были в своей безопасности и другие герои этого очерка. Не сомневались, что кара их не постигнет. Кресла, которые они занимали, — так им наивно казалось — спасут их деяния от огласки: кто же позволит скомпрометировать представителей власти, кто разрешит, чтобы на них упала даже са мая малая тень?!
Но нет, произвол удельных князьков не способен нашу власть опорочить. Скомпрометировать ее может вовсе не то, что на какой-нибудь пост пробрался человек недостойный. А попытка смолчать, замазать, покрыть, сделать вид, что ничего не случилось, боязнь открыто сказать всю правду, как бы горька она ни была, отмежеваться от тех, кто попрал и унизил закон, наказать по заслугам каждого, кто посмел свой пост опозорить. Решительно каждого, невзирая на ранг, на кресло, на звание. И конечно, на то, кто по этому поводу что-нибудь скажет.
Пусть говорят что хотят! Мы сильны нашей правдой, непримиримостью к злу, непреложным принципом, который действует в нашем обществе: равенством всех перед законом. Такова воля народа — поколебать эту волю не дано никому.
Чем же закончилась постыдная эта история? К уголовной ответственности, наряду с Башмаковым, привлекли только двоих: главного бухгалтера райпо Агаркову и завскладом Волкову. Судить их в своем районе, по месту совершения преступления, не стали: зачем волновать население? «Поэт», чего доброго, развяжет язык и публично начнет дискредитировать руководство… Порешили отправить дело в соседний район. Там и вынесли приговор: Башмакову — три года условно, с обязательным направлением на работу.
Приговор вступил в силу 26 июля, а 14 августа Башмаков был уже дома. Приехал торжественно — на личной машине в сопровождении автоэскорта, украшенного лентами и шарами: дочь вышла замуж за сына Свержевского. Гульба без отца невесты была бы уже не гульба. Ради столь важного повода закон потеснился еще раз — Башмаков убедительно показал, что сила его вовсе не иллюзорна.
Сообщники породнились и стали еще сильнее: свояк — свояку…
Впрочем, вытащил Башмакова со стройки, где он должен был работать по приговору суда, не только Свержевский. Активную роль сыграл в этом деле еще один очень нужный товарищ — композитор А. Шуриков: местная знаменитость. Щедростью Башмакова был не обижен — ведь на деньги, «изъятые» из общественной кассы, тот не скупился. Другие нужные люди, откушав и захмелев, благодарили за дармовые харчи (да и то не всегда) и отбывали в родные пенаты. А вот Шуриков — тот расплачивался по-царски: «стихам» закадычного друга давал ход, превращая их в песни.
Про музыку ничего не скажу, не слышал. Знаю только, что стихи печатались в местной газете, а песни исполнялись по областному радио и — так утверждает Башмаков — имели успех. Если это соответствует истине, то в успехе, конечно, повинен и автор текста, и я поступил бы несправедливо, лишив читателя удовольствия еще раз познакомиться со «стихами».
Вот, к примеру, с такими:
Против нас, солдат России,
Вам нечего и губы дуть.
Не будет вам здесь больше миссии,
Капитализм вам не вернуть.
Или с такими:
Ой, куда же вы летите, ой, куда ж?
Вас ведь ждет там чужой берег, чужой пляж.
Он омыт людскою кровью, весь в слезах,
Там же душат людей газом на глазах.
Пролетаем в небе мы жар-птицей,
Оставляя длинный белый след.
Крыльями помашем над столицей,
Шлем любимой Родине привет.
Послав привет «любимой Родине», Башмаков с легким сердцем шел ее обирать: высокопарная болтовня мирно уживалась в нем с повадками казнокрада. Совесть была чиста. Душа не ныла. Ведь он же заявил: капитализм все равно не вернется!
Вернуть капитализм действительно никому не удастся, но значит ли это, что, прокричав столь бесспорную истину, можно грабить социализм? Уж не думал ли он, что, выдав навалом «идейного» текста, можно залезть «любимой Родине» в карман и хозяйничать там по своему усмотрению? Что, «помахав крыльями» над столицей и предав анафеме «чужой пляж», он уже доказал свою преданность нашему обществу, его порядкам, его законам?
Нет, идейность неотторжима от нравственности, она проверяется не крикливой фразой, а делом, и только делом. Девальвация священных понятий в малограмотных виршах страшна сама по себе. Сопряженная с тяжким преступлением против этих же самых понятий — страшна вдвойне.
1978
Публикация очерка в газете сопровождалась редакционным послесловием. В нем говорилось:
«Накануне публикации очерка редакция решила проверить, какая судьба постигла его «героев».
Башмаков работает прорабом на строительстве асбестового комбината.
Свержевский уволился «по состоянию здоровья». Перед увольнением, злоупотребив служебным положением, в обход закона приобрел автомашину, оттеснив граждан, ожидающих своей очереди. В настоящее время работает заместителем начальника стройуправления.
На прежних постах остались Милютенко, Вайнштейн, Никитин, Туляков, Савченко, Салтыков, Бахирова, Петухов, Ягуаров, Коршунов.
Корецкого наказали: он уволен с переводом на должность директора хлебоприемного пункта.
Наказан и Колин: стал директором хлебокомбината.
Бескоровный перешел в систему газопрома. В зарплате не потерял».
Эта, казалось бы, беспристрастная, сухая информация, лишенная каких-либо комментариев и оценок, показала с особой наглядностью, как остра и серьезна проблема. Демонстративная и циничная ненаказуемость виновных в тяжких преступлениях перед обществом — даже после того, как всех их схватили за руки, допросили, доказали вину, — можно представить себе, как эта вседозволенность раздражающе действовала на окружающих: одних повергала в уныние, лишала стимула честно трудиться и жить по закону, по совести, других толкала на тот же порочный, преступный путь.
Один из авторов многочисленных писем, пришедших в редакцию, — ветеран Великой Отечественной войны Василий Трофимович Аржанов, — справедливо назвав башмаковых и свержевских «нравственной (точнее, безнравственной) саранчой, пожирающей плоды коллективного труда», добавлял в порыве священного гнева, что против этой «саранчи» он готов поднять на ноги роту, которой командовал в годы войны, потому что «нагло разрушать завоеванное большой кровью» значит «предавать память тех, кто боролся за нашу землю, за достойную и счастливую жизнь будущих поколений».
Примерно то же писали многие читатели, показав гражданскую зрелость и высокую сознательность. Они выражали уверенность в том, что закон в полной мере продемонстрирует свою реальную силу и что преступникам рано торжествовать.
Ответы прокуратуры РСФСР и Роспотребсоюза показали, что уверенность эта была не напрасной.
Проверка, проведенная прокуратурой, подтвердила, что Свержевский, Бескоровный и Петухов действительно совершили преступления. Против них возбудили уголовное дело, и все они были осуждены.
Несмотря на сопротивление влиятельных заступников, к уголовной ответственности был привлечен и Коршунов: ответственный пост какое-то время спасал его от заслуженной кары, но лишь какое-то время, продолжительность которого всегда зависит не столько от «мощности» покровителей, сколько от настойчивости и упорства тех, кто верен закону.
Многие «деятели» расстались и с креслами, и с партийными билетами, другие получили строгие взыскания и другую работу, где возможности залезать в государственный карман у них уже больше не будет.
И однако ряд героев очерка, пострадав по линии партийной и административной, уголовной ответственности все же избежали. Это произошло, как сообщила редакции прокуратура, из-за того, что «согласно закону ответственность за злоупотребление служебным положением наступает лишь в случае причинения виновным существенного вреда…». Таким образом, понятие «существенный вред», по сложившейся практике, толкуется лишь в смысле финансовом, материальном. На сколько рублей нагрел преступник казну? Во что обошлись бюджету его проказы? Дорого ли стоит «щедрость» его — государству?
Да в деньгах ли дело? Точнее: только ли в них? Исчисленный в рублях и копейках, вред «героев» этого очерка может быть и не очень велик, но как же огромен он и разрушителен! Ведь казнокрады занимали в районе и в области заметное положение, им были доверены большие социальные ценности, они призваны были служить образцом безупречного поведения, примером бескорыстия, порядочности и общественного служения. А они развращали окружающих циничным пренебрежением к закону — буквально у всех на глазах. Демонстрировали вседозволенность — для избранных, разумеется. Неуязвимость…
Не существенен ли вред, нанесенный ими, — нашему строю, принципам, на которых он основан, общественной морали? Этот вопрос, и не только применительно к случаю, послужившему сюжетом для очерка, несомненно, заслуживает внимания высшего судебного органа страны. Можно не сомневаться, что необходимые разъяснения будут даны и суды, столкнувшись в своей практике с понятием «существенный вред», наполнят его тем содержанием, которое отвечает правосознанию народа.
Роль
В ателье мод № 5 города Сочи скромно зашел министр бытового обслуживания и лично сдал в переделку два костюма: светло-серый и голубой. Он был немолод, имел усталый, болезненный вид, но держался бодро, говорил с достоинством, явно зная себе цену. Министры посещали это обычное ателье не каждый день, а если по правде — не посещали вовсе, поэтому приход уважаемого клиента впечатление произвел. Ему пошли навстречу, пренебрегли сроком, существующим для неминистров, ушили костюм светло-серый за два часа, костюм голубой — за четыре и даже выдали заказ без всякой квитанции, потому что заказчик по рассеянности забыл бумажник в гостинице, где занимал, естественно, номер-люкс.
Вечером министр пригласил в свой номер заместителя директора гостиницы, чтобы дать ему ряд поручений. О крупном посте своем он умолчал — представился всего лишь ответработником из центра и к тому же руководителем группы старых большевиков. Как человек деловой, не привыкший терять времени даром, он сразу же распорядился доставить в номер набор рыбных изделий по специальному списку, икры красной кетовой, икры черной зернистой, крабов дальневосточных, а заодно и сигарет импортных — в блоках и без.