но звучат эти предостережения, начинаешь с особой остротой понимать, видя, как беспринципное местничество, с упорством, достойным лучшего применения, подрывает правопорядок, топчет законы, развращая бесчестных, создавая вместо незыблемых принципов нашей морали какую-то двойную и тройную «мораль»…
Вряд ли три исполкома, столь дружно вставшие грудью за директора фабрики, — вряд ли считали они, что защищают преступника. Скорее всего, были убеждены: не преступник наш Верхолетов, а работящий хозяйственник, рачительный руководитель, трудно ему в жестких, формальных бухгалтерских рамках, приходится изворачиваться и за это страдать.
Может быть. Допускаю. Очень хочется верить. Вдруг и впрямь он чист перед совестью? Вдруг и впрямь может честно смотреть закону в глаза?
Только где же ему очиститься от серьезнейших обвинений, выдвинутых прокуратурой, если он невиновен? Где избавиться от молвы, утверждающей, что ушел от ответственности лишь благодаря «положению»? Специально для этого предназначен лишь зал суда: пусть бы он вышел оттуда с гордо поднятой головой! Это было бы и законно, и достойно. А пока…
О Верхолетове я узнал из письма, пришедшего уже после того, как под делом окончательно подвели черту и оно было сдано в архив. Получив многократно «от ворот поворот», прокуратура решила сосредоточить усилия на другом: «Примите меры к возмещению ущерба с виновных…» — дала указание местным коллегам прокуратура РСФСР.
Пока принимали меры, жизнь продолжалась. В письме рабочих птицефабрики, которое я получил, рассказано о новых — свеженьких! — проделках директора. О том, как он выдал фиктивные справки. Как заверили их в том самом сельском Совете, депутатом которого он является. Как по этим липовым справкам получили автомашины не передовики производства, для которых они предназначены, а те, кто на фабрике вообще не работают и даже в районе не проживают. К примеру, буфетчица пединститута К. Т. Лякуткина, купившая машину как К. Д. Лакуткина и поставившая ее в ГАИ на учет как К. Л. Менуткина…
Тогда я не знал еще, какая битва предшествовала этой — невинной в сравнении со всем остальным — «машинной» афере. Просто приняли мы в газете близко к сердцу обиду рабочих — вмешались, откликнулись. Общими усилиями литераторов, журналистов и работников прокуратуры подвели печальный итог.
Да, печальный, ибо не посрамленное, не пресеченное, самодовольно торжествующее зло уязвляет одно из самых святых чувств, присущих честному человеку, — чувство справедливости. Оно ранит каждого, кто ощущает себя не равнодушным зрителем со стороны, а хозяином в своем доме, на своей земле.
Чем мне утешить читателя? Пока что, к сожалению, нечем. Дело — в архиве. Ни один человек не наказан. Ни один рубль не возвращен (кроме тех денег, что внесли Белогривцев и Косик). Бригада Кожаева процветает. Ни аспирант Винодел, ни студенты Леня и Боря, ни загадочный Алексаев, получивший прямо на пляж почти две тысячи дармовых рублей, с государством не рассчитались. Вопреки указанию прокуратуры республики, прокуратура района мер «к возмещению ущерба с виновных» не приняла. Директор ни с чем не расстался: ни с креслом, ни с «положением в обществе» (получил, правда, выговор — но лишь за аферу с машинами, да и то после письма возмущенных рабочих). Кем был, тем и остался.
— Если снова разворошить, кто проиграет? — так спрашивали меня многие, с кем пришлось беседовать в Пензе… — Авторитет подорвать не боитесь?.. Хорошо, обезглавим фабрику. А зачем? Дела пошли, план выполняется, полным ходом идет реконструкция. В такой момент производству особенно нужен крепкий руководитель. Уберем Верхолетова, а кого ставить?
Кого ставить? Этого я не знаю. Знаю только, что авторитет не может быть замешен на лжи. Что во главе предприятия должен стоять лишь человек нравственно чистый. Не запятнанный перед законом. Не укрывшийся от суда. Личность действительно сильная, но не тем, что имеет за спиной покровителей, а тем, что имеет знания, опыт, талант. И — совесть. Главное — совесть.
…Верхолетова я встретил в разгар рабочей страды. Посреди поля, на новых объектах… Гонялся за ним несколько дней — уехал туда Верхолетов, уехал сюда… Все же «догнал». Показался он мне человеком действительно сильным и крепким, уверенным в себе и знающим свое дело. С гордостью рассказывал о новых мощностях, о современнейшей технологии, об автоматике и гигиене. О новых цехах. О тех тысячах тонн упитанных уток, которыми фабрика снабжает ближние и дальние города. А про то, про «давнишнее», про бередящее старые раны, говорить не хотел. Спросил только:
— Значит, все еще пишут? Кто? — Требовательно и строго смотрел мне в глаза. Ждал: сейчас назову. Не дождался. — Ну, ладно, не говорите, я уж как-нибудь сам разберусь.
С тех пор прошел почти месяц. Не знаю: быть может, уже разобрался.
1982
Очерк «Сильная личность» принес большую почту: идейно зрелую, гражданственную, размышляющую. Читателей волновал не столько факт, сколько тенденции, в нем проявившиеся.
Вот, к примеру, отрывок из большого письма, где «сильной личности» противостоит личность социально активная, неравнодушная, озабоченная стремлением способствовать процветанию нашего общества, оградить его от прихлебателей и воров.
Автор этого письма — ветеран войны и труда, ленинградец М. Заборов писал: «Очерк «Сильная личность» ставит вопросы, далеко выходящие за рамки описанного в нем частного случая. Одна из затронутых автором проблем, имеющая большое общественное значение, — местничество. Не секрет, что некоторые областные и районные руководители ставят «местные» интересы выше интересов государственных, общественных. А если внимательней приглядеться к тем, кого они, случается, выгораживают «для пользы дела», то и никакого местного интереса (действительно местного и действительно интереса) обнаружить не удается: просто данный «деятель» оказывается «нужным человеком» — для покровителей нужным, а не для населения. Уверовав в свою «незаменимость», такой «деятель» начинает верить и в то, что законы не для него писаны…»
Продолжая размышлять над тем, к чему приводит вседозволенность «сильной личности», читатель задает вполне справедливый вопрос: «Не является ли порой покровитель еще более опасным, чем сам преступник? Ведь он… использует свои полномочия для целей антиобщественных, может позволить себе демагогию, обман, сокрытие нежелательных фактов и многое другое — лишь бы под благовидным предлогом и при соблюдении внешней «законности» вывести из-под удара «своего» человека».
События, последовавшие за публикацией очерка, показали, как велика «приспособляемость к обстоятельствам» у тех, кто озабочен во что бы то ни стало оградить «своего» человека от заслуженных им неприятностей. Став достоянием гласности, откровенные нарушения закона уже не могут сойти за шалость, но они могут быть признаны не слишком существенными, заслуживающими «понимания», снисхождения, чего-то еще. Наконец, есть такой мощный фактор, как время: если не торопиться с оргвыводами, шум уляжется, страсти утихнут, другие дела, глядишь, оттеснят это на задний план…
Сначала все шло вроде бы именно так, как должно. Сразу же после появления очерка в газете районный и сельский Советы, депутатом которых успел стать Верхолетов, дали согласие на его привлечение к уголовной ответственности. Прокуратура возобновила следствие. От должности директора птицефабрики он был освобожден. Бюро обкома КПСС исключило его из партии, а прокуратура приняла решение изменить ему меру пресечения и взять под стражу.
Члены фиктивной бригады «леваков» поспешили вернуть в кассу фабрики незаконно полученные ими деньги. Получили строгие взыскания по линии партийной и административной многие из покровителей. Обо всем этом соответствующие должностные лица официально сообщили редакции, и газета напечатала полученные ею письма. Читатели в своих многочисленных откликах горячо одобрили эффективность принятых мер.
Через семь месяцев после публикации очерка прокурор области В. Л. Журавлев уведомил наконец редакцию о том, что в ходе следствия «содержащиеся в очерке факты нашли полное подтверждение». Он официально подтвердил и мотив, которым руководствовался директор птицефабрики, переплачивая мнимым столярам и малярам государственные деньги: «Стремясь создать благоприятное отношение к себе со стороны родителей членов бригады — ответственных должностных лиц…»
Чтобы родители за такой подарок детям «благоприятно относились» к щедрому директору, они, естественно, о нем, о подарке, должны были знать. Однако не только не возмущались преступным благодеянием — закрыли на это глаза, приняли к сведению… И наказания не понесли — кроме отца одного из рабочих, заместителя председателя облисполкома, получившего выговор и оставшегося на прежнем посту.
Так или иначе, следствие по делу Верхолетова было закончено. Он обвинялся по четырем статьям Уголовного кодекса РСФСР. Казалось: еще немного, и «сильная личность» получит наконец по заслугам.
Минуло еще два с половиной месяца, и газете пришлось опубликовать такую редакционную заметку: «…Получен официальный ответ председателя Пензенского областного суда П. А. Симонова, в котором говорится: «…Верхолетов признан виновным в совершении преступлений, предусмотренных ст. 92 ч. III, 170 ч. II, 174 ч. I и 175 Уголовного кодекса РСФСР, и приговорен к 3 годам лишения свободы условно… Определением судебной коллегии по уголовным делам облсуда этот приговор оставлен без изменения».
Итак, все факты, о которых рассказано в очерке «Сильная личность», нашли в суде полное подтверждение. Раскроем те статьи Уголовного кодекса, в нарушении которых Верхолетов признан виновным: групповое хищение государственного имущества, причинившее крупный ущерб; злоупотребление служебным положением, вызвавшее тяжкие последствия; взятка; должностной подлог. Обратим внимание на санкции этих статей: лишение свободы от шести до пятнадцати лет; лишение свободы до восьми лет; лишение свободы от трех до восьми лет; лишение свободы до двух лет.