Приняли такое решение: судить троих. Могли бы принять и иное: ну, скажем, двоих. Пятерых. Семерых. Обосновать любое из них было, пожалуй, нетрудно.
Выбор пал на главного инженера завода Молодцова, начальника энергоцеха Надеждина и исполнявшего обязанности начальника участка водоснабжения и канализации медно-аммиачного производства Силаева. Всех троих осудили условно и оставили работать на заводе. Общественный защитник от имени коллектива просил вообще их оправдать, признать случившееся стихийным бедствием; а про подсудимых сказал, что это преданные делу работники и спрос с них невелик.
Хотя вины своей подсудимые не признали, приговор они не обжаловали, и так это дело благополучно закончилось к общему для всех удовольствию: порок вроде бы наказан, а пострадавших, в сущности, нет.
Лишь через год после приговора вдруг вспомнили: а с миллионом-то, который потеряли ни за что ни про что, — с ним-то что делать? Завод своих сотрудников пощадил, на их карман посягнуть не посмел, сам расплатился с жертвами ночного прорыва. Прокурор же проявил принципиальность и твердость и предъявил к виновным иск. Если он будет удовлетворен, Молодцов выплатит 120 тысяч, Надеждин — 130, а Силаев — всего ничего: 60. Остальные расходы возьмет на себя казна.
Значит, так: десятки, а может, и сотни людей причастны к безалаберщине и халтуре, которым известные сатирики дали точное имя: головотяпство со взломом. А расплачиваться за всех будет не только Молодцов, который все списал на плохой проект и плохую погоду, не только Надеждин, который отмахнулся от сигнала беды, но еще и газосварщик Силаев. За то, что — цитирую официальный документ из судебного дела — «не ставил вопроса об укреплении мокрых откосов дамб». Уж чего-чего, а «ставить вопросы» на заводе умели. Не умели на них отвечать…
Закон повелевает, выбирая меру наказания, не забывать и о личности того, кому она предназначена. Последуем его велению, взглянем на личность. Силаеву за пятьдесят, но в его трудовой книжке только одна запись. Все 35 лет он проработал на одном и том же заводе, в одном и том же цехе, на одном и том же посту. Все, что он делал, будучи газосварщиком высшей квалификации, — безупречно. Кому же было, как не ему, ветерану и крупному специалисту (в своей области — специалисту!) поручить временно возглавить участок, страдавший из-за отсутствия кадров? Кому же было, как не ему — ветерану, болеющему за свое производство, — согласиться, приобретя лишние хлопоты и ощутимо потеряв при этом в деньгах?
Ирония судьбы: именно ему, ветерану, 4 месяца исполнявшему чужую работу, и придется теперь принять на себя весь удар. Хорошее и плохое — все делил он вместе с заводом. Разделит и сейчас. Он виновен — в этом сомнения нет. Но — только ли он? Только ли и — настолько?
Что сказать о директоре, который по должности обязан отвечать абсолютно за все, что случается на заводе? Он проработал тут всего-навсего два года и сразу же после беды завод оставил, избежав наказания как раз потому, что работал недолго. Ни за что не расплатившись — ни в прямом, ни в переносном смысле, — уехал искать другую работу. Нашел…
Нет, я не за то, чтобы все валить на директора. Не с него началось, не на нем и закончится. Корни уходят вглубь, не добравшись до них, справедливого ответа на вопрос, что на заводе случилось и почему, мы не получим. Но, найдя скромного газосварщика и взвалив всю вину на него, — не получим тем более. А если что и получим, то лишь безнравственный и очень наглядный урок, как можно, «приняв меры», не принять никаких. И еще — убедительно подтвердить расхожий тезис: о стрелочнике, который всегда виноват.
Только давайте без демагогии: случается, «стрелочник» виноват ничуть не меньше, чем «машинист». Иногда даже больше. Очень мне не по душе бесстыдная формула равнодушных: я, дескать, маленький человек, крохотная песчинка… Ну, что с меня взять? От меня ничего не зависит.
Ничего? Это как посмотреть. Все зависит от того, не уснула ли совесть. Размытую дамбу худо-бедно починят. Не сегодня, так завтра. Не лучше, так хуже. Непременно починят. Но как починить размытую совесть?
Совесть директора. Ведь это ему доверили коллектив, ему — производство. Это он — капитан, если по-флотски. На судне беда, значит, всегда он «при чем», даже если и «ни при чем»…
(«Категорически заявляю: меня в тот день не было на заводе, я узнал о прорыве, когда его уже заделали… С докладом о неполадках на полях испарения ко мне никто не обращался… Поэтому ответственность за случившееся нести не могу». Из объяснений Н. В. Шелестова на следствии.)
Совесть главного инженера. Для чего он, в сущности, главный? Чтобы лучше был кабинет? Чтобы больше зарплата? Или как раз для того, чтобы во все вникать, все предвидеть, все обеспечить? Ответить за все, хотя бы перед собою самим…
(«Причиной аварии явились штормовой ветер и дополнительные осадки, а также недостаточная высота дамбы, к чему я не имею никакого отношения… К тому же перед аварией я вообще был в отпуске, вернулся незадолго до прорыва, еще не успел войти в курс дела». Из показаний Г. Г. Молодцова на следствии.
«Я убежден, что невинный человек не может быть осужден. Поэтому я спокоен…» Из выступления Г. Г. Молодцова в суде.)
Совесть тех, кто знал о близящейся беде и не ударил палец о палец, чтобы ее предотвратить. И совесть тех, кто не знал ничего, не знал потому, что знать не хотел. Словно им все равно, каким воздухом все мы дышим, какую пищу едим, какую землю топчем ногами. Словно живем не на ней и не на ней будут жить наши дети…
(«Кто конкретно должен заниматься работой полей испарения, этим я не интересовался. По-моему, служба главного энергетика…» Из показаний главного энергетика завода Р. Н. Хазанова.
«Кто конкретно должен заниматься работой полей испарения, этим я не интересовался. По-моему, служба главного архитектора…» Из показаний заместителя главного энергетика завода А. Э. Бударова.
Так они отбивались…
«Об угрожающем состоянии дамбы мы доложили… Этим, я считаю, наша обязанность выполнена». Из показаний слесаря С. Н. Мулужанова.
«Я доложил по начальству… Остальное ко мне отношения не имеет…» Из показаний газосварщика В. А. Силаева.)
«Докладчикам» и в голову не пришло, что надо кричать, в колокола бить, людей поднимать, презрев субординацию и не думая о последствиях. То есть, если точнее, как раз о них думая. Но о последствиях для общего блага, а не для самих себя. Они доложили — их совесть чиста…
Поиск глубинных причин беды всегда очень сложен. Одно звено цепляется за другое, конца этому нет, начинает казаться, что судить попросту некого. Но оставить без последствий зримые итоги беды тоже нельзя, и тогда находят выход.
Только выход ли это — пожурить трех сотрудников и издать грозный приказ? Где гарантия, что завтра не повторится на заводе то же самое? Дамбы укреплены, кое-что залатали. Но аварийной бригады как не было на полях испарений, так и нет по сей день: не положено по штату. Сточные воды все прибывают, к заводской системе тайком подключились и соседние предприятия, и городская канализация, и кто-то еще… А рядом другие «емкости» с нечистотами, каждый год их становится больше, воздух не в силах принять на себя этот тягостный груз. Одно озеро вблизи Кустаная, куда сливали отраву, уже полностью погубили, несколько других вскоре будет погублено. Остается Тобол. Посягнуть на него? Страшно даже подумать.
Ну, а выход? Отравленная жидкость испаряется куда медленней, чем хотелось бы заводу, и вот уже есть проект использовать ее для полива сельских угодий: не так она, дескать, отравлена, как это кажется «паникерам». Лучше сразу убить двух зайцев: избавиться от нечистот и найти для полива воду, столь ценимую в здешних краях. Министерство сельского хозяйства Казахстана пока что стоит насмерть, отбиваясь от нежданных благодеяний и ограждая тем самым здоровье людей, здоровье природы. Но выстоит ли, сумеет ли предотвратить грядущее варварство? В этом я не уверен: нужен ведь выход!
Может быть, нет закона, который ограждал бы природу от хищнических набегов, прикрытых ссылками на нужды производства? Да сколько угодно! И в масштабах страны, и в масштабах каждой республики после всенародного обсуждения принято много, очень много мудрых и суровых законов, где продумано каждое слово, каждая буква. Почему же они то и дело молчат? Где тот механизм, который с неизбежностью и своевременно запустит их в ход, карая легкомыслие и нерадивость, ограждая нас от беды?
Даже после того как беда свершилась, даже тогда применить закон об охране природы следствие возможным не сочло. Так и записано: в возбуждении дела по этой статье отказать, поскольку никто не имел желания (!) отравить реку. Отравилась она, получается, просто сама собой. По стечению обстоятельств…
Иск прокурора пока еще не рассмотрен: то болен один из ответчиков, то другой. Но, если и будет рассмотрен, тревожиться за «пострадавших» не надо. Всем известно, что иск, решение, исполнительный лист — все это не больше, чем пустая формальность. Ни 130 тысяч, ни 120, ни 60 ни с кого не получат. Откуда им взяться у рабочего, у инженера — всем этим тысячам? А долговых ям, по счастью, у нас нет.
Так что и дальше все будет в порядке — ко всеобщему и полному удовольствию. Деньги взыщут опять на бумаге, а в реальности их возместит государство.
Очень уж мы щедры: есть кому дать, но не с кого взять.
1981
Все, к сожалению, кончилось именно так, как я и предвидел: деньги взять было не с кого, и за убытки, причиненные безответственными людьми, расплатиться пришлось государству. Бывший директор Шелестов безответственным оказался и в смысле буквальном: невидимая рука покровителя (может быть — покровителей?) отвела от него не только судебный приговор, но и такие «оргвыводы», которые избавили бы его от явно ему противопоказанной руководящей работы.
И все-таки не напрасно был опубликован очерк. Его горячо поддержали многие организации, непосредственно пострадавшие от д