Словом, «проводник» оказался просто-напросто хулиганом. Пользуясь беспомощностью трех человек, обстановкой, в которой они оказались, он куражился над своими жертвами и словом, и делом. Основным «объектом» его издевательств была подруга невесты, но попутно доставалось всем.
«Помню чувство, меня охватившее, — продолжал В. П. Петров, — гнев и готовность на все, чтобы отстоять честь девушки, которая в этот момент была мне столь же дорога, как родная дочь. Я отвечал за нее, я был ее единственной защитой… Ощупал карманы: ничего. В темноте пытался найти на дороге камень, палку — хоть что-нибудь потяжелее. Нашел бы — несмотря на большую разницу в возрасте, несдобровать бы тому хулигану…»
И опять выручил случай: водитель шедшего мимо пустого автобуса правильно оценил обстановку и пришел на помощь. Преступник бежал. Кто знает, сколько жертв на его счету: и до, и после…
А вот еще одна история — одна из многих, рассказанных читателями. История, у которой, увы, иной поворот. О ней написал генерал-майор юстиции в отставке Л. Г. Попов.
За убийство без отягчающих обстоятельств (как говорится, и на том спасибо!) был предан суду 72-летний мужчина. Не «крепкий старик», как можно было бы написать, а тяжело больной человек. Он обвинялся в том, что «слишком круто» реагировал на «приставания» пьяного верзилы 24 лет, вооруженного ружьем. Старик выхватил ружье у хулигана и прикладом нанес ему удар. Тот умер — не от удара, от потери крови: пока «убийца» (дело происходило в безлюдной местности) искал врачей, свалившийся наземь пьяный приказал долго жить…
Старик был осужден к шести годам лишения свободы. Понадобилось немало усилий, чтобы закон и разум восторжествовали: дело было полностью прекращено «за отсутствием в действиях осужденного состава преступления».
Любопытно: все авторы писем, где рассказывались эти и им подобные истории, сосредоточили главное внимание не на фактологической и даже не на юридической стороне дела, а на том, что и как переживали они во время издевательств, которым подвергались.
«Не боль и не страх ощущала я, видя перед собой три пьяные, ухмыляющиеся рожи, — писала Е. Степанова из Иркутской области. — Было ясно: угрозы их могут осуществиться. Запросто убьют! Но, поверьте, это почему-то не пугало. А вот жуткое чувство унижения, оплеванности, бессилия нужного, полезного для общества человека (я честно работаю больше 30 лет, поэтому осмеливаюсь себя считать нужной и полезной) перед наглой шпаной — вот это чувство просто заполняло все существо. Невыносимо было терпеть то торжество, с которым они бранились и гоготали. И если бы у меня под рукой было хоть что-нибудь, пустила бы в ход, не колеблясь ни минуты. Но не было ничего — и «инцидент» завершился вполне «благополучно»: оплеванной душой и двумя синяками на моем лице — тот, кто был наглее других, ударил меня, немолодую женщину, несколько раз по лицу. Просто так… Напрасно мы потом с сержантом милиции объезжали район на мотоцикле: хулиганов след простыл».
«Тридцать семь лет (!) не могу забыть, как измывались надо мной озверевшие пьянчуги. Было это в сорок восьмом году на озере Шарташ. Тридцать семь лет! Незаживающая душевная рана — вот что такое глумление хулигана. Бессилие порядочного человека перед группой подлецов — какое моральное испытание, какой удар по человеческой совести! Физическая боль ничто перед болью душевной…» Это строки из письма свердловчанина А. Н. Добрынина.
Московский врач С. А. Лесков, как бы подытоживая эти высказывания, находил им точное и емкое объяснение: «Мы, наверно, еще не в полную меру осознаем, насколько возросло у советского человека чувство собственного достоинства, уважение к чужой и своей личности, а значит, и требовательность ко всем окружающим — уважать личность, не допускать даже самого малого ее ущемления. Вот почему иногда кажется (с позиций вчерашних, как правильно отметил автор очерка), что реакция оскорбленного человека вроде бы неадекватна угрозе. Да ведь дело-то в том, что это была реакция не только на угрозу саму по себе, а на все, что жертве пришлось пережить: на обиду, на попранное достоинство, на ощущение своего бессилия перед тупостью, наглостью, хамством… На каких весах все это измерить и взвесить?»
Мысль доктора Лескова представляется принципиально важной: духовное развитие нашего общества не могло не привести и к благотворным сдвигам в правосознании. Честь и достоинство человека оказываются ценностями столь же высокими, как жизнь и здоровье. Посягательство на них неизбежно влечет за собой меры самозащиты, которые должны получить правовую охрану. А тем более, как справедливо подчеркивала А. Куманькова, если человек «бросается на помощь другому, чья жизнь или честь оказались под угрозой. Ведь это характерная и драгоценная примета нашего общественного строя, нашего сегодняшнего времени! Разве могут суды это не учитывать?!»
Именно эти перемены в общественном сознании чутко уловил, воспринял и облек в соответствующий правовой документ пленум Верховного суда СССР, приняв 16 августа 1984 г. постановление «О применении судами законодательства, обеспечивающего право на необходимую оборону от общественно опасных посягательств». Многие читатели отмечали, что большую роль в принятии этого постановления сыграла печать, на протяжении нескольких лет сигнализировавшая о несоответствии иных судебных приговоров по такого рода делам возросшему общественному правосознанию.
«Передайте, пожалуйста, благодарность Верховному суду СССР, — просил днепропетровский читатель А. Лутак, — принявшему постановление, самый факт существования которого неизбежно окажет влияние и на судебную практику, и — что, наверно, еще важнее — на общественный микроклимат. Очень важно, что высший судебный орган страны во весь голос заявил о своей принципиальной позиции по такому общественно важному вопросу, полностью совпадающей с позицией огромного большинства советских людей».
Эта мысль читателя подтверждается материалами, имеющимися в моем распоряжении. Еще совсем недавно отношение к делам о так называемой необходимой обороне было несколько иным.
Вот передо мной выписки из архивного следственного дела.
Молодая женщина, мать двоих детей, систематически подвергалась побоям и оскорблениям со стороны вечно пьяного мужа. В очередном запое он вновь набросился на нее, жестоко избил. Ища спасения, она с детьми скрылась в сарае. Муж влез через окно, набросился на жену с ножом. Прижатая к стене, в отчаянии, не видя другого выхода, она схватила лежавший под ногами обух от топора и ударила им нападавшего по голове. Итог был смертельным…
Ситуация, казалось бы, очевидная. Но нет, постановления о прекращении дела за отсутствием состава преступления несколько раз отменялись — для новой проверки. Что же именно надо было проверить? А вот что: не могла ли несчастная женщина от преступника убежать?!
Разница в подходе к этому делу и к делу Трубкина, как видим, огромная. И причина этого очевидна…
Мысль о том, что неукоснительная защита органами внутренних дел, прокуратуры и суда права граждан на самооборону предостерегает потенциального преступника, сковывает его опасную для общества активность, — эта мысль звучала едва ли не в каждом читательском отклике. «Хотя хулиганы вряд ли читают «Литературку», — утверждала О. Семкина (Хабаровск), — но изменение обстановки почувствуют сразу. Страх перед возможным отпором с самыми решительными последствиями окажется более сильным, чем страх понести наказание».
Об этом же размышлял и В. П. Жданов (Мурманск), который взял себе в союзники писателя Шукшина. «Откройте, пожалуйста, — просил он, — книгу нашего незабвенного Василия Макаровича «Нравственность есть правда» на страницах 286–288. Прочтите — может быть, пригодится».
Открыл. Прочел. Еще как пригодилось! Вот что писал Шукшин «про хулиганов и как с ними бороться»:
«Я иду поздно ночью. Навстречу — хулиганы. Я вижу, что — хулиганье. Хуже — кажется, грабители. Сейчас предложат снять часы и костюм… Ну, а если я парень не из робких? Если я готов не снести унижения? Если, если… У них ножи и кастеты. Им — «положено». Мне не положено. И я делаю марафон в трусах. Не полезу же я с голыми руками на ножи! И стыжусь себя… за то, что у меня ничего нет под рукой. Мне так вбили в голову, что всякий, кто положил нож в карман, — преступник. Хулигану, грабителю раздолье! Он знает, что все прохожие перед ним — овцы. Он — с ножом. Ему можно…
…Как же мы искореним хулиганство, если нам нечем от них отбиться?!
…А что, если бы так, кто возымел желание взять нож и встретить на улице запоздалого прохожего, вдруг подумал: «А вдруг у него тоже нож?» Гарантирую: 50 процентов оставили бы эту мысль. Из оставшейся половины — решительных — половина бы унесла ноги в руках».
Как видим, писатель, достаточно хорошо знавший подлинную жизнь и человеческие характеры, действенной силой в борьбе со злом считал не столько сам ответный удар, сколько реальную возможность и, главное, правомерность такого удара. И, напротив, заведомая невозможность отпора, который не сулит смельчаку ничего, кроме, мягко говоря, неприятностей, несомненно, развязывает хулигану руки.
Истина вроде бы очевидная и разделяемая всеми! Оказалось: почти всеми. Редакционная почта принесла несколько писем, авторы которых с основными положениями очерка «Обед на песке» решительно не согласны. Правда, такие письма не составляют и одного процента всех полученных откликов, но, как справедливо заметил один из читателей, «количество — не всегда качество»: лучше «обратиться не к цифрам, а к существу дела».
Обратимся к «существу» и выслушаем аргументы противников. Заметим попутно, что лишь трое оппонентов подписали свои отклики, остальные же сообщили либо фамилию, либо только имя и не указали обратного адреса.
«Неужели нельзя было Трубкиным обойтись с подошедшими к ним ребятами нормально? Не пожалей они своего супа, и все обошлось бы», — утверждает Мовчан из Горького.
«Когда Трубкины собирались в дорогу, — вторит ему Е. Левусь, — разве они не знали, что им могут встретиться и хулиганы, и пьяницы? Ничего особенного на пляже не произошло, самая заурядная передряга. Подумаешь, какие тонкие нервы у столичного инженера!..»