А «хулиган», оболганный и истерзанный, мучительно умирал на операционном столе, искусственно поддерживаемый сложной системой реанимационных машин. Жизнь, в сущности, уже угасла, для того чтобы этот трагический факт стал юридическим фактом, оставалось остановиться сердцу.
Через двое суток остановилось. Эксперт Хромова дала заключение: «Смерть насильственная, наступила от закрытой черепно-мозговой травмы, сопровождавшейся переломом костей свода и основания черепа…»
Потемкин не приходил в сознание ни на один миг. Он так и не узнал, что в городе не нашлось человека, который поверил бы злобным наветам. Два дня прощалась школа с учителем. От мала до велика — все ученики. Их родители. Сотни «посторонних», для которых он был образцом доброты и порядочности, преданности делу и влюбленности в жизнь.
«Не нашлось» — это сказано, пожалуй, не точно. Нашлись! Все усилия следствие обратило на то, чтобы выяснить, был ли Потемкин пьян. Ни малейшего правового значения это все равно не имело (ведь и пьяных нельзя убивать!), и, однако, на доказательство клеветы бросили мощные научные силы. Кому было нужно и в могиле лягнуть чистого человека? Учителя, погибшего ни за что…
«Если алкоголя в крови не найдено, означает ли это, что его вообще не могло там быть раньше?» — задавал экспертам лукавый вопрос следователь Флеганов. Лукавый и не имеющий отношения к делу. Потому что задача следствия устанавливать то, что было, а не то, что могло бы в принципе быть. Им бы отвергнуть, экспертам, этот вопрос, защищая честь науки, которую они представляют. Не посмели. Предпочли подыграть… «Нет данных, — уклончиво отвечали кандидаты наук, — был ли алкоголь в крови Потемкина раньше. Но это не исключается, поскольку он мог улетучиться…»
Значит, все-таки мог!.. Клевета обретала «научную» почву. Смещались акценты, и как-то само собой получалось, что обвиняется вовсе не убийца Сановников, а убитый Потемкин.
Напрасно директор школы Тамара Ивановна Патюкова и двадцать три педагога писали, что до часу дня Потемкин не отлучался из школы. Напрасно поликлиника подтверждала, что потом он оформлял вызов врача к заболевшей Олесе. Напрасно свидетели объясняли, что видели его в магазине, а затем — на пути обратно, домой. И что между уходом из школы и смертоносным ударом прошло всего полчаса.
Напрасно! Гуляла молва, проникая то в один документ, то в другой. Это был главный козырь Садовникова, его надежда, его спасительная соломинка. Он хватался за нее с отчаянием обреченного и мертвой хваткой человека, которому нечего больше терять…
Он был депутатом городского Совета и председателем его постоянной комиссии по физкультуре и спорту, но после двухмесячной проволочки горсовет все же дал согласие привлечь Сановникова к уголовной ответственности.
Он был мастером спорта, но это высокое звание не спасало его от расплаты.
Он возглавлял детско-юношескую спортивную школу, но этот пост лишь усугублял его вину, поскольку убийца во главе воспитательного учреждения гляделся не просто ужасно — чудовищно.
Оставалось одно: объявить потерпевшим — себя, а преступником — жертву. «Я никогда не проходил равнодушно мимо любых фактов хулиганства, — гордо заявил Сановников на собрании, где обсуждали случившееся, — поэтому и здесь не мог не отреагировать на наглый удар по машине…»
Его горячо поддержали друзья: «Каждый из нас поступил бы так же… Сановников защищался от нападения…» (тренер М. М. Любавин), «На таких примерах надо воспитывать молодежь… Сановников очень отзывчивый товарищ» (старший тренер В. Я. Яковлев), «Сановников не мог равнодушно пройти мимо хулиганов…» (старший тренер А. М. Морозов). А Женя Дьячук, учившийся некогда у Сановникова, потом работавший под его началом, — тот просто взахлеб: «Сановников не преступник, а герой, потому что поступил принципиально. У него слова не расходятся с делом! Для нас, ребят, он был кумиром… Покорил нас своей отзывчивостью… Он учил: «Спортсмен — это сила, нельзя проходить мимо, когда видишь хулигана… Увидел — бей!»
Читатель, как сохранить хладнокровие? Как не вздрогнуть от этих слов-перевертышей? От этого натужного пафоса. От этой пламенной страсти. От вывернутого наизнанку благородного гнева, у которого только одна очевидная цель: спасти убийцу и хулигана? Утешимся тем, что не все, далеко не все поддались демагогии, что не все превратили трагедию в фарс, что была и другая точка отсчета.
Когда через месяц после убийства Сановников явился на совещание в гороно, никто не пожелал сесть с ним рядом. Совещание обсуждало вопрос о трудных подростках, о правовом воспитании, о законности и охране порядка. Взял слово «герой» и «кумир». Он наотмашь бичевал недостатки: «Работа по профилактике все еще не на высоте. Боевитости не хватает, непримиримости… Повысить требовательность… Усилить борьбу…»
Из зала крикнули: «Постыдился бы!..» Он не устыдился.
В торжественной обстановке отмечали победителей молодежных спортивных соревнований. Появился Сановников с текстом речи в руках. Половина спортсменов ушла.
Вручали грамоты победителям спартакиады учащихся средних школ. Сановников не пришел — решил избежать публичной обструкции. Но в уже подготовленных грамотах стояла его подпись. Шестиклассники и семиклассники Олег Иванов, Борис Коньков, Сергей Конторский, Сергей Емельянов, Олег Калмыков и еще много других грамоты решили не брать. «Вы заслужили!» — пытались их образумить. Легко ли отказаться от первых в жизни наград? Легко ли найти в этой поистине драматической ситуации слова точные и достойные? Тринадцатилетний Олег Иванов их нашел: «Там подпись убийцы… Память нашего учителя я не предам». Ему не осмелились возразить.
Шел месяц за месяцем — убийца все еще ходил на свободе. Все еще был депутатом. Все еще возглавлял школу. Все еще носил знаки спортивных отличий. Все еще победно ездил по городу в зеленом своем «Москвиче».
Правда, имелись досадные сбои. Потери реальные и ощутимые. Сановников был оформлен в африканский круиз. Теплоход вот-вот отплывал, а дело все еще не закрыто. Просил: пустите, скоро вернусь. Не пустили: подписка о невыезде оказалась сильнее личных симпатий. Африка явно «горела». «Горели» Мадагаскар и Гвинея-Бисау. Предстояли совсем иные пейзажи — не столь экзотической красоты.
Сановников был не из тех, у кого — для защиты себя — опускаются руки. Он все еще не терял надежды. Выступил в городской газете: рапортовал об успехах. Давал понять: ничего не случилось. И значит, уже не случится.
«Неужели действительно это так? — спрашивали учителя в своем коллективном письме. Торжествующая статья с символическим названием «…И пришла победа», самодовольные планы на будущее, кудрявый слог («Раскапризничалась нынче зима: то снегопадами удивит, то почти весенней оттепелью») почему-то особенно кровно задели осиротевшую школу. — Совесть не может смириться. Прошло несколько месяцев после убийства. Преступник цинично смеется над нашим общим горем, над чувством справедливости. Нам приходится выслушивать недоуменные вопросы учащихся, их родителей. Что нам ответить?»
В школу приехали прокурор города, руководители гороно. Успокоили: следствие разберется… Зачем привлекать внимание? К чему этот нездоровый ажиотаж? Случилось несчастье — кто от него застрахован? О мертвых поздно печалиться, подумаем о живых.
Не будем комментировать эту формулу — она сама говорит за себя. Спросим иначе: разве не о живых думали педагоги, отвергнув ложь, недомолвки и кривотолки? Не о том, с каким нравственным багажом, с каким гражданским сознанием, с каким чувством ответственности войдут в жизнь их сегодняшние ученики?
Неужто показать им свое малодушие? Приспособленчество? Трусость? Предать память товарища? Учителя этих детей?.. Сказать, что сам он виновен в собственной гибели? Оболгать его, оскорбить — мертвого, не способного постоять за себя?
Или просто смолчать? Не травмировать души? А что, в самом деле, травмирует души? Горькая правда или сладкая ложь?.. Мы давно уже знаем ответы на эти вопросы. Что делать, однако, если жизнь ставит их снова и снова.
Ажиотаж… Слово с сомнительным привкусом. Уместно ли здесь оно? Или призвано сыграть коварную роль, придав благородному человеческому порыву низменную окраску? Ведь за ним — естественная реакция на несправедливость. Неистребимая тяга к истине. Душевное волнение, без которого жизнь бессмысленна и убога. Признак чувств высоких и сильных.
Вопросы, вопросы… Вот еще один, едва ли не главный. Что заставило, вопреки логике и здравому смыслу, вопреки правде и совести, ограждать убийцу от наказания? Почему, за какие заслуги? Чем он так обаял?
А если все было гораздо проще?
Проявив беспечность и разгильдяйство, несколько милицейских работников нарушили свой долг. Не задержали убийцу. Отправили с ним потерпевшего. Отказались установить личность свидетелей. Не составили акта осмотра места, где убийство свершилось. Ушли, словно и не было драмы: так, мелкий конфликт…
И потянулась цепочка. Цепочка, которой повязаны все. Лживая версия о пьяном учителе как бы оправдывала и служебное нарушение, и ложь преступника, и немыслимый поступок врача. А пусть запоздалые, но законные меры против убийцы неизбежно влекли за собой и меры иные: ответственность разгильдяев, кара пособникам, суровый спрос с заступников-покровителей, любителей благостной тишины.
Была, конечно, еще и другая причина. Простодушно и афористично о ней нам поведал прокурор по надзору за рассмотрением уголовных дел в судах прокуратуры Чувашской АССР Н. Н. Краснов (однофамилец родственника погибшего). «Депутат не может быть хулиганом» — так определил он свою позицию, полагая, что этим сказано все.
Я полностью с ним согласен. Не может! В смысле: не должен. В смысле: не вправе. Два эти слова — «хулиган» и «депутат» — рядом не умещаются. Их соседство оскорбительно. Оскорбительно и преступно.
И какой же из этого вывод? Думается, только один: если встретится вдруг — среди сотен тысяч избранников, честно и добросовестно исполняющих почетный свой долг, — если встретится вдруг среди них оборотень с таким же мандатом в кармане, как можно скорее разоблачить его, отринуть, очиститься, подвергнуть суду. Публичному и суровому. Ибо он не просто совершил преступление, а бросил тем самым пятно на власть, которую — по чьей-то ошибке, по недогляду чьему-то и благодушию — он до сих пор представлял.