Но чтобы так поступить, надо быть человеком высоких принципов и бескомпромиссной верности правде. Верности нашим идеям — не на словах, а на деле. Если этого нет, поступают иначе. Спускают на тормозах. Воюют с «ажиотажем». Замазывают и затирают. Лишь бы не было шума. А как расценят вокруг беспринципную трусость, какой нравственный урок извлекут — дело десятое. Лишь бы сошло!..
Так ведь не сходит. И не сойдет. Невероятно вырос уровень сознательности наших людей. Их личная причастность ко всему, что происходит в родном доме. Их достоинство. Взыскующая и непримиримая жажда истины. Справедливости. Чести. Их ненависть к вседозволенности, к наглой барственной спеси, позволяющей не считаться ни с законом, ни с совестью, ни с нормами нашей морали, ни с общественным мнением. Отгородиться от правил, по которым должен жить каждый, — биографией, званием, положением или мандатом.
Сколько бы ни старался тот или иной беспринципный чинуша «смягчить», «загладить», «срезать углы» — ничего не получится. Гласность способна противостоять любому нажиму, уверенность в своей правоте — шантажу и угрозам.
Педагогов услышали. Дело пошло в суд. Правда, рассматривалось оно не в большом помещении, как было бы нужно для общего блага, а келейно и второпях. Да и понятно: судили Сановникова совсем не за то, что реально он совершил. Убийство по неосторожности — такой была формула обвинения, таким и был приговор.
В суде Сановников виновным себя не признал. Даже в случайном убийстве. Решительно, абсолютно ни в чем! Наступление, как известно, — лучший вид обороны. Из этого исходя, и витийствовал на судебной трибуне директор спортшколы. В его прочувствованном слове погибший предстал уже не просто подвыпившим пешеходом, а хулиганом, напавшим на хрупкую легковую машину и ее пассажиров. Буянившим даже потом, в больнице, на смертном одре… «Сановников оборонялся, средства обороны были соразмерны средствам нападения!» — восклицал адвокат Игнатьев, оправдывая тем самым не только своего подзащитного, но и совершенное им преступление, поступаясь основой основ своей благородной, гуманной профессии.
Обвинитель так далеко не пошел. Прокурор Ломакина нашла более скромное объяснение поступку директора: «Все водители реагируют нервно, когда задевают их машину». Эта «максима», дающая индульгенцию «нервным водителям», должна была объяснить, почему преступление, совершенное из побуждений заведомо хулиганских, скромно объявлено «конфликтом на почве личных недоразумений».
Стоило только раз отступить от закона, только раз хоть в одном документе пойти на обман, и уже неизбежно приходилось обманывать снова, все дальше и дальше погрязая во лжи: любое слово правды грозило рассыпать искусственную постройку, обнажить плохо сшитые швы.
Читаю ответ на жалобу Потемкиных — родителей и жены. Ответ — не им, а в Москву, в высокий, ответственный орган, откуда жалоба поступила. Под ответом — подпись: заместитель прокурора республики М. А. Кушников. «Неправильных действий со стороны работников милиции из материалов дела не усматривается», — сказано в этом письме.
А вот что действительно усматривается в материалах дела.
«Начальнику Новочебоксарского ГОВД подполковнику милиции Николаеву В. Н.
…На место происшествия прибыли работники милиции, участковые Егоров, Юдин и Павлов, а также заместитель начальника отделения Григорьев. Они не организовали охраны места происшествия, не приняли мер к установлению очевидцев преступления, не обеспечили своевременной медицинской помощи пострадавшему… Прошу принять надлежащие меры…
Ответы на все загадки, которых собралось так много, конечно, будут получены. Честно сказать, меня больше всего тревожит одна. Совсем уж непостижимая. Читатель, думаю, догадался: речь пойдет о враче.
Об этом очень трудно писать. Мы воспитали в себе — с полным к тому основанием — особое почтение к труду тех, на ком белый халат. Люди этой профессии имеют над нами безграничную власть: над здоровьем нашим, над жизнью. Я всегда с большой осторожностью отношусь к жалобам на плохое лечение, на неточный диагноз, на нечуткость и невнимательность медиков — понимаю, сколь тонка и мучительна работа врача, сколь сложны условия, в которых она идет, как пристрастны порой пациенты, как субъективно их мнение, субъективно и некомпетентно, как непомерны подчас претензии тех, кто страдает, кому не сумели помочь.
Тут, однако, мы встретились с ситуацией совершенно невероятной. Поистине исключительной. Врач, к которому привезли не вступающего в контакт («заторможенного», на языке медицины), неизвестно где и от чего пострадавшего, падающего больного, — вытолкал его вон! То есть, будучи на посту, отказался исполнить свой первейший врачебный долг. Ложная информация («Подобран на улице в состоянии опьянения») ничего не меняет, поскольку врач обязан лечить и правых, и виноватых, наказывать — дело не врача, а суда.
Вина травматолога установлена, даже в очень смягченном виде она выглядит так (цитирую документ, подписанный заместителем министра здравоохранения Чувашии П. П. Павловым): «… доктор Старшов В. И. проявил невнимательность (читай: грубость, самонадеянность и легкомыслие. — А. В.), провел поверхностное исследование (читай: вообще никакого. — А. В.), не принял мер по уточнению диагноза (можно ли уточнять то, чего совсем не было? — А. В.), и тем самым больной с тяжелой черепно-мозговой травмой не был госпитализирован своевременно… Отправлен домой (читай: выпровожен на улицу. — А. В.)…»
И без моих комментариев это готовая формула обвинения. Есть для нее и статья: 172 Уголовного кодекса. Халатность! А может быть, и не только… Тем неожиданней вывод: послать учиться на курсы. Повысить квалификацию. Сейчас как раз повышает. Рядом, в Казани. К новому году вернется. Будет лечить больных. Я им не очень завидую…
Почему же и он — под защитой? Обладатель диплома с отличием, изменивший своему долгу. Клятве, повелевающей врачу — врачевать. Всех, кто в этом нуждается. Не считаясь ни с чем. Не слишком ли дорого обходится обществу гуманность к негуманному лекарю? Не слишком ли у этой «гуманности» цена велика: жизнь и здоровье людей?
Скажем справедливости ради: спасая врача от ответственности, которую тот заслужил, прокуратура для этого получила формальное основание. Насколько оно основательно, выскажется, надо думать, Минздрав.
Эксперты Торсуева, Лакирович и Андросов признали действия Старшова результатом ошибки. Они пошли еще дальше, написав, что «данная ошибка является типичной (!), часто наблюдаемой (!!) и объясняется тем, что клинические проявления закрытой черепно-мозговой травмы и глубокого алкогольного опьянения сходны… В результате этого (подчеркнуто мною. — А. В.) больной не был госпитализирован и ему не была своевременно оказана медицинская помощь».
За вязью слов хотелось бы не потерять ведущую мысль. Что же, в сущности, хотят нам эксперты сказать? Что так бывает повсюду? Что это нормально? Что «ошибаться» можно и впредь, коли уж все так «сходно» и неразличимо?..
Не слишком ли опасны их смелые выводы? Не слишком ли переусердствовали наши эксперты в защите корпоративной чести? Не слишком ли странно они ее себе представляют? Не перепутали ли случайно честь и бесчестие?
Позволяю себе эту резкость, потому что в их заключении есть еще один интересный пассаж — его стыдно читать: «Даже при своевременной ранней госпитализации и оказании квалифицированной специализированной медицинской помощи положительный исход травмы сомнителен…» В переводе на привычный житейский язык это означает: лечить Потемкина не имело смысла, он был все равно обречен.
Я не спрошу экспертов: где логика? Ведь Потемкин был вышвырнут из больницы не как безнадежный больной, а как здоровяк, не нуждающийся в лечении. Я спрошу их: где совесть? Разве не святой долг врача лечить любого больного — до последнего вздоха? В буквальном смысле — не в переносном. И разве дело экспертов — задним числом прогнозировать несостоявшееся лечение?
Весь текст, весь стиль, весь пафос этой редкостной экспертизы направлены только на то, чтобы спасти коллегу, оградить его, уберечь. В жертву принесены врачебная этика и научная честь. Вали на мертвого, подумаем о живых!..
Подумаем о живых. О тех, кому возня вокруг простейшего дела преподнесла хороший урок. Хороший — только совсем не тот, который нам нужен. Никакие благие дела не могут быть созданы с помощью лжи, никакую законность нельзя утвердить попранием совести. У этого правила нет и не может быть исключений.
Подумаем о живых. О тех, кто завтра придет лечиться к Старшову, кто через несколько месяцев встретит Сановникова в зеленом его «Москвиче». Отдохнувшего, посвежевшего. Со значком мастера спорта на лацкане пиджака.
Да, через несколько месяцев. Приговор был такой: два с половиной года в колонии-поселении. Статья, по которой он осужден, допускает досрочное освобождение. Если, конечно, там он чего-нибудь не нарушит. Будьте спокойны, Сановников не нарушит. Ждать осталось немного: от силы — до лета.
Думаю, он уже готовится: время летит быстро. Когда я пришел в школу, которую он возглавлял, меня встретил праздничный стенд. В рамочке, под стеклом, на самом почетном месте красовалась его телеграмма: «Поздравляю коллектив с Днем учителя». Спасибо, что помнит.
Да и почему бы не помнить? Ведь доброхоты и благодетели уже просят «не лишать Сановникова работы в качестве тренера» (ходатайство заверено печатью Спорткомитета республики), а нынешний директор школы Валерий Кузовчиков (он был общественным защитником на процессе) сказал мне, что «начальствует» временно. Постоянное кресло ожидает его…
Говорят, правда, будто Сановников сюда не вернется. Останется там, где сейчас «отбывает»: в Калининской области, на пути из Москвы в Ленинград. Где нужны умелые тренеры. Где никому не известно, что его руки в крови. Так оно будет надежней: везде — фаворит.