аписывал и считал.
Подсчитал! Такое он подсчитал, что на акте ревизии появилась резолюция прокурора: «Расследовать и привлечь виновных к ответственности».
Ни одна цифра отчетов не сходилась с реальностью. Зерна на складах оказалось больше, чем написано в рапортах (почти на 10 тысяч рублей по закупочным ценам!). Скота — меньше (на сотни центнеров — в весе, на десятки голов — в штуках). Можно было, почти не боясь ошибиться, предположить: зерно припрятали, скот разворовали. И только ли скот? «Стоимость валовой продукции растениеводства, — отнюдь не языком художественной прозы деловито записывал ревизор, — в сопоставимых ценах отражена неправильно: фактически произведено на сумму 336 416 рублей, а в годовом отчете показано 447 112 рублей, то есть приписано 110 696 рублей».
Да что там — продукция растениеводства! По бухгалтерии получалось, что за год одних только канцелярских товаров здесь израсходовали почти на две тысячи: не совхоз, а бюрократическая контора с миллионами входящих и исходящих! Но особенно тревожила история с картошкой: даже поверхностная проверка показала, что при последней ее сдаче совхоз «Лонва» обжулил государство как минимум на 119 тонн!
Тонна — слово понятное, но не впечатляющее. Скажем, доступней не разуму, но чувству: 119 тысяч килограммов нужного всем продукта совхоз «сдал» статуправлению, но отнюдь не нам с вами. По статистике считалось, что эти тысячи килограммов мы варим и жарим, а «по жизни» получалось совершенно иначе.
Главный агроном совхоза Романова об этом рассказала на следствии так: «…директор Степанов дал мне печать и сказал: «Поезжай в совхоз «Спутник» и оформи, чтобы все было в порядке». Я его поняла. Наличный картофель мы уже сдали, но для выполнения плана не хватало еще 119 тонн. Тогда мы договорились с директором совхоза «Спутник», у которого был крахмальный завод, будто мы им сдали эти 119 тонн на хранение. В таком случае нам их засчитывали как сданные в счет плана. Фактически картофель мы не сдавали, его у нас не было. Так мы поступали и раньше, и позже… Я согласна, что это незаконно, но я выполняла распоряжение директора…
Ситуация совершенно очевидная и требующая, казалось бы, однозначной реакции: совхоз-авангард на самом деле — просто-напросто совхоз-обманщик; директор вынуждает своих подчиненных заниматься очковтирательством; юстиция как можно скорее должна сказать свое веское слово.
Так? Нет, не так.
«Дорогая редакция! Пишу в газету первый раз в жизни. Знаю, что из-за этого меня ожидают определенные осложнения в личном плане. Но молчать уже нельзя.
Сначала немного о себе. Родился в 1922 году. Воевал. После демобилизации (1946) стал работать учителем, с 1952 г. — директором восьмилетней школы в нашем селе Засовье. Коммунисты совхоза избрали меня секретарем парторганизации…
Когда в конце июня бухгалтер-ревизор сельхозуправления Клецкого райисполкома А. А. Бобрик закончил ревизию, результаты зачитали на собрании рабочих и служащих совхоза. Только тогда мы узнали, что на протяжении последних лет в совхозе допускались большие злоупотребления и что его слава передового основана на обмане… После ревизии за это сняли главного бухгалтера Дубровского, а директору не было ничего. Рабочие приходят ко мне и спрашивают: как же так, законы существуют для всех или только для некоторых? Неужели, спрашивают, «рука», которая есть у директора, сильнее закона?
Дорогая редакция, прошу помочь распутать этот узел. Расследование прекратилось. Дело заглохло. Степанов по-прежнему работает как ни в чем не бывало, а его «верный помощник» Романова за то, что обманула родное наше государство, получила солидное повышение: ее назначили главным агрономом управления сельского хозяйства райисполкома и даже дали медаль «За трудовую доблесть»…
С уважением
Письмо редакция направила для проверки районным организациям. «Определенные осложнения в личном плане», которые предвидел Владимир Степанович, так сказать, не замедлили. Приближались праздники, в школе устроили вечер. Вдруг — незваные гости: Степанов с братом, приехавшим издалека. Оба навеселе. «Пишешь?» — спрашивает Степанов. «Пишу». — «Значит, пишешь? Молодец?» И — хвать по голове стаканом, завернутым в полотенце. Били нещадно. Долго, умело. Окружающие молчали: не кто-нибудь бил — директор…
Хулиганов наказали? Не смешите людей. Что, и следствие о приписках не возобновили? Почему, следствие возобновили. И даже довели до суда. Суду был предан Степанов? Не угадали: Дубровский, главный бухгалтер, тот самый, которого сняли с работы, избрав громоотводом.
Вот что написал Дубровский на имя прокурора сразу же после ареста:
«…В райсельхозуправлении мне сказали: «Иди работать к Степанову, это крепкий директор, он сделает из тебя человека…» Я безгранично верил ему, слушался во всем. Подписывал любые документы по его приказу… Однажды Степанов взял меня с собой в банк. Надо было оформить какие-то перечисления. Я сразу увидел, что они незаконные, но сотрудник банка Миша помог, и Степанов сказал: «Это надо отметить!» Я сбегал в магазин, купил водки, вина и закуски. «Деньги, — сказал Степанов, — покроем счетом за канцтовары». Это стало правилом: как нужны деньги на выпивку — беру под отчет в кассе, оформляем на канцтовары и угощаем нужных людей…
Помню такой случай: ездили мы со Степановым в Минск пробивать асфальт для совхоза. Степанов быстро все уладил, был в хорошем настроении, потребовал отметить. Купили ром, коньяк. Я тогда первый раз в жизни попробовал ром… Степанов водку не любил, предпочитал марочный коньяк и ром… А я не люблю ни водки, ни коньяка. Все пьянели, а я незаметно выливал. Один раз Степанов это заметил, сказал: «Ты не наш человек».
…Пили все больше, нужных людей прибавилось, выписывать счета на канцтовары стало уже невозможно. Тогда мы начали составлять фиктивные ведомости, оформлять наряды за никем не выполняемую работу на подставных лиц. Это стало основным источником расходов на пьянки. Хотя были и другие пути: например, фиктивная закупка запчастей к мототехнике и т. д.…
К нам часто приезжали разные работники из вышестоящих организаций: требовали для своих личных нужд бесплатно зерно (поэтому мы всегда его имели в запасе), самогон (его варили для нужных людей, используя совхозное сырье) и т. п. Я считаю, что Степанов шел на все это для пользы дела, в интересах совхоза. Он говорил, что этот способ в десять раз дешевле и проще любого другого. Еще он говорил, что нет такого «нельзя», которое нельзя убить сорока градусами».
Вот такие показания дал на следствии Петр Дубровский — молодой специалист, которому еще не исполнилось тридцати (а работать он начал под командой Степанова будучи двадцатилетним). Показания, нисколько не умаляющие его собственной вины, полностью подтвержденные материалами дела и неизбежно влекущие за собой обвинительный приговор.
«Здравствуй, мама, — писал Дубровский из камеры следственного изолятора, — меня арестовали, да это и к лучшему. Я не могу больше так жить. Мне опостылело вранье, эта грязная, подлая жизнь. Я рассказал всю правду, как Степанов меня сделал преступником…» И в другом письме: «Марийка, любимая моя жена, береги сына. Когда он вырастет, отец его выйдет на свободу очищенным от грязи, честным человеком… Следствие ведется по всем правилам…»
Следствие действительно велось по всем правилам. И успешно продвигалось вперед. Сначала его вел старший следователь следственного управления МВД Белоруссии подполковник милиции А. В. Харитонович, потом — следователь по особо важным делам прокуратуры Белоруссии, старший советник юстиции В. А. Автушко. Каждый новый свидетель, каждый новый документ открывали новые беззакония. Цифры росли — не цифры, объективно отражающие реальность, а цифры, объективно отражающие туфту. Они давно уже зажили своей собственной, независимой жизнью, войдя в победные отчеты и рапорты, одарив кого-то благами и почестями, став кому-то укором (тем, кто в своем хозяйстве не пошел на обман, предпочтя горькую правду «возвышенной» лжи), исказив ради низменных целей подлинную картину действительности. Следствию предстояла трудная работа: укротить резвость цифр, вырвавшихся из-под контроля, вернуть им реальное содержание, реальный смысл.
Юристы не ограничили себя рамками одного какого-то года, проверяли за несколько лет: важно было понять, случайность ли это, — скажем, приписка 119 тонн — или система. Оказалось: 119 — самая малая цифра из всех установленных… «…При составлении отчета за очередной год, — говорится в обвинительном заключении, — приписка картофеля в совхозе «Лонва» составила 184 тонны, а за предыдущий — 422 тонны…» Запомним эти цифры, они нам пригодятся, — и пойдем дальше.
Дальше? Куда же дальше? Разве что-то неясно? Разве надо еще комментировать то, что видно любому? Думаю, надо. Ведь проставить в отчете фиктивную цифру, дать ей «легальную» жизнь, придать ей, скажем точнее, формально юридическое значение в одиночку никак невозможно. Есть не только сдающий, есть еще и «берущий»: организация, подтверждающая, что сдана ей не цифра — картофель. Люди, скрепляющие этот факт своими подписями, отвечающие за них. Не станут же они во вред себе подписывать липу лишь потому, что Степанову хочется числиться маяком!
Верно, не станут. Никто от них бескорыстных услуг и не ждет. И нужды в этом нет никакой. В том-то и фокус, что обман приносит лавры обоим. Если не лавры, то хотя бы доход. А если и не доход, то, как минимум, спокойную жизнь.
Нам никак не понять этот абсурд, эту точность деляческого расчета, если мы не проникнем внутрь механизма обмана, где все детальки и винтики, оказывается, умело подогнаны друг к другу, — так подогнаны, чтобы ложь шла на пользу сразу всем участникам подлого дела, чтобы понудила их стать сообщниками, для которых сокрытие общей тайны — общее благо.
Итак, совхоз «Лонва» имеет годовой план: сдать государству 500 тонн картошки. А в наличии только 153. Полнейшая катастрофа! Для нас. Но не для Степанова. Потому что основная задача Степанова — продать не картофель, а цифру. Надо только найти человека, который согласен ее купить.