Почему впереди рабочего коллектива? Почему во главе машиностроителей? Да еще в такой особенный день… Почему?
Потому что престижно: идет чемпион, и этим сказано все.
Жизнь в поездах, самолетах, гостиницах стала не праздником, а повседневьем. Утомленной походкой, проспав половину учебного дня, входил он изредка в класс, снисходительно улыбался, многозначительно отвечал на вопросы, имитируя пресс-конференции. И еще того многозначительней не отвечал. Молчаливо кивал головой, саркастически улыбался, когда с превеликой натяжкой ему ставили тройки.
Дома он рявкал на мать, на овчарок — их было три, прирученных, покорных. Мать испуганно жалась, боясь хоть в чем-то перечить. Овчарки скулили. Он «балдел» в окружении кубков, дипломов и грамот. Утром была тренировка. Мальчик прыгал, разминался и снова прыгал. В школу нес справку: подготовка к ответственным соревнованиям. Встречал полное понимание: что делать — наша надежда…
Одноклассники обсуждали, где им дальше учиться, мало кто был уверен в успехе с первой попытки. А за честь вручить Краковцеву студенческий билет боролись сразу три физкультинститута: ленинградский, киевский и одесский. Узнав из печати о новом таланте, они письменно пригласили «звезду», так сказать, удостоить. Даже мать восходящей «звезды» и та усомнилась: «Куда тебе с тройками?!» Талант резонно ответил: «Им ноги нужны, а отметки приложатся».
И верно — они приложились. Упорно полз слух, что Краковцев включен во всесоюзную сборную. И учиться ему, стало быть, опять недосуг. Тренированные ноги вели чемпиона к новым вершинам. Наконец довели.
Как раз в те дни, когда насильники и грабители бахвалились удалью в узком кругу, в кругу широком решался вопрос для Краковцева первостепенный: поедет ли он за рубеж, на международные состязания легкоатлетов. И второй решался вопрос, тесно связанный с первым: утверждать ли его в звании мастера спорта? Для окружающих он был им давно. Не хватало значка.
Утром 19 мая тренер первым поздравил свою надежду: быть ему в сборной. Ехать мастером за рубеж. И уж прыгнуть как надо!
Сбывалась мечта. Неужели он мог остаться с нею наедине, не похвастаться, не отметить? Друзья откликнулись тотчас — все те же, все те же: братья Витя и Саша, Павел, Игорь и Алексей. Устремились в кафе «Снежинка» — всласть упиться водкой и пивом. У Краковцева были новости, и какие! Ну, а что есть взамен у верных друзей? Ничего, кроме новости старой: как лихо они провели тот вечерок и как просто им это сошло.
Пили долго, не торопясь, все тесней притираясь друг к другу, все острее себя ощущая великолепной шестеркой. «День сегодня особенный, — философствовал Виктор. — Неужели же выпьем и разойдемся? Грешно». Он, наверно, сказал как-то иначе, но доверимся протоколу: «Грешно». — «Значит, повторим?» Чемпион деловито кивнул и, как сказано там же, «осушил свой граненый стакан».
Потом они шли все тем же берегом речки Московки, стараясь оставаться в тени близко к ней подступавших дубов. Время гуляний еще не настало — в семь часов парк не очень-то многолюден. Но парочки уже появились — одну «шестерка» заметила сразу. Мужчина и женщина сидели обнявшись и мирно созерцали пейзаж. Это были молодые рабочие Р-ва и Д-в. Через месяц им предстояло стать женою и мужем после нескольких лет проверенной дружбы. Все свое время они проводили вместе.
Первым мужчину ударил вроде бы Сашенька — брат меньшой и любимый. Утверждал свою взрослость — так, как в их кругу понимают. А важно ли это — кто первый? Били с такой неслыханной яростью, с таким звериным остервенением, что подробности бойни я предпочту обойти. Крики и стоны не только убийц не смущали, но даже и не пугали — вот одна из загадок, которую, признаться, я так и не разгадал. Как могли они допустить, что в субботний вечер рядом нет совсем никого?
Но они допускали. Или, точнее, об этом не думали. Они глумились и били. Били и снова глумились. Краковцев — тот лютовал больше других. Компенсировал, видно, свое неучастие в первом разбое. Но его опять обошли — даже в этом чудовищном «спорте»: когда наконец, разжав кулаки, он вспомнил про дамскую сумочку, в ней уже ничего не осталось. Только четверть флакона дешевых духов. За отсутствием большего прихватил и его…
Что случилось потом? Услышим подлинные слова самого чемпиона. В моем пересказе они утратят свою непосредственность, убедительность и живописность.
«Я заметил, что ребята бьют мужчину, а добить не могут. Не знаю, чего им не хватало, возможно, точности удара. А возможно, причина была в отсутствии тренировок. «Не умеете — не беритесь», — сказал я. Они надо мной посмеялись. Тогда я сказал: «Смотрите» — и ударил мужчину ногой по голове… Заметив кровь на своих кроссовках, я пошел их помыть в речке. Вернувшись, заметил, что мужчина мертв и все уже ушли. Но они забыли снять с него часы марки «Луч». Я снял и бросился их догонять».
Именно в это время рабочий одного из запорожских заводов Виктор Григорьевич Рубан возвращался с рыбалки. Жил он тут же, поблизости. Взобравшись на косогор, услышал крики. И голос: «Добить ее, что ли?»
Притаившись за деревом, Рубан увидел самый конец той драмы, о которой вы сейчас прочитали. Помешать он уже ничему не мог. Схватиться с шестью молодцами? Убив и его, они успели бы скрыться. Они пошли бы на это, даже просто его обнаружив: живой свидетель сулил неизбежность расплаты.
Но Рубан не струсил. Перебегая от дерева к дереву, он шел за убийцами. Выйдя из рощи, трое отправились в город, а трое других решили еще освежиться. Они плескались в реке, когда Рубан привел двух милиционеров — первых, кого увидал у расположенного рядом автовокзала.
«Вы откуда, ребята?» — «Из кино». Голос Шумейко спокойный, веселый. «А что здесь делаете?» Ответил Мисюк, еще веселее: «Чего? Отдыхаем». — «Пошли». Они пошли — свободно, легко.
«Место происшествия» являло собой картину ужасную: превращенный в месиво труп мужчины и избитая до полусмерти женщина.
За братьями и за чемпионом милиция пришла через час. Юноши мирно спали. «В чем дело? — зевая, спросил Краковцев. — Почему отдыхать не даете? У меня с утра тренировка. Я член сборной Союза… Хотите сорвать?!»
На суде они вели себя уже совершенно иначе. Никто не дерзил, не юродствовал, не ловчил. Отвечали елейно и кротко. Неумело приписывали другому свою, персональную удаль. Каялись, но хоть что-нибудь объяснить, рассказать — как же это? зачем? почему? — нет, этого они не могли.
Вот последние их слова на суде в протокольной записи секретаря.
Олейник: «Выражаю соболезнование семье Д-ва, прошу прощения у Р-вой. Я больше так поступать не буду».
Краковцев: «Выражаю соболезнование семье Д-ва, прошу прощения у Р-вой. Больше с моей стороны таких поступков не будет».
Черненко Александр: «Выражаю соболезнование семье Д-ва, прошу прощения у Р-вой. Больше с моей стороны таких поступков не будет».
Мисюк: «Выражаю соболезнование семье Д-ва, извиняюсь перед Р-вой и С. Прошу суд строго меня не наказывать».
Шумейко: «Сожалею о случившемся и прошу строго меня не наказывать».
Черненко Виктор: «Прошу прощения у пострадавших. Честным трудом я искуплю свою вину».
Может быть, просто у наших юношей слов не хватает, может, раздавлены происшедшим, может, им трудно даже в мыслях вернуться к тому кошмару и его осознать? Может быть, но не очень-то верится. Потому что в жалобах они обо всем вспоминают охотно. Так, чтобы выглядеть «поприличнее». И родителей просят писать, хлопотать и доказывать — пусть хотя бы не полную их невиновность, но зато виновность убитого. И виновность ими избитых.
Чем же те провинились? Боюсь, вы мне не поверите: Д-в ушел от первой жены, а P-у не слишком лестно аттестуют соседи! Убивать за это, конечно, не стоило, но слегка проучить не мешало — так написано в одной из многочисленных жалоб. Очень веский довод в защиту… Есть еще коллективный родительский вопль: ставшие жертвами парочки «целовались в общественном месте» и тем самым «плохо влияли на мальчиков школьного возраста». Мама Краковцева снабдила суд еще одним документом, самым неотразимым: у Володи в наличии три десятка спортивных свидетельств, дипломов и грамот, а у жертвы нет ни одной.
Как они подбираются, как находят друг друга: грубиян и бездельник Шумейко, алкоголик Мисюк, лентяй и неуч Олейник, «хорошо справлявшийся с общественными обязанностями по сбору макулатуры» (цитирую показания классного руководителя В. Я. Терещенко). И рядом два «прилежных, собранных и отзывчивых» брата (цитирую характеристику) — «трудолюбивый, уравновешенный, пользовавшийся уважением» Александр и «способный, спокойный, трудолюбивый, уравновешенный, пользовавшийся авторитетом у товарищей» Виктор. И еще — чемпион…
Не скрою, он интересует меня больше других, именно ради него из огромной читательской почты я извлек столь кошмарный сюжет.
Об этом не раз и подробно писалось. О фаворитах, возомнивших, что им позволено все. О каком-нибудь куцем умишке, которому мышцы, прошедшие тренировку, открывают двери в «сладкую жизнь». О погоне за умельцами по части забитых голов: иным ректорам и директорам они куда дороже всех прочих умельцев.
Эта проблема с особенной остротой возникает сейчас, когда начато дело огромное по размаху и перспективам: превратить все клубы, Дома культуры, стадионы, спортивные базы в место отдыха не избранных, а миллионов. Чтобы те, кто честно работает, смогли содержательно и увлекательно провести свой досуг. Что же здесь будут тренировать, на стадионах, открытых для всех, — мускулы ради мускулов или тело во имя духа?
Для кого-то, быть может, этот вопрос покажется умозрительным, праздным и даже высокопарным. Милицейская, прокурорская, судебная практика заземляет его, однако, и даже обытовляет. Она убедительно показывает, что голы, секунды, килограммы и километры лишь тогда становятся мерилом не раздутого честолюбия, а общественного богатства, когда сопрягаются с личностью, с ее духовным миром, с широтой и глубиной разнообразных ее интересов. Хулиганы, воры, насильники и спекулянты, обладая спортивным разрядом и спортивными кубками, не могут спорт опозорить — к чистоте его и благородству грязь не пристанет. Но случайно ли то, что эта спортивность, бывает, способствует совершению преступления, а потом еще нередко служит щитом от справедливого наказания? Служит щит