ом — на серьезнейшем основании: дескать, область (город, район, завод, институт) честь (!) свою потеряет, лишившись пусть и капризного, даже несносного, даже преступного, но зато умелого прыгуна.
Ничего мы не потеряем, будьте спокойны. Только приобретем. А вот что мы приобретем, если этот прыгун, пока еще до конца не распознанный, набирая очки и медали, раздувается все больше и больше от безмерной чванливости и чувства своего превосходства? Ущерб, который ничем не измерить…
Хочу спросить: зачем нам такое количество всевозможных соревнований? Районных, городских, областных, зональных, региональных… Клубных, межклубных, командных… И каких-то еще… Для чего снимаются с работы сотни тысяч людей? Почему подростки, школьники — дети! — уже не дни и недели, а целые месяцы проводят в поездках, живут в ненормальной взвинченной атмосфере, собирают дипломы, подарки и грамоты, официально освободившись от обычной учебы, которая для их сверстников обязательна? Абсолютно для всех! Предполагается, что учебу они наверстают. Полно лукавить: кто не знает, как «наверстывается» она наяву — не в отчетах и планах?
Но допустим, допустим… Подучат, поднатаскают… Так разве школа призвана дать только минимум знаний? Расставить отметки? Разве задача ее не в том, чтобы воспитывать гармоничную личность? Как практически и реально (опять-таки не на бумаге) осуществить вот этот процесс воспитания в постоянных полетах, в гостиничной суматохе, в состязательной эйфории, где секунда и сантиметр решают все, а страница истории и страница романа — решительно ничего? Лишь отвлекают.
Как? Беседой? Лекцией? Вечером танцев? И кому конкретно этим заняться — воспитанием гармоничной личности? Кому следить за тем, как здоровое тело рождает и формирует здоровый дух? Не настроение, не самочувствие, а духовность.
Я не против воспитания высококлассных спортсменов. Но скажем прямо: воспитание личности все-таки дороже для общества самых громких рекордов. Это истина старая, бесспорная и общеизвестная.
Очень жаль расточаемых попусту денег (эти полеты, эти невыходы на работу, я думаю, стоят немало), но потерь человеческих жаль еще больше. И, по правде сказать, мне невдомек, что заставляет иных педагогов потакать заведомой лжи, переводя из класса в класс и даже выпуская из школы кочующих по стране в красивых спортивных костюмах юных неучей и невежд, прославивших мышцами родной регион. Начальственный окрик? Привычная демагогия? Местный патриотизм?
Не слишком ли дорого — и в рублях, и в том, чего не измерить рублями, — нам приходится за это платить?
Я намеренно вопрос заостряю. В чем-то, готов допустить, даже чрезмерно. Предвижу дежурные возражения: из одного факта нельзя делать широкие обобщения. Старая песня: можно даже из одного. А к тому же он не один. И мы все это знаем.
Преступники осуждены — кто по пяти статьям Уголовного кодекса, кто по восьми. Старший брат — к мере страшной и наивысшей. Два его близких соратника получили по пятнадцать лет на каждого, а трое, совершеннолетия не достигшие, — по десять: максимум, предусмотренный нашим законом. В том числе и Краковцев.
Себя он считал уже взрослым, на одноклассников смотрел свысока, метил отнюдь не на детские чемпионские лавры. А когда дошло до расплаты, возраст все-таки спас.
Теперь, в колонии, осужденный, он имеет возможность сказать все, что думает о содеянном. О будущем своем и о прошлом. И он говорит:
— Моя самая главная ошибка: выпил больше положенной нормы. Знал, что к водке не надо мешать пиво, это излишне, но подмешал. Поэтому плохо себя контролировал. Была еще одна ошибка: зачем взял духи и часы? Я ни в чем не нуждался: у нас собственный дом, мебель, ковры и хрусталь.
Таковы его мысли о прошлом. Есть и о будущем:
— Если я выйду на волю в 27 лет, со спортом покончено. Получится, что жизнь моя не удалась. Но я решил в колонии продолжать тренировку ног и участвовать в состязаниях между отрядами. А также вовлечь других в занятия спортом. За успехи и поведение меня должны выпустить раньше, так что надежды улучшить спортивные показатели я не теряю. У нас не дадут пропасть талантливому спортсмену.
На этой оптимистичной ноте мы и расстанемся с чемпионом.
1985
Когда очерк «Дубовая роща» был еще только в чернильнице, я пытался представить, какие чувства у читателей суждено ему вызвать. Конечно, реакция на факт, послуживший для очерка сюжетной основой, сомнений не вызывала. Ничего, кроме гнева и возмущения от содеянного молодыми убийцами, испытать читатель не мог. Легко было предвидеть и то, что не всех удовлетворит постигшая преступников кара: она могла показаться и действительно показалась слишком уж мягкой, несоразмерной тому, что преступники совершили.
С этим можно соглашаться, можно и спорить. Но ни соглашаться, ни спорить не надо. Не для того ведь пишется очерк, чтобы мы, подменив собою прокуроров и судей, включились в бесплодную дискуссию: «дали» много? как раз? или мало?.. Бесплодную уже потому, что перед нами очерк, а не дело во всей его полноте. Не живые люди, а лишь краткий рассказ о них. Сколь бы ни был он объективным, ему не под силу представить многомерно, объемно тот материал, который только и может позволить суду решить не вопрос, а судьбу…
Нет, у очерка, какой бы жизненной ситуации он ни касался, какой бы случай ни дал ему первый толчок, задача иная: вынести на большой читательский совет ту или иную проблему общественной важности, не втиснутую формально и жестко в его сюжетные рамки. Почта, которую я получил, убедительно свидетельствовала о том, что читатель в огромном своем большинстве именно так и понял смысл и цель публикации очерка «Дубовая роща».
«Нам нужен, — писала ленинградка Галина Потапова, — не перечень негативных фактов, пусть даже очень откровенный и неприкрытый, а анализ этих фактов, знаменующих собой явление. Не надо бояться слова «явление». С фактами должны бороться милиция, суд, прокуратура… С явлением — все общество. Важно только правильно понять суть явления, определить его причины. В этом залог преодоления…»
Из большого круга вопросов, волнующих, судя по откликам, многих читателей и «знаменующих собой явление», я хотел бы извлечь только один: о месте спорта в нашей общественной и духовной жизни. Именно так: общественной и духовной. Ибо его нынешние масштабы, количество людей, в него вовлеченных, внимание, которое ему уделяется средствами массовой информации, общественное мнение, которое вокруг него создается, — все это делает спорт не только приятным увлечением и интересным зрелищем, но еще и явлением большой социальной значимости.
«За моими плечами 27 лет преподавательской работы, — писала мне учительница Г. П. Ярославская. — Меня всегда возмущали привилегии, которые давались уже с самых малых лет ученикам, занимающимся, пусть даже весьма посредственно, каким-либо видом спорта. По указанию районного и городского начальства их растлевали правом числиться, но не учиться, получать аттестаты, не сдавая экзаменов, а любой учительский протест подавлялся суровой отповедью: «Значит, вам не дорога честь школы!» Объясните, пожалуйста, с каких это пор честь стала определяться мышечным превосходством, а не честностью (обратите внимание: слова одного корня!), не благородством, не порядочностью, не знаниями, не умом?..»
Объяснить это Галине Петровне Ярославской, как и многим другим читателям, задавшим тот же вопрос, я, к сожалению, не могу. Потому что сам не знаю, как и когда произошла вошедшая уже в норму, в правило, в привычное словосочетание подмена понятий.
Помню, пришлось мне несколько лет назад побывать в одной школе. Четверо ее учеников совершили тяжкое преступление, одного педагога — страшно сказать — пришлось уволить за беспробудное пьянство, проверка установила почти поголовное завышение отметок лентяям и лодырям, но когда я спросил нескольких семиклассников, почему они на уроки не ходят и знаниями не блещут, получил разъяснение: «Мы защищали честь нашей школы». И стоящий рядом директор с гордостью подтвердил: «Хорошо защитили! Первое место в районе и по лыжам, и по хоккею».
Это приятно — первое место по лыжам. Но при чем же здесь честь? Какую честь защитили они, эти неучи, сызмальства убежденные, что сноровистость на лыжне не только избавляет от всех других обязательств, но и возвышает целые организации, за ними стоящие?! Сегодня — школу, завтра — завод, институт, комбинат, а то и целый город, целую область, если не больше…
«Бездуховность, тупая чванливость, торгашеский дух, чувство превосходства, самоуверенность выскочек, которым дозволено все… — продолжала Г. П. Ярославская. — Вот что культивируется в «мышечных детях», и не только мамами-папами, но и тренерами-опекунами.
Вблизи от моего дома два интерната: спортивный и рядовой. У тех, кто в первом, — фирменная спортивная одежда, обувь, их питают высококалорийной пищей, балуют особо вкусными блюдами. Посмотрите на их инвентарь, на их комнаты, постельное белье и т. д. А ведь эти маленькие эксплуататоры государственной щедрости еще только подают робкие надежды! Всё к услугам будущих «идолов»! Дети же из рядового интерната смотрят на них с завистью через забор. Чем они хуже? Тем, что не так умело бьют по мячу?»
Этот мотив звучал в пришедшей почте все явственней, все настойчивей. Авторы писем (среди них было много спортсменов и еще больше болельщиков) относились к спорту с пониманием, уважением, даже любовью, но любая попытка извлечь из голов и секунд несоразмерный моральный капитал и несправедливые материальные блага, привилегии и преимущества вызывала в них чувство протеста. И протест этот был мне глубоко по душе.
«Всегда стыжусь, когда мои коллеги — инженеры, доктора и кандидаты наук, служащие различных отделов — отправляются перебирать картошку на овощных базах, а здоровяки спортсмены от этого освобождаются под очень убедительным предлогом: им нельзя переутомляться перед очередным состязанием». (Из письма ветерана труда Н. Г. Снопко, Минск.)