Если же версию об убийстве удалось бы опровергнуть — уже на основе достоверных научных данных и с учетом всего обвинительного багажа, — восстановление доброго имени Натальченко снимало тяжкий моральный груз со всей семьи.
Правды ради надо сказать, что еще раньше именно этого — по инициативе известного полярного исследователя, члена-корреспондента Академии наук СССР Владимира Юльевича Визе — добивалось Всесоюзное географическое общество. Обратившись явно не по адресу, оно просило Красноярский крайисполком изыскать средства для проведения судебно-медицинской экспертизы. Думается, при всем желании крайисполком этого сделать не мог.
Но вот формальные препятствия позади. Решение, принятое Прокуратурой СССР, горячо поддержало Главное управление Северного морского пути. Оно предоставило в распоряжение следственной группы специальный самолет, чтобы добраться от Игарки — последней точки, куда ходили тогда рейсовые самолеты, — до мыса Входного и вернуться обратно. Путь, на который требовалось в 28-м году затратить месяцы! Теперь это расстояние легко преодолевалось за два-три дня. Какая — по нынешним понятиям — ерунда помешала некогда выяснить истину и стольких людей оставила под подозрением! Совесть людская, чувство справедливости не могли быть этим не уязвлены…
…Приближался конец августа 1955 года. Еще одна-две недели, и в Заполярье придет зима. Пришлось бы ждать нового лета. Плюс один год — в дополнение к уже миновавшим двадцати восьми. Целый год! В возрасте наших героев он дорого стоит. Решили не ждать.
Вскрытие могилы и судебно-медицинское исследование было поручено двум специалистам высокой квалификации: транспортному прокурору Московского участка Горьковской железной дороги, советнику юстиции Александру Терентьевичу Бабенко и ученому секретарю Института судебной медицины Министерства здравоохранения СССР, кандидату медицинских наук Всеволоду Григорьевичу Науменко. Вместе с ними в качестве корреспондента «Огонька» вылетел на Таймыр Казимир Лисовский.
Я с сожалением опускаю подробности их полета. Хотя это были уже далеко-далеко не трудности двадцатых годов, но путешествие оказалось отнюдь не из легких. Из-за бюрократических неувязок указание о предоставлении специального самолета на месте получено не было. Экспедиции грозил провал: задержка даже на несколько дней могла оказаться фатальной. Но множество людей, узнав о цели приезда прокурора и судебного медика, предложили свою помощь. Командир «летающей лодки» пилот М. Ф. Ручкин на свой страх и риск решил добросить следственную бригаду до мыса Входного и, несмотря на штормовой ветер, посадил свою тяжелую машину почти у самой могилы.
Там прилетевших ждал приятный сюрприз. Через Норильск на мыс Входной прибыли в помощь московским коллегам юристы и эксперты из Красноярска. То, что оказалось непреодолимой преградой на пути к отысканию истины 28 лет назад, теперь стало так доступно!.. В бригаду вошли старший следователь прокуратуры Красноярского края К. И. Дралюк, следователь транспортной прокуратуры Диксоновского участка Мурманского бассейна В. И. Олонцев, судебно-медицинский эксперт В. П. Бондаренко, доктор Д. М. Шахматова.
Прежде чем приступить к вскрытию могилы, следствие должно было убедиться, что тут захоронен именно Бегичев, а не кто-то другой. Были опрошены местные старожилы, которые этот факт подтвердили. Разыскали З. З. Громадского, который в 1929 году сфотографировал могилу Бегичева. Он также подтвердил, что это именно та могила. Его фотоснимки по всем правилам криминалистической идентификации были сопоставлены с топографией местности. Наконец, из Дудинки был доставлен местный житель И. Г. Ананьин, который хорошо знал Бегичева и провожал его с артелью на промысел в устье Пясины весной 1926 года; ему предстояло опознать труп…
Очевидцы рассказывали, что это была жуткая и глубоко волнующая картина. В унылой, безлюдной и безмолвной тундре, под доносящийся плеск ударяющей о гальку волны и свист ледяного ветра, освещенные косыми лучами стылого солнца десять человек молча копали плывун…
Печальная процедура! Она не из тех, которые нужно подробно описывать. Воздержимся от деталей, перейдем сразу к итогам. Впрочем, до итогов еще далеко: лишь позже, в Москве, по всем правилам современной науки проведут тщательное исследование костей черепа и ребер — только тогда консилиум специалистов скажет свое последнее слово. А пока…
…Останки Бегичева были вторично захоронены в той же могиле. Работа следственной группы этим не завершилась: юристы спешили сделать все, что могло бы помочь пролить на истину свет.
Сапожников и Семенов, члены артели «Белый медведь», уже умерли, но в Дудинке находились их близкие родственники. На допросе они показали, что от Сапожникова и Семенова не раз слышали о том, как Бегичев мучительно умирал, сраженный цингой. Никаких разговоров об убийстве в их семьях не было. Это подтвердил и приятель бывших членов артели — местный житель Чундэ.
Долгими и трудными оказались поиски Гавриила Варлаамовича Портнягина. Видимо, и впрямь это был еще очень бодрый старик, так как ни на фактории Усть-Авам, где его видел К. Л. Лисовский, ни на других ближних факториях Портнягина не оказалось, и никто точно не знал, куда же он уехал. Прокурору Авамского района Таймырского национального округа Улитину было дано задание разыскать Портнягина и допросить. В розыск включилась милиция. Попробуем представить себе, что значит практически такой розыск в условиях осенней тундры, где фактории удалены друг от друга на десятки километров, ни телеграфной, ни телефонной связи между ними, естественно, нет, санный путь не установился, а эра вертолетов еще не настала.
Пока милиция прочесывала тундру, следователи допросили М. М. Зайцева, который переводил Казимиру Лисовскому рассказ Портнягина. Зайцев полностью подтвердил сделанную поэтом запись. Тем временем нашли «бодрого старика», ушедшего порыбачить и поохотиться. Допрос его мало что прояснил — лишь прибавил тумана…
Портнягин по-прежнему утверждал, что Натальченко ударил Бегичева по голове тяжелым металлическим пестиком, но все остальные подробности — как вели себя главные участники драмы в последующие дни, что именно говорили друг другу, как Бегичев умер и пр. — изложил совершенно иначе, порой в полном противоречии с тем, что записал с его слов К. Л. Лисовский.
Но главное противоречие состояло в другом: важная часть его показаний не соответствовала тому, что подверглось объективной проверке. Например, Портнягин показал, что Бегичева похоронили в лодке, распиленной пополам. При вскрытии же могилы оказалось, что Бегичев похоронен в гробу обычной формы, сколоченном из досок от упаковочных ящиков.
Портнягин утверждал также, что Манчи Анцыферов в артели вообще не состоял и свидетелем убийства Бегичева не был. Это заведомо противоречило бесспорно установленным данным, в том числе и показаниям самого Натальченко, никогда не оспаривавшего, что главный его обличитель Манчи был с ними безотлучно все время до самого погребения Никифора Алексеевича. Прокурор обратил внимание Портнягина на очевидное несоответствие. Тогда «бодрый старик» неожиданно заявил, что Манчи — это он сам, Гавриил Варлаамович Портнягин, что так звал его Бегичев и что показания, которые давал в свое время Манчи, — на самом деле его, Портнягина, показания.
Однако и это утверждение легко опровергалось. Манчи был моложе Портнягина лет на тридцать. В тундре жили еще люди, которые помнили истинного Манчи: между ним и «бодрым стариком» не было никакого сходства.
Но все несоответствия, противоречия, неувязки и даже очевидный вздор вполне можно было объяснить преклонным возрастом свидетеля, провалами памяти, прошедшим временем, которое многое в воспоминаниях исказило, перепутало и сместило. Оставалось главное — то, что отвергнуть «с порога» было нельзя: отношения между Бегичевым и Натальченко и сам «механизм» удара, оказавшегося для Бегичева смертельным, были воспроизведены Портнягиным точно так же, как в давних показаниях Манчи. Он тоже утверждал, что Натальченко ударил Бегичева по голове пятикилограммовой «железякой», а потом топтал его коваными сапогами, сломав ребра. Совпадающие показания двух очевидцев — на языке криминалистики очень серьезная, очень весомая улика.
Только вот — очевидцев ли? Манчи Анцыферов действительно был в артели: этот факт можно считать установленным. А как попал туда Портнягин? Следствие провело тщательный поиск доказательств, которые могли бы подтвердить или опровергнуть его присутствие на мысе Входном в те трагические дни.
В списках членов артели Портнягин не значился. Лица, провожавшие Бегичева и его друзей на промысел в 1926 году, единодушно показали, что Портнягина среди артельщиков не было. Однако эти доводы не опровергали утверждений Портнягина, поскольку тот, как мы помним, включился в артель позже, когда Бегичев, направляясь к мысу Входному, плыл с товарищами по речке Пойтурме. На документацию тогда мало кто обращал внимание, самовольно присоединившегося к артельщикам плотника в списки могли и не занести. Но почему его имя ни разу не встретилось ни в дневнике Натальченко, ни в дневнике Бегичева? Оба дневника сохранились, никаких следов позднейших исправлений, подчисток, поправок в них нет. Дневники с методичной обстоятельностью запечатлели каждый день жизни артели: кто что делал, кто что сказал… Даже — кто что ел и кто как спал… Про всех артельщиков есть подробные записи. Про Портнягина — ни единого слова. Сохранился «протокол» дележа добычи: названы не только те, кто получил свой пай, но и Манчи, который пая не получил. Портнягина, однако, в том «протоколе» нет.
Была сделана попытка найти старое следственное дело. В архиве Красноярского окружного суда, полностью сохранившемся, дела этого не оказалось. Н. Я. Болотников выразил сомнение в том, существовало ли оно вообще.
Однако красноярский краевед, в прошлом старший научный сотрудник местного архива, Ефим Ильич Владимиров подтвердил, что видел это дело своими глазами, что в нем было 187 листов и что он сделал из него множество выписок, в том числе примерно двенадцать — из показаний Манчи. По материалам этого дела Владимиров написал статью «Как погиб Никифор Бегичев» и в январе — феврале 1941 года послал ее в Москву в редакцию какой-то газеты. Какой именно — он забыл…