Более того, с конца 1942 года создаются коллективные органы власти – такие, как Оперативное бюро Государственного комитета обороны, Бюро Совета народных комиссаров, в которых соратники регулярно заседают, решают вопросы без участия самого вождя. Увы, работа этих структур не очень хорошо изучена. Если же обратиться к их протоколам, то мы видим, что только небольшой процент принятых решений подлежал утверждению Сталиным. Им приходилось увязывать огромное количество проблем. Куда направить сталь, куда направить марганец, где открыть шахту, где закрыть… Естественно, Сталин физически не был в состоянии все это осмыслить и какие-то важные вопросы согласования и координации отдавал на оперативный уровень.
На первых порах многие еще работали по старым, довоенным, чиновничьим законам. Когда какой-нибудь нарком мог прийти со своим предложением к Сталину и просить под это предложение деньги, ресурсы. А потом выяснялось, что такое решение не вписывается в общую систему. Получалась полная разбалансировка, ручное управление не работало. И тогда все перешло в систему кураторства. Скажем, Маленков занимался производством самолетов, Берия – боеприпасов, а Молотов – танков. И каждый в своей сфере согласовывал между различными наркоматами то или иное решение, и только потом это все передавали Сталину. А когда возникли эти органы – Оперативное бюро и Бюро Совнаркома, они поделили между собой функции очень просто: Оперативное бюро занималось в основном военными отраслями, а Бюро Совнаркома занималось отраслями в большей мере гражданского населения и сельским хозяйством. Хотя, конечно, во время войны между военными и гражданскими отраслями грань была весьма условна.
С точки зрения системы высшей происходят достаточно важные изменения. Сталин делегирует не только какие-то оперативные функции своим соратникам, но и дает им право коллективного решения вопросов, а сам как бы держит руку на общем пульсе. И этот механизм коллективного руководства, оперативной самостоятельности означает, что создается некая новая система в рамках, конечно, сталинской диктатуры. Просто диктатуры бывают разные, с разной степенью централизации, с разной степенью прав и бесправия соратников, которые окружают диктатора. И это имело далеко идущие последствия, потому что в той или иной степени система, утвердившаяся в годы войны, продолжала, хоть и с колебаниями, действовать и после войны.
Я бы сказал, что то, что произошло в годы войны, – важный опыт, позволивший окружению Сталина почувствовать себя людьми, которые внесли вклад в Победу. И этот опыт коллективной работы, этот опыт коллективной ответственности им очень пригодился после смерти Сталина, когда встал вопрос: а что же делать дальше? Они собрались в привычном составе, в котором собирались и во время войны, и сказали: «Вот теперь мы будем в таком составе решать вопросы». Да, через несколько месяцев пошли уже другие понятные процессы. Это всегда происходит, когда кто-то получает власть: ее опять потом начинают делить. Тем не менее эта система так или иначе дожила до конца Советского Союза. У Устинова была своя огромная империя, у Андропова – своя, у министра сельского хозяйства и мелиорации – своя. А Брежнев был таким же лояльным патроном, как Сталин в годы войны.
И нужно сказать, что по сравнению с единоличной диктатурой, когда вождь волен делать абсолютно все, когда только он и никто иной имеет право голоса, когда каждый из высших чиновников лишен не только права на какую-то административную самостоятельность, но и на жизнь, – вот по сравнению с такой ситуацией «коллективное руководство», пусть и в кавычках, – это шаг вперед. Не идеальная ситуация, в ней масса противоречий, эта олигархия, конечно, тоже растаскивает страну, появляются ведомственные интересы, межведомственные противоречия, каждый старается получить больше и часто – вопреки разумной какой-то логике. Ключевский говорил: в России никогда не было борьбы партий, всегда была борьба ведомств. Но все-таки борьба ведомств по сравнению с тиранией – это шаг вперед.
Стал ли Сталин после 22 июня 1941 года ценить кадры? По крайней мере он понял, что других кадров у него нет. И хватит их угнетать, потому что от этого становится только хуже, потому что люди теряют инициативу, боятся шаг сделать, возникает неуверенность. И ни к чему хорошему это не приведет. В качестве примера приведем уже упоминавшуюся историю с Мехлисом во время Керченской операции. Ведь там что получилось? Мехлис действовал так, как он привык действовать всегда, то есть он стал таким комиссаром, который не давал шагу ступить командующему фронтом. А Сталин потом выговаривал командующему фронтом. Тот оправдывался, говорил: «Ну, вот товарищ Мехлис». «А при чем здесь товарищ Мехлис? Это же вы были командующим фронтом, а не товарищ Мехлис». То есть на определенном этапе Сталин понял, что репрессии репрессиями, которые, повторю, ослабевали, но нужны профессионалы, и в 1942 году отменяется институт военных комиссаров, чтобы не мешали военным, вводят знаки различия, назначают денщиков, ординарцев… То есть восстанавливают во всей его полноте ненавистный, казалось бы, институт офицерства. Потому что поняли, что армия без этого существовать просто не может.
То есть, с какой стороны ни посмотреть, мы видим некую переоценку тенденций, которые наблюдались накануне войны, видим, как Сталин идет на определенные уступки, вынужденно приспосабливаясь к этой новой кризисной, абсолютно кризисной ситуации.
При этом Сталин вошел в войну и вышел из нее с неизменным практически окружением. Никто не был задвинут, никто и не выдвинулся. Потому что, считал он, в такой ситуации нельзя бесконечно тасовать кадры. Во время войны происходит возвращение Вячеслава Молотова на позиции второго человека в стране. До войны Сталин его начал отодвигать. Когда он сам стал председателем Совета народных комиссаров, то вместо Молотова на пост своего первого заместителя поставил Вознесенского, молодого функционера. В 1939 году начались первые нападки на Полину Жемчужину, жену Молотова. И что же? Кто обращается к народу в первый же день войны? Молотов. Один из заместителей председателя СНК, один из членов Политбюро. Почему он? Да потому, что в стране все знают его не формальный, а фактический статус, его политический вес. И Сталин должен считаться с тем, что есть такие знаковые фигуры, у которых есть, если хотите, некая символическая власть. Тот же Ворошилов. Его накануне войны снимают со всех постов, потому что финская война была совсем неудачной, и его делают ответственным за эти поражения. А после 22 июня Ворошилов опять становится членом ГКО. Опять вопрос: почему? Да потому, что Сталин прекрасно осознает важность этих фигур для легитимности власти. Ведь все эти люди, ко всему прочему, легендарные фигуры революции.
Вернемся к началу, к созданию Государственного комитета обороны. Если посмотреть на обстоятельства принятия такого решения, то увидим нечто важное, что объясняет те тенденции, о которых мы сейчас говорили. Как это все произошло?
29 июня 1941 года Сталин находился в крайне удрученном и раздраженном состоянии. Он уехал на дачу из Наркомата обороны, где так и не смог добиться от военных, что же происходит. Сдали Минск, стало ясно, что дело совсем плохо, и если в первые дни были какие-то иллюзии, то они исчезли. Итак, Сталин уехал на дачу и 30-го просто не приехал в Кремль. Случай экстраординарный: система заточена на единоличное управление, и тут вождь, единодержец, не появляется в своем рабочем кабинете.
Молотов по каким-то признакам сделал вывод, что Сталин находится в сложном положении, о чем он сказал другим членам Политбюро. И они стали думать, что же им делать. Было ясно, что надо ехать к Сталину. А ехать к нему они боялись, потому что так было не принято – приезжать без вызова. В одиночку тоже никто не хотел ехать, чтобы не попасть под горячую руку. И тогда они придумали абсолютно гениальное решение: поехать к Сталину, во-первых, всем. А во-вторых, приехать к нему и не просто сказать: «Как вы, товарищ Сталин?», а предложить создать Государственный комитет обороны во главе со Сталиным. Вот с этим они и приехали к нему.
Здесь надо обратить внимание на три обстоятельства. Во-первых, они осмелились к нему приехать по своей инициативе, и это уже был важный шаг. Во-вторых, перед этим они собрались и договорились между собой. Они обговорили основные параметры этого, в общем, достаточно важного решения. И в-третьих, что такое было создание ГКО как высшего органа власти, в который вошли, помимо Сталина, эти его ближайшие соратники? Это было подтверждение полномочий прежде всего не Сталина. Он и так уже их имел. Это было формальное подтверждение высоких полномочий высших советских руководителей, которые окружали Сталина. Они становились членами Государственного комитета обороны, узкой руководящей группы, которая создавалась на время войны и все это время просуществовала.
То есть пусть и стихийно, но была выработана новая линия поведения самих соратников. Создание ГКО в таком виде стало формальным подтверждением их статуса. А потом – больше. Вслед за формальным подтверждением они получили административные права, затем возникли коллективные органы власти, и так далее.
Если попытаться предположить, что Сталин чувствовал, когда увидел приехавших к нему соратников, то прежде всего, я думаю, он прекрасно понял, почему они приехали. И главное, понял, что да, действительно они правы, нужно браться за дело.
Кроме того, он осознал, что сейчас придется всем в эту телегу впрягаться, и нужно будет самого себя немного укоротить. В каких терминах он это формулировал для себя, никто не знает. Но по смыслу он должен был сказать себе именно эти вещи: ну, что ж, будем с этими ребятами работать, нужно дать им шанс. Другого выхода нет. И все его последующие шаги свидетельствуют о том, что он мог именно так подумать в тот день, 30 июня.
Интересный момент. Предложение Сталин принял сразу, а вот по составу ГКО возникли сомнения. Дело в том, что приехавшие соратники не включили в состав ГКО Вознесенского, которого они не любили, потому что Сталин его выдвигал. По свидетельству Микояна, зафиксированному в его воспоминаниях, Сталин спросил его: «Ну а как же вот Вознесенский, Микоян?» Соратники ответили: «Нет, мы считаем, что кто-то должен остаться в Совнаркоме. Пусть он занимается Совнаркомом». И Сталин сказал: «Ну хорошо». Правда, через какое-то время он обоих все равно ввел в ГКО, но тогда спорить не стал.