. Среди беженцев ходили слухи, что доктор Хань берет взятки и за плату готов заменить нехороший рентгеновский снимок на хороший, и что он или кто-то из его подчиненных искусственно завысил количество больных, чтобы получить побольше стрептомицина – главного препарата для лечения туберкулеза – и потом продавать излишки на черном рынке[500].
После протестов русских доктора Ханя заменили другим врачом, человеком более доброжелательным. После второго раунда рентгенографии были получены более приемлемые результаты, и безвыходная ситуация разрешилась благоприятным образом[501]. Чиновник из Всемирной организации здравоохранения написал руководителю IRO, что Австралию следует убедить принять тех людей, у которых туберкулез находится в стадии ремиссии, возможно, с выплатой небольшой субсидии – чтобы «подсластить пилюлю». «Ввиду всего того, что IRO уже сделала для Австралии, – заметил он, – полагаю, у вас вполне выигрышная позиция для заключения такой сделки»[502]. Была ли такая сделка в итоге заключена, остается неизвестным. Известно лишь то, что по крайней мере двое русских, у которых в личном деле в октябре 1949 года была сделана запись «туберкулез в стадии ремиссии», все же попали в Австралию. В ноябре 49-летняя Алла Горбунова-Полянская смогла уехать вместе с мужем и сыном на борту «Генерала Грили». Игорю и Калерии Вржосек удалось отбыть на том же корабле вместе с двумя маленькими детьми, но родителей им пришлось оставить, в том числе 49-летнюю Валентину Вржосек, чье имя тоже значилось в списке лиц с туберкулезом в неактивной стадии. Впрочем, через несколько лет родственникам удалось добиться для нее разрешения въехать в качестве иммигрантки[503].
Большой проблемой при отборе мигрантов с Тубабао стал возраст, так как у многих беженцев трудоспособного возраста имелись родители преклонных лет. Одним из кандидатов, отвергнутых Австралией на основании неподходящего возраста, стал лидер общины Григорий Бологов, которому почти наверняка уже исполнилось пятьдесят, хотя, как и многие другие беженцы, он убавил себе десяток лет[504]. Как и архиепископ Иоанн, он уехал в итоге в США, когда те наконец распахнули двери для мигрантов, и со временем оставил заметный след в американской русской общине (хотя, в отличие от архиепископа, и не удостоился быть причисленным к лику святых).
Всего в 1949 году в Австралию были переселены 1 372 беженца с Тубабао. Двадцать второго июня на пароходе «Хейвен» из Самара (филиппинского порта отбытия) в Сидней отправился 341 беженец; затем 9 октября от острова отчалил «Мэрайн Джампер» с 834 пассажирами, из них кандидатуры 391 были одобрены Австралией для иммиграции; наконец, «Генерал Грили», прибывший 9 ноября, доставил еще 574 мигранта. Оставшиеся 56 тубабаоских русских прилетели самолетом из Манилы в начале декабря[505]. К декабрю 1951 года, согласно данным IRO, Австралия приняла с Филиппин уже 1 669 беженцев[506].
Учитывая желание Австралии принять прежде всего одиноких мужчин и женщин трудоспособного возраста, готовых выполнять физическую работу, прибывшая с Тубабао группа была далеко не идеальной. Из пассажиров «Хейвен» 47 человек указали, что им 50 лет или больше, а еще 46 человек признали, что им больше 40 лет (можно не сомневаться, что они убавили себе годы, так как это была та возрастная группа, в которой ложные заявления были самым обычным делом)[507]. Таким образом, как минимум 27 % пассажиров были старше сорока лет, а еще 14 % не достигли 16 лет: иными словами, менее 60 % попадали в предпочтительную категорию лиц от 16 до 39 лет. На борту «Генерала Грили», прибывшего в Австралию последним из трех пароходов, эта доля оказалась еще ниже – 53 %. Многие пассажиры приезжали семьями из двух или трех поколений, и лишь половина членов семьи были холостыми или незамужними. Пожалуй, можно усмотреть постепенное снижение моральных требований Австралии (или же возросшее понимание сущности старого Шанхая, откуда прибывали беженцы) в прибытии немалого количества пассажирок, назвавших себя разведенными или расставшимися с супругами: на борту «Генерала Грили» были почти исключительно женщины таких профессий, как мастер маникюра, массажистка, портниха и домработница[508].
Подавляющее большинство пассажиров всех трех пароходов записались русскими по национальности, и были еще довольно малочисленные группы тех, кто назвался поляками, украинцами, татарами и прибалтами (почти все они родились в Российской империи и говорили по-русски). Однако этот факт министр иммиграции Колуэлл предпочел обойти молчанием, когда в парламенте затронули вечно болезненный вопрос о советских паспортах. «Ни один из этих людей не имел русского [sic! – Авт.] паспорта», – заявил он в парламенте, отвечая на заданный враждебным тоном вопрос Лэнга после прибытия «Хейвен». Это не соответствовало истине, ведь сам Бологов признавал, что у половины русских шанхайцев имелись советские паспорта. На вопрос о национальной принадлежности прибывших мигрантов Колуэлл дал, мягко говоря, вводящий в заблуждение ответ. По его словам, среди пассажиров парохода были «бывшие жители Венгрии, Литвы, Эстонии, России, Польши, Латвии, Чехословакии и Румынии». На деле же, как показывает анализ списка пассажиров, 81 % были записаны русскими[509].
Хотя у русских, оказавшихся на Тубабао и затем прибывших в Австралию, имелся некий общий жизненный опыт, в целом состав этой группы был весьма разнородным. С одной стороны, там были совсем маленькие дети: например, трехлетний Павлик Ауманн, сын молодой разведенной Натальи Сейфуллиной, двухлетний Николай Ухтомский, сын и наследник князя Георгия, и крохотная Лариса Трескина, дочь будущего председателя сиднейского Русского клуба и первый ребенок, родившийся у русских беженцев на Тубабао. Семилетний Никита Гилев приехал вместе с матерью-вдовой, шестилетняя Катя Соловьева тоже вместе с матерью Валерией (подругой Наталии Сейфуллиной), записавшейся как не состоящая в браке женщина-музыкант. На другом конце возрастной шкалы находился, например, старейший иммигрант с Тубабао – 82-летний Николай Добровидов, приехавший в составе семьи из трех поколений: 41-летним радиооператором Александром и 15-летней Мариной[510].
Алекс и Ольга Пронины – первая пара, поженившаяся на Тубабао, – приехали на борту «Генерала Грили» одни, без родственников; другой бездетной парой, иммигрировавшей без родителей, были шанхайские врачи Анатолий Оглезнев и его жена Евгения Шаревич-Оглезнева (они прибыли на борту «Мэрайн Джампер»). Однако более типичными семейными группами были молодые супружеские пары лет двадцати или тридцати с небольшим, ехавшие с ребенком (детьми) и по крайней мере одним пожилым родителем. Джазовый музыкант Дмитрий Киреевский приехал не только с молодой женой и годовалой дочерью, но и с тещей и тестем – Валентиной и Аркадием Пикар, которые были активными антикоммунистами в Шанхае. Близнецы Володченко, родившиеся по дороге в Маньчжурию на КВЖД в 1914 году, прибыли на «Генерале Грили» с 56-летней матерью Ниной. Родившийся в Китае шофер Ибрагим Муратов, один из немногих в группе татар, приехал вместе с матерью-вдовой, поденной работницей, родившейся в России в 1906 году. Брат и сестра Гартунг, 20-летняя Ирина и 18-летний Игорь, приехали вместе с родителями, 53-летним Иваном и 39-летней Людмилой[511].
Неподходящий возраст иногда задерживал людей на Тубабао, хотя часто эта задержка оказывалась не слишком продолжительной. Николаю Харькову был 51 год, его жене – 48 лет, матери – 75 лет, в октябре 1949 года Харьковым и еще двум их родственникам не удалось отплыть на «Мэрайн Джампер», но уже через месяц им разрешили отбыть на пароходе «Генерал Грили». Когда взрослым детям приходилось уезжать без пожилых родителей, исключенных по причине преклонного возраста или слабого здоровья, они все-таки вызывали их к себе спустя год или чуть позже. Так, Наталия Сейфуллина вызвала обоих своих разведенных родителей (причем с их новыми спутниками жизни). Братья Коновцы, Анатолий и Валентин, были вынуждены оставить мать, о чем они с грустью сообщили журналистам на пристани, когда «Мэрайн Джампер» вошел в порт назначения, но вероятнее всего она все-таки позднее приехала к ним в Сидней. Игорь и Ирина Ваулины, прибывшие на том же пароходе, приехали без отца Ирины, Михаила Спасовского (которому, как можно догадаться, не разрешили въехать по политическим соображениям ввиду его репутации самого известного шанхайского фашиста), однако спустя год им удалось стать его поручителями и добиться для него разрешения на иммиграцию в Австралию[512].
Между тем в Китае русская община таяла на глазах: в начале 1951 года в Шанхае оставалось около тысячи русских – в 20 раз меньше, чем десятью годами ранее. В 1951 году Джойнт закрыл свое представительство в Шанхае, а через пять лет численность шанхайской еврейской общины уменьшилась до 171 человека (87 были советскими гражданами, остальные 84 имели паспорта других государств)[513]. «Отставшие» продолжали постепенно эмигрировать, одним из последних уехал Владимир Жиганов: он прожил в Шанхае до 1964 года. К тому времени тот город, который он обессмертил в 1936 году в своем альбоме «Русский Шанхай», уже не существовал и жил лишь в памяти людей, когда-то населявших его.
За период с 1947 по 1951 год под эгидой IRO в Австралию из Китая прибыли почти 3 000 русских. Среди них основное ядро составляла группа из 1 669 русских, приплывших с Тубабао, и они еще много лет сохраняли ощущение «тубабаоской» общности. Вслед за первыми партиями мигрантов в 1952–1964 годах последовали новые волны: из Китая приехали еще 9–11 тысяч русских, причем эти волны заключали в себе цепные миграции, чаще всего для воссоединения семей. Таким образом, общее количество русских, перебравшихся в Австралию из Китая за двадцать лет после окончания Второй мировой войны, составляет 12–13 тысяч человек, хотя из-за начавшихся в середине 1950-х отъездов русских из Австралии в другие страны из чистого количества иммигрантов следует вычесть приб