Для многих русских иммигрантов послевоенной волны церковь служила главной опорой, костяком русской общины в Австралии. Вместе с тем эту церковь во многом создавали собственными усилиями сами иммигранты, и прежде всего – священники РПЦЗ, прибывшие в конце 1940-х из лагерей ди-пи. В Брисбене у настоятеля Валентина Антоньева имелся приход из девяноста семей, но он служил в обычном домике до тех пор, пока за несколько лет до начала войны в Кенгуру-Пойнт не построили церковь Святого Николая. Приход раздирали внутренние склоки, некоторые прихожане ушли в греческую православную церковь, самого отца Валентина в годы войны интернировали вместе с некоторыми его прихожанами за распространение фашистской пропаганды и выступления с прогерманскими проповедями[614]. В 1942 году в Сиднее, в Столетнем парке, при поддержке сербской и греческой общин открылась маленькая русская православная церковь. В Мельбурне русские молились в сирийской православной церкви на улице Виктория-Парейд, потому что служивший там священник, отец Антоний, был большим русофилом, до революции окончил Московскую богословскую академию и проводил богослужения не только на арабском, но и на церковнославянском языке. Еще в 1948 году в Австралии было всего два русских православных прихода, в которых служили четыре православных священника[615]. Присутствие православной церкви в стране было столь ничтожным, что в опросниках при переписях населения в довоенные годы она даже не включалась в перечни возможных вероисповеданий, и лишь 15 декабря 1949 года обрела статус религиозной конфессии «для совершения бракосочетания»[616].
После войны прошло еще несколько лет, прежде чем стало заметно влияние, оказанное перемещенными лицами на православную церковь в Австралии. Фундамент был заложен еще в Германии, где РПЦЗ посвящала в сан священнослужителей из числа ди-пи и учреждала приходы в лагерях. По большей части эти священники были родом с Украины, чаще всего из западной ее части, находившейся в период между мировыми войнами под властью Польши, и потому верующие сталкивались с трудностями, хотя, конечно, они не шли ни в какое сравнение с теми смертельными опасностями, какие угрожали духовенству в Советском Союзе. Пережитые гонения, аресты, депортации превратили многих из них в воинственных антикоммунистов. Во время войны, когда немцы оккупировали Украину, православные священники часто получали возможность возобновить богослужения, прерванные при советской власти, и потому их отношение к нацистам, как правило, было в целом положительным. При этом нельзя сказать, что немцы как-то особенно берегли православное духовенство: нередко священников угоняли вместе с семьями в Германию в качестве остарбайтеров – именно таким путем они и оказывались после войны в германских лагерях ди-пи, где активно организовывали сопротивление репатриации в СССР и старались обратить в веру перемещенных лиц из числа советских атеистов[617].
Русская православная церковь заграницей стремилась расширять свое влияние, отправляя своих священников в Австралию и Новую Зеландию, а вскоре после окончания войны назначила своего епископа – Феодора (Рафальского). Ему было в ту пору чуть за пятьдесят, у него была вполне типичная биография и хорошее образование. Будущий владыка родился на Волыни, изучал богословие в Варшаве, физику и математику в Киевском университете. В 1939 году, когда Западную Украину поглотил СССР, он служил там приходским священником. В 1941 году, с началом немецкой оккупации, отец Феодор сделался викарным епископом Таганрогским, а затем Волынским, а в 1944-м ушел на Запад вместе с отступавшими немцами. Когда РПЦЗ обнаружила его в лагере ди-пи, его назначили епископом в Австралию (это было примерно в 1946 году), но австралийские иммиграционные власти так опасались его и его церкви, что визу ему выдали только два года спустя[618]. В Австралию он отправился в 1948 году в сопровождении другого духовного лица, являя собой внушительное зрелище – в священническом облачении, с длинной бородой. Он оказался на борту парохода «Дерна», где большинство пассажиров составляли евреи. Однако отец Феодор дистанцировался от антисемитизма, который выказывали многие мигранты-прибалты и даже британский представитель IRO, находившийся на борту, и предложил дать положительную характеристику молодому польскому еврею, когда у того по прибытии возникли неприятности с сотрудниками безопасности из-за подозрений в симпатиях к СССР. Этот молодой человек, Сэм Фишман, вспоминал отца Феодора как «благочестивого человека, мудрого и терпимого»[619].
Его спутником по плаванию был диакон Петр Гришаев, бывший крестьянин и гражданин СССР, увезенный во время войны на работы в Германию и рукоположенный в диаконы в лагере ди-пи в Мюнхене в 1946 году[620]. Оба священника вызывали большие подозрения у органов безопасности Австралии. Дело было не столько в политических взглядах самих церковнослужителей, сколько в политической позиции их поручителя, священника Валентина Антоньева, которого один сотрудник управления по контролю над иностранцами охарактеризовал как «сторонника русских фашистских организаций… готового примкнуть к любой политической деятельности, нацеленной на свержение советского правительства». Припомнив эту характеристику, ответственный работник иммиграционной службы Б. К. Лори высказался против выдачи им разрешения на въезд. Он отмечал, что заявление поручителя духовных лиц о том, что они являются образцовыми антикоммунистами, безусловно, правдиво, «однако они, скорее всего, настроены настолько антисоветски, что их присутствие здесь будет, без сомнения, оказывать слишком возмущающее влияние на тот сегмент русской общины, что придерживается умеренных взглядов»[621].
В отношении лично владыки Феодора опасения Лори были, возможно, напрасными. Тот, тяжело проболев несколько лет, умер в 1955 году, а основным результатом его деятельности стало создание системы приходов, которые возглавляли священники из бывших перемещенных лиц, причем создавались они изначально в мигрантских лагерях. И можно не сомневаться, что эти священники с их прошлым и резко антикоммунистическими убеждениями сыграли примерно ту роль, которой так опасался Лори. Хотя правительство Австралии, с давних пор с недоверием относившееся к политическим пристрастиям Русской православной церкви, не предоставило православным священникам из числа ди-пи тех прав, которыми оно наделило католических и лютеранских священников-иммигрантов, и потребовало от них отработок по контрактам наравне с другими мигрантами, оно тем не менее разрешило им проводить богослужения и выделило помещения для их проведения на территории лагерей. В 1950 году министерство иммиграции договорилось с владыкой Феодором о том, чтобы «священников, официально назначенных им на пасторские должности в мигрантских лагерях, обеспечивали жильем и питанием в качестве признательности за служение во благо жителей лагерей»[622].
В мае того года архиепископ Иоанн Шанхайский прислал с Тубабао архиепископу Феодору письмо, в котором сообщал, что «некоторые из священников, находящиеся ныне на острове Тубабао, могли бы послужить в Вашей епархии, если получат от Вас назначение и вызов»15, но владыка Феодор, похоже, не воспользовался этой информацией: священники, которых он назначал, были в большинстве своем уроженцами Западной Украины и Белоруссии, служившими при немецкой оккупации и в дальнейшем получившими от РПЦЗ приходы в германских и австрийских лагерях ди-пи.
Процесс организации богослужения по православному обряду в лагерях начался задолго до заключения формального соглашения с правительством в 1950 году. Священник Алексей Годяев прибыл в 1949 году на пароходе «Фейрси» и вскоре уже проводил богослужения в Бонегилле, а другие священники из перемещенных лиц служили в Батерсте, Коуре, Грете и других лагерях. Поскольку священникам ди-пи на первых порах приходилось отрабатывать по контрактам, обязательным для всех иммигрантов, приезжавших по программе массового переселения, в первые годы свободного времени у них почти не было. Священник Владимир Янковский, возглавлявший приход в Мельбурне, одновременно работал на местном заводе компании General Motors. Священнику Алексею Годяеву еще повезло с работой, потому что, помимо духовного сана, по профессии он был инженером-химиком, а именно – специалистом по сыроделию, и потому смог устроиться в министерство молочной промышленности (позже он целиком посвятил себя церковной работе в Аделаиде)[623].
В 1952 году в Австралии уже насчитывалось более двадцати русских православных приходов: в Мельбурне, Аделаиде, Ньюкасле, Хобарте, Перте, Канберре, Уоллонгонге, Джилонге и в мигрантских лагерях, и служили там двадцать четыре священника[624]. Владыка Феодор вначале жил в Брисбене, но вскоре перебрался в Сидней, а в ноябре 1949 года он был рукоположен в сан архиепископа. Началась кампания по сбору средств на строительство собора в Стратфилде, и к маю 1953 года удалось собрать 15 тысяч фунтов. Центр притяжения русского поселения в Сиднее смещался к западу, от городских районов вокруг Паддингтона, Бонди и Столетнего парка ближе к Хоумбушу, Бервуду и большому Стратфилду. Местные историки называли Стратфилд «оазисом на Западе» – там было много зелени и больших домов, где в послевоенные годы начали селиться арендаторы жилья, и к тому же он привлекал удобным расположением у главной железнодорожной ветки