– Мам, – говорю я. – Тебе Тильда в последнее время не звонила?
– Уже пару недель не звонила, дорогая, а что?
Я не хочу рассказывать ей о подготовке к свадьбе, потому что Тильда захочет сообщить сама или через Феликса. Поэтому отвечаю:
– О, да ничего. Просто интересно, как тебе Феликс? Между ними, похоже, все очень серьезно.
Долгая пауза, и вот она отвечает:
– Я не уверена. Он немного странный. Они приезжали пару недель назад, Тильда тебе, наверняка, рассказывала. Он постоянно убирал в доме. Помыл пол на кухне. Может, это нормально для американцев?
– Вряд ли. Как думаешь, она счастлива с ним?
– Как знать? Что-то витает в воздухе, я чувствую. Тильда сама на себя не похожа.
– Она влюблена.
– Да, наверное, ты права.
Оставляю эту тему, и мы болтаем о Уэльсе и маминой секции пеших прогулок, об их пьяных посиделках в пабе после долгого похода по заповеднику Брекон Биконс. О том, что у нее будет небольшая выставка в местном арт-центре, о том, что один «четкий парень» в вельветовых штанах бордового цвета, какой-то из местных важных шишек, купил один из ее красно-оранжевых пейзажей в абстрактном стиле за сто пятьдесят фунтов.
– Если честно, мне даже показалось, что он флиртовал со мной!
Затем она рассказывает, что подумывает сделать тату в виде маленького тюльпана у лодыжки – в качестве символа жизни. Отпраздновать, что она уже столько лет живет свободно, без рака.
– А ты не можешь как-то иначе отпраздновать? – спрашиваю я с легким пренебрежением.
После разговора я сажусь за стол у окна и включаю компьютер. Ожидая, пока он загрузится, я бросаю взгляд на телефон и вижу сообщение от Тильды.
Что это за дерьмо на «Мэйл»?! Как ты могла! Я в отчаянии.
Захожу на сайт «Дэйли Мэйл» и читаю первый заголовок на доске позора:
«Тильда Фэрроу влюбилась».
Статья полна дерзких выпадов:
Тильда так влюблена в своего нового парня, состоятельного банкира Феликса Норберга, что забросила актерскую карьеру и полностью посвятила себя отношениям. Феликс славится дотошностью к деталям, планам и стратегиям.
Чувствую слабость, мысли сразу переносятся к Уилфу. Как я могла так глупо вести себя, так беспечно? Или, если посмотреть с другой стороны, как я могла довериться тому, кого я почти не знаю? Я хожу по комнате, переживая, как же мне поступить, а потом снова звоню Тильде. Теперь она берет трубку и сразу отвечает:
– Ты единственный человек, Калли. Единственная, с кого могло начаться это дерьмо. С кем ты вообще разговаривала?
Я не хочу рассказывать ей о Уилфе, поэтому отвечаю:
– Мне так жаль, правда. Я не понимаю, как такое могло случиться. Я упоминала об этом в разговоре с парой человек, с Дафной, возможно, может, еще с кем.
Съеживаюсь, ожидая, что она сейчас сорвется на меня, будет угрожать, но она делает паузу, а потом полностью меняет свое отношение к ситуации, ее голос звучит позитивно и весело.
– Ну да ладно, забей. Хрен с ними, с этими придурками. Что думаешь про мою новость? Разве не великолепно! Кто самая везучая девушка в мире?
Я решаю не противоречить. Чтобы оставить Феликсу возможность посомневаться. Тоном настолько оживленным, насколько это возможно, я говорю:
– Поздравляю! Будущая миссис Норберг… Звучит потрясающе! Могу я быть подружкой невесты?
– Никаких подружек невесты. Чтобы никакой этой ерунды. Скромная, элегантная небольшая свадьба. Я так взволнована!
Мы говорим о свадебных залах, списках гостей и прочих безделицах, пока Феликс не зовет ее «насладиться завтраком с шампанским», и я представляю, как она игриво пересекает комнату, направляясь к кухне, а потом крадется, чтобы неожиданно поцеловать своего красавчика-жениха.
Сажусь обратно за стол, утомленная попыткой выразить поддержку и радость, и вижу на экране телефона, что мне пришло письмо от Скарлет. Открываю ноутбук, читаю его, и мысли о свадьбе Тильды и Феликса, как и мысли о предательстве Уилфа, уходят куда-то далеко. Перечитываю снова, и слова, написанные Скарлет, медленно доходят до меня, вызывая полное опустошение.
19
Белль.
Ее настоящее имя – Беа Сантос. Теперь я это знаю. Ее мать, Патриция, приехала с Филиппин в восьмидесятых, работала медсестрой в Национальной службе здравоохранения Англии, и Белль продолжила семейную традицию. Еще я узнала, что она умела танцевать чечетку и петь, любила исполнять «These Boots Are Made Eor Walking»[15] в специальных лакированных белых ботинках. Оказалось, что Белль отлично шьет, она превосходно справлялась с обметочными швами, прорезями для пуговиц и молниями. Она сама сшила то свое зеленое платье. Остальные известные мне факты весьма случайны: она боялась моли и самоклеящихся этикеток, плохо сдала экзамены, была очень привязана к бульдогу по кличке Эд, который был у нее в детстве. Узнала, что ее коллеги и друзья очень любили милую нервозность, которую я тоже заметила в ней. В ящике в ее спальне было более сотни открыток со словами благодарности и писем от пациентов и их родственников.
И все это я узнаю в мерзкий дождливый июньский день, когда снова еду в Йорк, на этот раз – на ее похороны. Письмо от Скарлет погрузило меня в новый безрадостный мир, в нем была ссылка на новость на сайте «Би-Би-Си». Мужчина ворвался в квартиру в районе Дринхаузес, в Йорке, и пырнул ножом женщину по имени Триша Мейхью, а потом ее подругу, Беа Сантос. В присутствии двух маленьких детей, семилетней девочки и четырехлетнего мальчика. Триша выжила и даже была в состоянии прийти на похороны Белль, она сидела в последних рядах в церкви, лицо ее омертвело от шока, превратилось в маску. По информации газет, ее муж, Джо, находится в полицейском участке.
Служба католическая: латынь, ладан, хор поет незнакомые псалмы. Большую часть времени я смотрю на свои руки, но иногда поднимаю взгляд, вижу гроб и вспоминаю фразу «Я отхожу сейчас ко сну и в руки Бога душу отдаю». Два человека выступают с речью о Белль, один из них – ее начальник, Кевин Аттвуд, а другая – женщина по имени Холли Грейс, прихожанка ее храма, говорит, что знала Беа с самого детства. Знаю, что ее мать сидит на первой скамье, с обеих сторон ее поддерживают двое крупных мужчин. Патриция Сантос миниатюрного телосложения, черные волосы прикрывает темная вуаль, она сидит абсолютно неподвижно и не встает, когда поднимаются остальные, не становится на колени, просто сидит. Как будто она не причастна ко всему этому.
В конце концов, люди перемещаются в соседнее здание, современный зал с ламинатом и кирпичными стенами. Я вызываюсь раздавать сэндвичи и закуски, думая, что так смогу подслушать чужие разговоры и узнать больше о Белль. Перемещаюсь от группы к группе, предлагаю маленькие пирожные невысокому коренастому парню, который находит в себе силы, чтобы грустно улыбнуться. Я спрашиваю его: «Откуда вы знаете Беа?» – и он рассказывает мне, что они были парой в те годы, когда только выпустились из школы святого Ксавьера. Его зовут Чарли, он фельдшер, и кажется, он идеально подходил Белль, потому что в его голосе слышится неподдельная доброта.
Бреду дальше с тарелками и вдруг догадываюсь, что нужно поискать здесь Скарлет. Когда мы обменивались письмами, она несколько раз повторила, что «это все меняет», «это новый этап», и я удивилась, что она не сможет приехать на похороны, учитывая то, как звучали ее слова – как будто что-то неотложное. Подозреваю, что она солгала и сейчас она здесь, но не хочет, чтобы я об этом знала. Поэтому я рассматриваю всех молодых женщин, пытаясь понять, кто они, и в итоге обнаруживаю, что сужу людей по внешности: слишком яркая для Скарлет, слишком неряшливая, слишком много пирсинга или слишком громкий голос. Все мои наблюдения основываются на вымышленном образе, который может и не соответствовать действительности. Беру тарелку сэндвичей с огурцом, сажусь в углу, рядом со столом с закусками. Но не проходит и пяти минут, как подходит Триша и садится рядом.
– Привет. Я Калли.
Она смотрит мне в глаза озадаченно, никак не может понять, откровенная усталость контрастирует с ее строгой одеждой и каштановыми волосами, аккуратно подстриженными под каре. Она отвечает:
– О, да… Помню. Беа рассказывала о тебе… Один из последних наших разговоров. Она была рада, когда ты приехала в Йорк…
Я боюсь, что могу заплакать, и сижу неподвижно, стряхивая крошки от сэндвича, которые упали мне на колени. Собираюсь с духом и спрашиваю Тришу, сколько им с Беа было лет, когда они познакомились.
– Нам было по восемь… Трудно поверить, что ей тридцать четыре, как и мне. В ней было что-то от ребенка, правда? Во внешности, в характере.
– Мне нравилась ее сумка в виде пчелы, – отвечаю я. – Так мило, и это так на нее похоже.
– Это моя вина, что она умерла. – Эти слова звучат плоско, как будто у нее больше не осталось эмоций. – Я не должна была переезжать к ней… Она ведь обсуждала это с тобой, да? План побега?
Это звучит как обвинение.
– Она хотела помочь. – Всего на секунду я опускаю руку на ее плечо. – Секунду.
Залезаю в сумку в поисках ручки и бумажки.
– Вот мой адрес, номер телефона и электронная почта. Если что-то понадобится, я помогу…
Едва ли она воспользуется моей помощью, но я стараюсь быть похожей на Белль, доброй и поддерживающей.
А еще я думаю о том, что Трише предстоит пройти весь ужас суда над Джо без лучшей подруги и ее поддержки. Мне хочется сказать что-нибудь обнадеживающее, но ничего не приходит в голову, и тогда я просто смотрю на нее, замечая, что шелковая рубашка под строгим темно-синим пиджаком застегнута не на те пуговицы. Еще замечаю, что ее руки совершенно голые, нет ни колец, ни браслетов, ни маникюра.
– О, смотрите, – говорит она. И мы обе видим мать Беа, которую сопровождает огромный мужчина, на его лице выступил пот, и одет он в костюм не по размеру.
– Я не говорила с ней.
– Ничего страшного… – Триша изо всех сил старается говорить нормально. – Она не может ни с кем разговаривать или с