Фотография вроде бы кажется безмятежной, но у меня она вызывает беспокойство. Возможно, это потому, что Скарлет теперь все время забрасывает меня жуткими историями: Суррей Грэйс и Уильям Старлинг найдены мертвыми в своем доме за три миллиона фунтов, полиция ищет тех, кто может быть связан с этим делом. Я смотрю на их свадебные фотографии. Разве можно сказать, что что-то не так? Грэйс смотрит на меня через объектив фотокамеры мягким взглядом, щеки у нее с ямочками, а красавец Уильям глядит на нее нежным и искренним взглядом влюбленного мужчины. Нет и намека на мешанину из боли, обиды и подозрения, которая могла бы привести к убийству. Три дня спустя – и Джордан Фриман присылает своей девятнадцатилетней подружке Келли Уоллис сообщение: «Детка, я люблю тебя и обещаю, что никогда больше не ударю тебя. Ты лучше всех». Но той же ночью он врывается в дом, где живет семья Кэлли, и душит ее отрезком провода. Еще два дня – и Даррен Лотт пишет сообщение двадцатидвухлетней девушке, Саманте Макфадден, рассказывая, что уезжает на выходные в Шотландию. Однако в те выходные он не покидает Ливерпуля. Вместо этого вечером субботы он поджидает у квартиры Саманты, а когда та выходит, торопясь на работу в местном баре, он ударяет ее ножом семнадцать раз, а потом оттаскивает тело в багажник своей машины и уезжает. Это происходит почти каждый день, бесконечные истории о женщинах, убитых мужчинами, которых они хорошо знают.
Я сижу на работе в книжном, читаю все это, когда появляется новость из Йорка о том, что Хлоя Персиваль умерла. Почему-то я думала, что она вытянет и даже станет выступать с речами о домашнем насилии. Но теперь у меня тяжело на душе, я думаю о ее смерти, которая все-таки случилась с такой болезненной неизбежностью, и чувствую себя сломленной этим нескончаемым потоком ненависти, смертью Хлои, смертью Белль. Выключаю ноутбук – я не смогу выдержать всего этого яда и гнева на controllingmen.
В противоположной части магазина сидит Дафна, которая уже вернулась из Дании, она растянулась за своим столом и обращается ко мне через весь пустой зал:
– Ну, вчера я была на свидании со знакомым из интернета, приятный, у него, правда, борода, ему под шестьдесят, разведен. В основном говорил он, как-то слишком активно, но зато увлеченно…
– А чем он занимается, кем работает? – Изо всех сил стараюсь сделать вид, что мне интересно.
– Об этом он и говорил без конца. Работает в отделе маркетинга в фармацевтической кампании.
– При этом борода?..
– Знаю… Но, представь, он прочел две мои книги, чтобы подготовиться к свиданию… И нагуглил кучу информации, узнавал про Саскачеван.
– Осторожно, он, возможно, зациклен на тебе. Такие люди могут быть опасны…
– Калли, не переживай. Не допускай, чтобы смерть подруги сделала из тебя параноика. Люди, в большинстве своем, приличные и хорошие, знаешь… Гнилые яблоки – это скорее исключение, чем правило. Важно доверять людям, иначе ты станешь циничной и несчастной.
– Дафна! Лучше прислушайся ко мне… Я об этом знаю больше, чем ты!
Сказав так, я начинаю рыдать, не могу ничего с этим поделать, тяжелые крупные слезы бегут по щекам, как капли дождя, из носа течет, плечи опускаются, я не могу остановиться. Дафна подбегает ко мне:
– Милая, милая, что это с тобой? Что случилось? Погоди, давай я найду салфеток…
– О боже, – я шмыгаю носом. – Я так беспокоюсь за Тильду, теперь еще и из-за того, что она вышла замуж. Мне только стало чуть получше, а теперь все возвращается… – Это все, что я могу из себя выдавить, задыхаюсь, жадно глотая воздух, слезы начинают высыхать.
– Ну чего же ты… – Дафна обнимает меня, прижимая меня к хилой груди. – Понятно, почему ты такая. Потеря Белль нанесла тебе душевную рану… Тебе тяжело.
В этот момент Уилф проходит мимо магазина. Он идет прямо, не останавливаясь, не заходя, увлеченный беседой с Эми Фишвик, девушкой, которая уволилась из «Уиллесден Эстейтс». Впервые замечаю, что некоторые из ее прядей длинные и светлые, и она невероятно симпатичная. Мне приходится собрать волю в кулак, чтобы не разрыдаться снова, но я не буду плакать, я же сказала Дафне, что со мной все будет хорошо.
Дома, вечером, меня снова затягивает controllingmen, открыв его, я вижу, что Скарлет прислала мне ссылки на десятки историй о гибели женщин, теперь со всего света: Америка, Австралия, Бразилия, Южная Африка, Италия, Франция… С силой захлопываю ноутбук, наливаю себе большой бокал «Стронгбоу», ложусь на кровать, думая о Тильде и о флешке. Мне нужно проверить ее снова, срочно, до того, как Тильда и Феликс вернутся.
26
И вот я снова на Керзон-стрит, в пустой и вычищенной до блеска квартире, направляюсь прямо к шкафу с постельным бельем, вытаскиваю маленький красный брусок. Прежде чем ознакомиться с его содержанием, я прохожу по квартире: проверяю шкафчик для лекарств, коробки с рубашками Феликса, снова поражаюсь упакованной в пленку посуде. Но ничто не вызывает интереса, кроме горы бумаг на столе. Я удивлена: думала, Феликс никогда не оставляет бумаги лежать вот так, на виду. Просматриваю их и нахожу приглашение на художественную выставку на Довер-стрит, и другое – на коктейльную вечеринку в Пимлико. Также тут есть документы к конференции «Нью-Йорк или Лондон?». Она, по всей видимости, продлится два дня, а проходить будет в Бакингемшире, в отеле «Эшли Хаус» рядом с Марлоу. Обращаю внимание, что Феликс зарегистрировался на нее в качестве участника, и, сама того не осознавая, записываю в «Досье» название отеля и даты конференции. Как я и надеялась, есть новая информация. Тильда дополнила письмо.
Мы вот-вот поженимся, а Феликс изменился. Я чувствую, что страсть постепенно переходит в чистое насилие, и, признаюсь, Калли, меня уже не так возбуждает его поведение, я напугана.
Не знаю, заметила ли ты что-то, когда был ужин с Лукасом, за несколько дней до свадьбы. Феликсу было невыносимо слушать, как Лукас хвастается этим французским домом, который он спроектировал, потому что только одна вещь для Феликса хуже, чем видеть, как Лукас растрачивает жизнь на провальные художественные проекты, и это – видеть, что Лукас преуспевает, утверждаясь как архитектор. А затем он еще стал рисоваться, описывая себя, как какого-то ребенка эпохи Возрождения – такой талантливый во всем, а Феликс при этом – «наблюдатель», молча оценивающий Лукаса, бесконечно следящий за ним. Уверена, Лукас знал о том, как его слова действуют на Феликса, и наслаждался эффектом, я знала это наверняка. Похоже, только ты, Калли, не понимала, что происходит. Когда мы говорили о том, какое животное Феликс, и Лукас сказал, что он змей, и ты так и прыснула со смеху (тебе это очень не к лицу, надо сказать). Конечно же, Феликс вспылил. Когда вы ушли, он начал убирать на (и так чистой) кухне, пребывая в скверном расположении духа и почти не разговаривая со мной. Я хотела помочь, но он прошипел: «Уходи! Я сам все сделаю», – отталкивая меня.
Я собиралась так и сделать, сесть на диван, почитать «Вог», но тут мне в голову пришла отличная мысль – мне захотелось спровоцировать его, чтобы вечер закончился в постели, страстно и неистово, поэтому я сказала: «Лукас потрясающий, такой одаренный. Его эскизы прекрасны». Вернулась на кухню. Феликс, наклонившись, разбирался с посудомоечной машиной, игнорируя меня. Тогда я мягко погладила его по волосам, сказав: «Он унаследовал это от матери? Она ведь самая творческая личность в вашей семье – пишет детские книжки?». Он снова ничего не ответил, и я продолжила: «Ну правда, дорогой… Мне же интересно. Как вы росли вместе? Он всегда так здорово рисовал?»
Он встал, пристально посмотрел на меня, с яростью и болью на лице, и со всей силы ударил меня о стену, одной рукой прижимая мое тело к ней, другой – сжимая мое горло, и начал душить меня. Я совсем не сопротивлялась, адреналин зашкаливал, голова вдруг стала кружиться, я впала в какой-то блаженный транс, ожидая, что он потащит меня в постель. Но он стал шипеть мне на ухо: «Что еще за дебильные игры? Зачем ты это делаешь?» – надавливая на горло все сильнее, это было так крепко и больно, что я не могла даже вздохнуть, хотя грудь то и дело вздымалась в поисках воздуха. Я думала, что умираю, но он остановился, и я шмякнулась на пол, а он вылетел из квартиры. Вернулся домой где-то под утро, в три или четыре часа. Я была в постели, ждала, но он просто забрался под одеяло, повернулся ко мне спиной и заснул.
Та ночь была ужасна, но я уверена, что не буду думать об этом в день свадьбы. Да, Калли, я пойду до конца, потому что люблю Феликса и никогда не перестану восхищаться им. Мне просто нужно быть осторожнее в том, как я подначиваю его, сделать это своеобразным видом искусства. А карьера? (Прямо-таки слышу, как ты вопишь, задавая этот вопрос.) Думаю, нужно будет действовать очень медленно, если я снова хочу играть. Громкая роль сейчас – это недопустимо для Феликса, я знаю. Ну, посмотрим.
По правде говоря, то, что он убьет меня, как и то, что ты скоро прочтешь это письмо, становится все более вероятным. (Как мне лучше поступить? Распечатать его и оставить конверт адвокату «Для Калли, открыть в случае моей смерти»?)
Хочу, чтобы ты знала, маленькая ты наша, что единственное, о чем я буду жалеть, это то, что я оставлю тебя одну. Правда, иногда я думаю, что тебе без меня было бы лучше, я всегда перетягиваю внимание людей и подавляю тебя. Если меня не станет, пожалуйста, не грусти. Помни, я сама выбрала эту дорогу, и уверена, что в глубине души ты всегда знала, какие нежные чувства я испытываю к самой идее смерти, она восхищает меня, часть меня стремится к ней. Подумай о том, как я ранила себя, будучи подростком, о моей булимии. Возможно, поэтому я сыграла Питера Пэна так убедительно: «Что ж, умереть – это ведь тоже большое и интересное приключение!». В последние дни я понимаю это немного иначе, слово «приключение» слишком положительное, слишком веселое. Я вижу смерть, как нечто ужасающее, но при этом и завораживающее, я представляю, какой экстаз приносит это полное, окончательное освобождение.