Феликс забирает у меня сидр, наливает нам напитки, и я замечаю легкий загар от греческого солнца, идеально подходящий для того, чтобы подчеркнуть острые скулы и прозрачную бледность кожи у глаз. Он передает мне бокал, и когда наши руки соприкасаются, я понимаю, насколько взвинчена. Бормочу: «Прости», – и он вытирает пролившийся сидр. Пытаюсь начать разговор с чего-нибудь, что не вызовет напряжения.
– Дом твоих родителей был таким же? – спрашиваю я. – В смысле, в белых тонах, безупречный?
– Боже, нет, совсем нет. Когда я рос, их дом был весь покрыт шлифованными дубовыми досками, там была темная мебель, ковры цвета портвейна. Восхитительные произведения искусства, керамика и картины. Место, похожее на клуб джентльменов.
– Довольно формальная обстановка.
– Думаю, такой она и была. Она больше подходила для светских приемов, чем для двух маленьких мальчиков, бегающих повсюду и прыгающих по мебели.
Хотя я боюсь Феликса и считаю его ненормальным, ненавидеть его сложно. Возможно, я даже немного сочувствую ему, представляю, что его детство было мрачным, ему приходилось жить в мире, обустроенном Аланой целиком и полностью, чтобы Эрик чувствовал себя важным, главным. Даже думаю, что Эрик – тот человек, которому, наверное, понравилось бы, чтобы дети называли его «сэр», и даже несмотря на их юный возраст, он, должно быть, бесконечно проповедовал о процентных ставках, продуктивной статистике и своем мнении касательно мировой экономики.
Мы перемещаемся на диван, и я хочу спросить Феликса, каково ему быть сыном авторитетного мыслителя. Но Тильда говорит, что я должна посмотреть их фотографии с медового месяца, а потом мы перейдем к фильму. Она открывает ноутбук, и я любуюсь восточными халатами из хлопка кричащих цветов, в которых она праздно разгуливала по вилле. Попадается пара фото в бикини, но на них она стоит боком, игриво поглядывая из-за плеча на камеру. Бесполезно. Ничего не понимаю.
– Тяжело возвращаться в Лондон, – говорит Феликс. – Работа и все такое.
– Тебе удалось немного переключиться, пока вы были там? – Стараюсь говорить нормально, не хочу, чтобы меня выперли из квартиры.
Тильда смеется:
– Конечно же нет. Миллиард звонков по работе, постоянное залипание в интернет.
– Эй! Все было не настолько плохо. Я говорю о том, что тут мне снова придется проводить кучу времени не с тобой, и еще эта проклятая конференция в пятницу.
– Как долго тебя не будет? – спрашивает Тильда.
– Два дня.
– Я буду скучать.
– Я тоже буду скучать, детка.
Это его «детка» заставляет меня подняться с дивана, меня аж тошнит, и я сажусь отдельно. Тильда нажимает кнопку пульта.
Она права. Великолепный фильм, атмосферный. Дженнифер Джейсон Ли в роли Хэди темноволосая, тихая, наблюдательная (как я), а Бриджит Фонда – с более светлыми волосами и успешная (как Тильда). Можно подумать, что это просто совпадение, но мурашки по коже бегут по другой причине – оказывается, у Хэди есть сестра-близнец, которая умерла много лет назад. Поэтому вначале она кажется измученной, ищущей потерянную часть своей души. Фильм становится все мрачнее и мрачнее, такой уж жанр, и к концу я чувствую себя измотанной. Все еще подозреваю, что Тильда делает мне намек.
– Это было восхитительно, – говорю я. – Персонаж Хэди так сильно сыгран, невозможно оторваться.
Тильда и Феликс лежат на диване, она уютно устроилась на его руке. Поднимается, садится прямо, расправляет волосы.
– Ну, попробуй догадаться, Калли? Черт, ты только представь!
– Что?
– Они будут делать новый фильм, с таким же сюжетом, как в «Одинокой белой женщине», в центре сюжета две девушки, одна немного неуравновешенная, все время следит за второй. Одна завистливая, а другая обаятельная и успешная.
Чувствую укол в сердце.
– Похоже на «Ребекку», получается?
– Точно. Рабочее название – «Зависть». Два главных персонажа, Иви и Хелен. И еще – потрясающая новость – похоже, меня возьмут на роль Хелен.
У меня нервно бегают глаза, смотрю на Тильду и Феликса.
– Которая обаятельная?
Она отпивает вина.
– Да, она. Я проходила кастинг за неделю до свадьбы и получила роль!
Феликс сидит, словно в оцепенении. Глаза холодны, тело напряжено. И тут я срываюсь, взвизгнув дрожащим голосом:
– Даже не думай останавливать ее! Я знаю, тебя раздражает ее успех, но если ты сделаешь что-нибудь ей во вред, что угодно, я пойду в полицию!
Феликс встает с дивана и злобно отвечает:
– Это уже слишком. Я ухожу. Нужно купить вина.
– У нас есть вино, – нервно говорит Тильда.
Но он берет ключи и куртку и уходит, хлопнув дверью.
Все изменилось в один миг. Я знаю, что этот внезапный уход приведет в дальнейшем к вспышке ярости, и я уже представляю, как он ее хватает, бьет, душит. Внезапно я представляю ее смерть.
– О боже, – говорит она с дрожью в голосе, с трудом произнося звуки. – Я не рассказывала ему, что ходила на прослушивание… Думала, когда он увидит «Одинокую белую женщину», то поймет, какой это потрясающий фильм, и обрадуется, что я буду участвовать в чем-то подобном. В чем-то, что мне идеально подойдет… – Она принимает позу эмбриона, становится совсем маленькой, а я про себя отмечаю – сейчас она честна со мной. Впервые она винит его, а не меня! Кажется, она беззвучно плачет, лица не видно, и сложно даже поверить, что вечер закончился вот так, так резок переход от напускной оживленности к полному краху.
Я ложусь рядом с ней, кладу голову так, что лицом касаюсь ее макушки. Мягко произношу:
– Он не может с тобой так поступать. Ты всегда можешь уйти от него… – Я почти готова сообщить, что прочла письмо и знаю, что Феликс может убить ее в любой момент. Но она разворачивается, подскакивает и кричит на меня, яростно и пронзительно, с визгом:
– Я не уйду от него! Не уйду! Заткни свой грязный рот!
Спотыкаясь, она идет в ванную, и даже в этот критический момент мое сердце разрывается от ее красоты, хрупкости. Эти худые белые ноги, узкие бедра.
Теперь она заперлась в ванной, и у меня ощущение, что я заново проживаю эпизод, случившийся летом, когда Феликс вылетел из квартиры из-за минеральной воды. Разве что тогда он притворялся, а теперь все реально, даже слишком. Сажусь на корточки перед дверью в ванну и взываю к ней:
– Я буду здесь. Я не оставлю тебя с ним одну…
Затем поднимаюсь, иду в спальню, отчаянно желая съесть что-нибудь из вещей Тильды. Дрожащей рукой я беру красную помаду в золотистом футляре и, откусив кусочек, глотаю. Вижу, что это превратило мои зубы в кошмарное красное месиво.
29
Два часа спустя мы с Тильдой лежим на ее кровати. Она умиротворенно спит, я слушаю ее ровное дыхание, размышляя, как оно может звучать так мирно, если ее жизнь разваливается на части. Она в одном белье, я тоже. Аккуратно отодвигаю одеяло, стараясь рассмотреть ее кожу, хотя под тусклым светом прикроватной лампы почти ничего не видно. Кажется, ее плечи в порядке, на них нет следов, кожа молочно-белая, тонкие изгибы костей, она как будто выточена из мягкого камня. Линии, напоминающие тот череп ягненка, который я нашла много лет назад. Спина тоже чистая, не считая родинки на левом плече. Хочу осмотреть руки и бедра. Но боюсь разбудить ее, поэтому сдвигаю одеяло постепенно. Она не шевелится. Замечаю всего один синяк и, кажется, вижу еще несколько царапин на предплечье, тонком, покрытом веснушками и светлыми волосками. Жаль, я не могу посмотреть на нее с другой стороны, на внутреннюю сторону руки.
Опять накрываю Тильду одеялом, чтобы она не замерзла, глажу золотые волосы, лежащие на подушке, и пытаюсь зарыться в них лицом, не потревожив ее. Вдыхаю ее запах, густой, плотный, вспоминаю детство, то, как я ела ее волосы и зубы. Аккуратно устраиваюсь рядом, чтобы стать для нее как будто защитной оболочкой, повторяющей положение ее спины и ног, и на некоторое время закрываю глаза, позволяя своему дыханию совпасть с ее: вдох-выдох, вдох-выдох. Потом перекатываюсь, отворачиваясь от нее, желая убедиться кое в чем: я чувствую себя спокойнее, когда пальцы скользят по твердому холодному лезвию. Я положила под свою подушку (вернее, подушку Феликса) кухонный нож.
Поднимаю взгляд на часы. Два часа пятнадцать минут. Думаю, Феликс не вернется сегодня. Поворачиваюсь обратно к Тильде, мне спокойно и сонно. В том файле на флешке Тильда писала, что благодаря Феликсу она чувствует себя завершенной, и некая глубокая рана в ее душе как будто затягивается. Точно так же чувствую себя сейчас я. Вернее, я не чувствую себя исцеленной. Скорее, дополненной. Только я и Тильда, вместе. И Феликс где-то далеко, не представляет угрозы.
Плавно погружаюсь в сон, мечтая, чтобы это ощущение длилось вечно. Но неожиданный звук выдергивает меня из этого спокойствия. Дверь в квартиру открывается, Феликс все-таки вернулся, и я моментально поднимаюсь на кровати, опуская руку под подушку. Мое резкое движение разбудило Тильду, а Феликс уже заходит в комнату. Он бледен и помят, придает себе устойчивости, опираясь рукой о стену. Он пил.
– Уходи, Калли.
– Я не уйду.
– Убирайся к черту! Оставь нас с Тильдой наедине!
Он кидается на меня, хватая меня за руку и сдергивая с постели. Нож остается у меня в руке, мазнув Феликса по боку стремительно и легко, как художник, начертивший линию красной ручкой. Увидев кровь, стекающую на рубашку, он сжимает мои руки, задирая их над головой, несколько раз впечатывая меня в стену, так что затылком я резко ударяюсь о раму окна.
– Отпусти нож!
Я не слушаюсь, держу нож еще крепче, но он выдирает его у меня из рук одним четким движением и отбрасывает прямо на пол. Он почти прижимается ко мне головой, смотрит в глаза и шипит:
– Ты сумасшедшая. Какого черта? Выметайся сейчас же.
Тильда смотрит на это, в ее светлых глазах ужас.
– Господи, Калли. Зачем нож? Что ты творишь?
– Я должна защитить тебя. Посмотри на него! Он вне себя от гнева… Это небезопасно для тебя.