Отмечаю это «у нас только». «У нас» – это звучит, как будто он живет здесь. И «Тильда любит его» – как будто знает ее предпочтения. Я выбираю игристое вино, чтобы успокоить нервы, и мы садимся рядом на низкий квадратный диван, я оглядываюсь, рассматривая ее новый дом. Тут темнее, чем на Керзон-стрит, темная плитка на полу, деревянные шкафы на кухне, растения и кусты наползают на стеклянные двери во всю стену. Понравилось бы такое Феликсу? Не думаю. Ощущения хаотичности нет, но все-таки линии нечеткие, много подушек, занавески с драпировкой, а на стенах – картины холмов и закатов. Не такие безумные, как у мамы, но тоже не далеко ушли.
– Ты был здесь, когда все случилось? – Пожалуй, можно переходить к делу.
Судя по его позе, он не заметил, что я напряжена. Он думает, мне просто любопытно. – Да, я здесь уже пару недель, у меня работа неподалеку. Еще один дом.
– Поздравляю.
– Так что да, я был тут. Она казалась милой девушкой. Немного эксцентричной и, наверное, капризной, тихой. Но в целом – милой.
Размышляю о том, что «милый» – это слово, которое подходит ей наименьшим образом.
– Так что именно случилось? Я знаю только, что она утонула в бассейне. Тильда написала мне письмо о суматохе в газетах и все такое, но я не знаю ничего конкретного.
– О, ясно. Ну, она объявилась, намереваясь тут жить, и не уверен, что Тильда этого ожидала от нее. Они не так уж хорошо друг друга знали, в конце концов. Учились вместе в школе драмы, как я понял, но это было сто лет назад. Шарлотт, похоже, думала, что у них с Тильдой какая-то особая связь, что Тильда будет счастлива видеть ее у себя в гостях. Тильда не нашла в себе сил выставить ее, и Шарлотт просто стала жить здесь. Она старалась быть полезной, как мне кажется: ходила каждое утро в магазин, покупала еду, готовила. Еще придумывала, какие фильмы мы будем смотреть по вечерам. Она считала, что здесь она сможет стать актрисой, как и тысячи девушек до нее, разумеется; но не осознавала, что они с Тильдой в совершенно разных весовых категориях. В Тильде есть что-то особенное. А в Шарлотт – нет.
Обращаю внимание на различия между Лукасом и Феликсом. Он кладет ноги на кофейный столик, пьет вино слишком уж быстро. А еще что-то в его голосе, когда он говорит о Тильде – некое восхищение, почти священный трепет – наводит меня на мысль, что она и его взяла под контроль, и я сочувствую ему.
– В общем, в ту ночь… – продолжает он. – Шарлотт и Тильда были у бассейна. Шарлотт, помнится, была в одном из платьев Тильды, длинное такое, шелковое, золотого цвета – у него был надорван шов, и Тильда сказала, оно ей больше не понадобится и Шарлотт может оставить его себе. Они пили, Шарлотт приняла кокаин, а потом они плавали. Это ведь смертельное сочетание, известное дело. И они плавали в одежде, это тогда показалось им забавным. Немного сумасшедшим, но в хорошем смысле. Я тоже был в доме, на этот раз ужин готовил я. Так или иначе, Тильда вылезла из бассейна вся мокрая, с ее юбки стекала вода, после нее на плитке оставались мокрые следы. Она пошла наверх, в душ, потом спустилась, удивившись, что Шарлотт не появлялась. Мы вышли на террасу, позвали ее, но она не пришла. Тогда мы, Тильда и я, пошли к бассейну. Там она и была, лежа лицом вниз, черные волосы расплылись по воде, платье запуталось вокруг ног. У меня сразу включился режим чрезвычайной ситуации, я прыгнул в бассейн, и вместе мы вытащили ее…
Мы сидим молча, я кладу ноги на кофейный столик, рядом с ногами Лукаса. Слышу звуки, которые издает моя сестра наверху, хлопок двери, скрип стула, и говорю:
– Ты винишь в этом Тильду?
Он отвечает не сразу.
– Нет, совсем нет. С чего бы?
А потом раздается ее голос, такой легкий, такой посвежевший:
– Калли, иди сюда!
Оставляю Лукаса сидеть на диване и поднимаюсь по лестнице, увидев, что Тильда ждет меня, стоя в проеме двери в спальню, окутанная розоватым светом, льющимся из открытой двери позади нее, двери, ведущей на балкон. Она одета в тонкую белую тунику из хлопка на голое тело, босая. Длинные светлые волосы только что высушены, слегка мерцают на концах, как, бывает, мерцают пылинки, летающие в потоке света. У нее милое выражение лица, такое мягкое удивление.
– Я же говорила тебе, что приезжать необязательно, маленькая. Уж слишком здесь все запуталось, лучше было бы подождать… Все непросто…
Она притягивает меня к себе, целует в щеку, не едва коснувшись, как обычно, а долго, с усилием, как будто соскучилась, и я даже не знаю, как себя чувствовать: обласканной или использованной.
Так или иначе, я не отстраняюсь. От нее пахнет геранью и апельсином, похоже, от геля для душа или шампуня, и я утыкаюсь лицом ей в шею, чтобы лучше почувствовать запах, обнимаю и говорю:
– Я почти не спала… От этого у меня сейчас странное ощущение, как будто ты ненастоящая, как будто этот дом ненастоящий.
– Лос-Анджелес, он такой, на грани с фантазией.
– Я не об этом… Скорее, ты – та версия себя, которую создала здесь, в незнакомой среде обитания. – То, что я раньше никак не могла выразить, стало понятным и настоящим благодаря Лиаму.
Я оглядываю ее спальню из темного дерева, столик с косметикой, неаккуратно разбросанные по нему помады, тушь, тональный крем, на непривычно низкую кровать: покрывало отброшено, белье и подушки мятые; на открытые стеклянные двери и балкон, с видом на одни лишь глубокие заросли растений, будто покрытых воском, и крошечный кусочек бассейна.
– Смешная ты, Калли… – говорит она. – Если ты так устала, почему не пойдешь, не приляжешь? Думаю, я присоединюсь к тебе, у меня как раз есть время перед тем, как приедут визажист и парикмахер, так что я тоже могу отдохнуть.
Она развязывает пояс на тунике, позволяя ей упасть на пол, и я смотрю на ее обнаженное тело, ужасно смущенная, но не могу отвернуться. Кроме того дня, когда мы были на Темзе (да и то, тогда это было мельком), я никогда не видела ее голой, не считая детства, мы до подросткового возраста ходили в ванну вместе по вечерам – и я теряю дар речи, пока она идет по комнате к кровати: я как будто все в ней вижу впервые: маленькие острые бедра, мягкий чашевидный изгиб груди, гладкая кожа между ног. Это больше, чем я могу вынести, но я хочу дотронуться до этой белоснежной кожи, на которой теперь нет никаких маленьких чернильных пятен, только немного веснушек то тут, то там и родинка на плече.
Она забирается в постель, накрывается одеялом, я снимаю ботинки и джинсы и присоединяюсь к ней.
– Можно тебя обнять?
– Конечно.
Она раскрывает объятия, я двигаюсь к ней, положив свою голову ей на плечо, низко, почти на грудь, и пару чудесных мгновений провожу с закрытыми глазами, представляя, какой могла быть жизнь, если бы моя сестра была ни в чем не повинным человеком. Ерзаю, чтобы устроиться поудобнее, одна моя рука у нее под спиной, другая – на животе, наши ноги переплетаются, пока мы не становимся единым бесформенным существом, и Тильда говорит:
– Мы как те дети, которые заблудились в лесу[20].
– Я все знаю. – Я глажу ее по животу, по бедрам.
– Правда? – Опять этот мягкий голос. – Это хорошо. Ты – это я, я – это ты, так что, думаю, ты должна знать.
– Ты не всегда так думала…
– Нет, но тогда я не знала, сработает ли план.
– Тебе повезло.
– Я везучая, Калли.
– Знаешь, что я думаю… – Я провожу ладонью по ее телу, слегка задев грудь, глажу по лицу и волосам. – Эту идею ты взяла из фильма «Незнакомцы в поезде»… Идею двойного убийства. Если кто-то убил бы Феликса для тебя, ты бы убила взамен…
Она мягко смеется, в голосе слышатся легкие искорки.
– Ну зачем же мне такое? Зачем мне смерть Феликса? Ох, мой милый мальчик.
– Ты никогда не любила его. Ты хотела получить его деньги… Твоя карьера пошла вниз – об этом мне сообщила Фелисити Шор – ты вела себя слишком надменно в Лондоне, как примадонна, работы было все меньше, и ты отчаянно желала начать все сначала здесь, в Лос-Анджелесе. Поэтому ты вышла замуж за Феликса, удостоверилась, что его имущество перейдет тебе…
– Знаешь, я горжусь тобой. И всегда гордилась, если честно. Ты видишь то, что не видят другие. Эта твоя восприимчивость… – Она целует меня в макушку и убирает волосы от моего лица почти с грубостью, откидывая их назад.
– Но ты не стесняешься использовать меня, не так ли? – говорю я. – Ты безжалостна, Тильда… Когда я рассказала тебе про controllingmen.com, ты тут же поняла, как втянуть меня в это, велела Шарлотт зарегистрироваться, добавиться ко мне, чтобы все глубже и глубже вводить меня в эту одержимость, в навязчивую идею об опасных мужчинах и несчастных женщинах. Таким образом, я буду молчать о смерти Феликса. И ты еще и думала, что я соглашусь убить Люка для Шарлотт. Ты просто собиралась скинуть свою часть сделки на меня, дурочку.
– О, ты не совсем верно все поняла. – Теперь она говорит это шепотом. – Шарлотт стала совсем психопаткой… Она хотела убивать, ее это захватило… Поэтому я знала, что если на убийство не пойдешь ты, то Люка убьет она, так или иначе. Особенной необходимости в его смерти не было, но она верила, что если мы обе потеряем близких, будем хранить тайну их смерти, то это свяжет нас навеки. И у нас обеих будут блистательные карьеры, общий успех. Этого она хотела. Она была дурой, Калли.
Отодвигаюсь, чтобы иметь возможность посмотреть ей в лицо, и она улыбается мне милейшей из улыбок.
– Шарлотт рассказывала тебе про Белль, про то, что она медсестра, и ты придумала идею с инъекциями.
– Я просто гений, не правда ли?
– Потом ты познакомила Феликса с Шарлотт, сказала, что она врач, будет колоть вам витамины. И что? Она пару раз приезжала на Керзон-стрит, так и представляю ее в белом халате, с волосами, убранными в хвост, с видом истинного профессионала, вкалывающую вам что-то безвредное, что бы это ни было… Ты просто приучала Феликса к тому, что Шарлотт имеет право делать ему инъекции. А когда он сказал, что собирается поехать на конференцию в тот отель, ты ухватилась за этот шанс. Сказала ему, что Шарлотт как раз неподалеку и может подъехать, сделать ему укол, и ему это будет полезно, поможет быть на высоте.