Вахмистр оказался прав. К 7 сентября все побережье в районе Ачуева было очищено от белых войск, и остатки улагаевских частей ушли в Крым. 28 октября началось широкое наступление армий Южного фронта. 2 ноября основные силы Врангеля были разбиты. В ночь с 7-го на 8 ноября начался штурм Перекопа. 15 ноября 2-я Конная армия освободила Севастополь, а к 16-му во всем Крыму была установлена Советская власть.
Эвакуация, как утверждают сторонники белого движения, «была заранее подготовлена и прошла блестяще: все, кто хотел, уехали». Ко второй половине октября против так называемой Русской армии и казачьих войск численностью около сорока тысяч человек были сосредоточены сто сорок тысяч отборных войск и армия Махно.
Врангелю и казачьим атаманам было ясно, что их конец близок.
Для эвакуации армии и беженцев в портах Крыма было сосредоточено около 160 кораблей.
Согласно плану погрузка на суда армии и беженцев распределялась следующим образом: в Севастополе части генерала Кутепова, в Феодосии кубанские и терские части, в Керчи Донской казачий корпус и, наконец, в Евпатории Донской офицерский резерв, Донской Войсковой Круг, Донской кадетский корпус.
Евпатория, поскольку там было начальство, разумеется, была эвакуирована первой и так стремительно, что не только многие беженцы не успели погрузиться на полупустые пароходы, но отстали даже оторвавшиеся от своих частей казаки и офицеры.
Вахмистр Иван Попов с четырьмя одностаничниками, вместо того чтобы погрузиться в Керчи на пароход «Харкас», памятуя неписаный закон дружбы «Сам погибай, а товарища выручай», тоже «оторвался» от полка, чтобы разыскать и, если нужно, помочь еще не оправившемуся от раны новопроизведенному генералу Кучерову, который, как ему было известно, все еще находился в евпаторийском госпитале.
И судьба, тронутая, видимо, такой истинной дружбой, снова пощадила генерала. Он не сел с частью чинов Донского офицерского резерва на пароход, идущий в Румынию, только потому, что на пристани его разыскал полковой разведчик Чепига по прозванию Рыжий Черт и сообщил, что вахмистр и одностаничники ищут его «с самого ранья». Пока они нашли друг друга, пароход отчалил, с тем чтобы через три дня утонуть со всеми пассажирами неподалеку от Аккермана. А когда на следующий день они подъехали к пристани, забитой военными и беженцами, оказалось, что начальство ударилось в панику, приказало прекратить погрузку и отдать концы. Оставшимся частям было велено идти походным порядком либо на Керчь, либо на Севастополь. Среди оторвавшихся и опоздавших оказалась и политическая часть штаба их 2-й Донской конной дивизии во главе с есаулом Подалковым. Все они и двинулись в Севастополь, рассчитывая найти там порядок и спокойно погрузиться и отплыть. Тем более что у Подалкова было предписание штаба главковерха всем военным и гражданским властям оказывать им содействие в эвакуации.
Усталые и голодные, они прибыли в Севастополь. Шла погрузка армии Кутепова. Царил хаос. Корабли брали штурмом. Беженцы в панике метались с Графской пристани в Северную бухту и обратно. Мест для прибывших из Евпатории не оказалось. Донцам предложили идти походным порядком в Керчь.
Помог Врангель, приказав командующему флотом во что бы то ни стало найти перевозочные средства и эвакуировать донцов, которых набралось уже более пятисот человек. Он даже предложил Кучерову место на своей яхте «Лукулл». Кучеров отказался, а барон не настаивал. 14 ноября на рассвете они погрузились на миноносец «Гневный». Команда его разбежалась уже давно. «Гневный» стоял на ремонте с разобранными машинами, с расклепанной вверху броней и без руля. Доставить его в Константинополь должны были катера «Гайдамак» и «Запорожец». Людей набилось на «Гневный» битком, свыше тысячи человек. Начальником эшелона был назначен генерал Думбадзе — грозный комендант города Ялты при Николае И.
Из Северной бухты «Гневного» привели на буксире к Графской пристани. Было около 10 утра. Надо было «добрать» воды. В Северной водокачка не работала. У главного причала стоял старый черный «Лазарев». На него последним грузилось Донское атаманское военное училище. Юнкеров срочно вызвали из Джанкоя для несения охраны Севастополя и штаба главковерха и наведения порядка в эвакуации.
Кучеров смотрел на старого «Лазарева» и вспоминал, как плыл на нем из Севастополя в Новороссийск. Смотрел с благодарностью, как внук на деда, который учил его уму-разуму, не бояться моря и понимать красоту мира.
Часа через два, добрав воды, консервов и галет, «Гневного» потащили из гавани.
Юнкера, атаманцы, закончив погрузку, строились на палубе «Лазарева». Глухо прозвучала среди тишины команда: «Руби концы!» — «Некому их отдавать», — подумал Кучеров.
— На молитву, шапки долой! — И, отдаваясь эхом по безлюдной, опустевшей пристани, понеслись знакомые слова: «Спаси, господи, люди твоя и благослови достояние твое...»
Кучеров поглядел по сторонам. Рядом стояли его разведчики. С хмурыми лицами, затуманенными глазами. С тоской смотрели они на русскую землю, которая отныне, после жестокой, отчаянной борьбы, героических усилий, величайших и гнуснейших подлостей, побед и поражений, станет для них мачехой. «Кому было все это нужно? — подумал Кучеров. — Во всяком случае, не им, этим простодушным детям тихого Дона». И щемящее чувство стыда перед казаками, перед старым дедом «Лазаревым», перед самим собой и, наконец, перед великой Отчизной, которую они волею страшного рока разоряли, оставили голодной, утопающей в крови.
И в этот миг генерал почувствовал сильное пожатие руки Ивана Попова, словно подтверждающее мысли друга. И так стояли они долго, глядя на удалявшуюся русскую землю, красивый, статный генерал и огромный широкоплечий вахмистр, и слезы текли у них по щекам, горючие, покаянные...
Было тихо, волна еле слышно плескала о борты миноносца, спереди доносился едва уловимый рокот моторов «Запорожца» и «Гайдамака».
Судьба, видимо, берегла этих людей — они еще не выполнили всего того, что было им предначертано. Итоги еще не подведены. На обычно бурном в ноябре Черном море царил полный штиль. И забитый до отказа, перегруженный миноносец через шесть суток добрался к берегам Стамбула. Не тем гневным мстителем, что преследовал коварного «Гебена» или участвовал в потоплении гордости турецкого флота броненосца «Меджидия», а разбитым, никчемным железным остовом без машин и руля. Словно из него вынули ум и душу. И на борту его были не лихие и веселые черноморские матросы, полные задора и надежд, а опустошенные, охваченные отчаянием и тоской люди, которым предстояло до конца своих дней влачить жалкое существование на чужбине, называться русской эмиграцией, идти все чаще на сделки со своей совестью, а многим превратиться в конце концов в подлецов, ненавидящих свою родину и свой народ.
К счастью, это произошло не со всеми!
Кучеров с Поповым и четырьмя разведчиками разместились на самом носу у туго натянутых буксирных тросов.
— Пожалуйста, — согласился комендант «Гневного» генерал Думбадзе, узнав, что среди людей донского генерала есть бывший матрос, — устраивайтесь на свой страх и риск, ну а если кого убьет, пусть пеняет на себя.
В переметных казачьих сумах оказалось немало еды. Было и чем промочить горло. Не хватало только питьевой воды. Выдавалась она строго по норме: кружка в день.
Труднее всего приходилось огромному Ивану Попову. И хотя сын степей тихого Дона лишь посмеивался да отшучивался, он весь как-то осунулся, и видно было, что его мучит жажда.
В ночь на четвертые сутки их плавания Кучерова разбудил сердитый шепот Ивана:
— Ты опять, Степан, за свое? У кого воруешь? У своих же товарищей? Хочешь меня напоить за счет женщин и детей?
— Ни в жисть я, Гаврилыч, такое не сделаю. Да убей меня бох! Разрази гром на энтом месте, если я не прихватил воду у коменданта. Шо, я нехристь какой, детей и женщин обижать?! У этого чертова Думбадзе воды цельный бак. Ей-ей, правда! Пейте, Иван Гаврилыч, и генерала напоим, — уверял Чепига, разводя руками и чуть приседая.
У Кучерова потеплело на сердце. «Нет, не все еще потеряно, — подумал он, — не умерло закаленное в боях товарищество, крепка еще дружба, нелицемерная, настоящая, казачья! И ведь этот Рыжий Черт рисковал собственной шкурой не ради себя». Кучеров невольно приподнял голову и посмотрел на щуплую фигуру Степана Чепиги, который присел на корточки перед вахмистром.
Рыжий Черт провел с ними всю мировую и гражданскую войны. Для него не существовало трудных заданий. Из опаснейших положений он выходил шутя и играя. Всегда веселый, полный жизнеутверждающей силы. За шесть лет войны он не получил и царапины.
Почувствовав взгляд, они оба опасливо уставились на своего генерала.
— Зараз, господин генерал, гутарю я вахмистру: по которой воде плыть, ту воду и пить, а они ни в какую. Зачерпнул ведерко, подсластил, поколдовал маленько — вода как вода, сколько ни пить, пьяну не быть. Попробуйте сами!
Кучеров напился, передал ведро Попову и сказал:
— Пей, Иван, досыта, вкусная вода, давно такой не пил, будто и не морская. Где это ты, Степан, колдовать так научился?
Попов фыркнул, потом молча взял ведро и начал пить.
— У меня, может, помните, был гнедой, здоровенный, вершка на три выше вашего, так вот он больше ведра зараз не пил. Убей меня бох! — и Степан опасливо покосился на ведро. — А научил меня один хиромант...
Вахмистр опустил на грудь ведро, отдышался, потом широко улыбнулся и сказал:
— Ну и брехун же ты, Степан! — и снова присосался к ведру.
— Ей-ей правда, чтоб мне с энтого места не сойти! У ворюги украл.
— Что ворам с рук сходит, за то воришек бьют! И запомни это, Степан, чтобы потом затылок не чесать, — заметил Кучеров.
— Наше дело маленькое, нас за чубы таскают и ладно, энто уж вам, нашим отцам, за себя и нас затылки чесать надобно.
Тем временем вахмистр, напившись, передал ведро лежавшим чуть в стороне разведчикам со словами: