— Да… — неуверенно ответил тот, поморщился и прижал стиснутый кулак к виску.
— Ну вот и хорошо. Тогда до скорых встреч.
И с этими словами, гордо подняв голову и заложив руки за спину, человек в черном вышел за дверь, оставив Димитрия в одиночестве.
ЦирховияДвадцать восемь лет со дня затмения
В резиденции канцлера с давних пор было принято давать роскошный прием по случаю старта двухнедельных празднеств, предшествующих началу зимы и дню восхождения светлого бога. К этому времени в Цирховию только-только прокрадывались первые морозы, ночами срывался снежок, а дети уже предвкушали настоящее раздолье, катание на санках и коньках и битвы ледяных крепостей. Впереди их ждали костюмированные представления заезжих артистов и горы сладостей, которые будут раздавать на улицах, когда из темпла светлого понесут в народ вылепленные из крашеной глины фигуры святых. А еще каждый сможет приложиться к статуям и загадать сокровенное желание на грядущий год.
Заняв трон, наместник не стал нарушать традицию несмотря на то, что с некоторых пор эта дата совпадала с годовщиной печальных событий — гибели семьи канцлера и многих аристократов. Заразившись от правителя равнодушным отношением к прошлому, в его дом стекался весь цвет состоятельного населения столицы, чтобы повеселиться от души. В огромном зале для приемов жарко разжигали оба камина, чтобы гости могли насладиться теплом, подавали им лучшие закуски и напитки, развлекали игрой самых искусных музыкантов и выступлениями самых лучших танцовщиц. В воздухе витали ароматы дорогих духов и сигар, звучал звонкий женский смех, и щедро раздавались неискренние комплименты.
Северина давно привыкла к участию в подобных мероприятиях и поэтому в самом начале вечера заняла стратегический пост на удобной кушетке у стены. Слуга с поклоном поднес ей бокал шампанского и поставил у ног высокую вазу, полную даров Нардинии: крупного, лопающегося от сока винограда, солнечных оранжевых апельсинов, мелких зеленоватых мандаринов, ароматных ломтиков дыни и терпкой, вяжущей рот хурмы.
Зал постепенно заполнялся людьми, какие-то лица были ей знакомы и приятны, некоторые — были знакомы, но вызывали неприятие, многих она видела впервые. Жизнь не стояла на месте, а бесконечно менялась, и одни промышленники разорялись и уходили в небытие, а другие — взлетали на гребне успеха ввысь и получали приглашение стать частью элиты. Димитрий на эти приглашения никогда не скупился, правда, не особо и помнил, кому именно их рассылал. Раньше на приемах появлялись лишь белые волки, теперь же освободившиеся места вольготно заняли и бурые оборотни, и успешные люди. Наместник словно искал чего-то или кого-то, и чем оглушительнее гремели его праздники, тем больше длился период уединения, когда он запирался ото всех в темпле светлого, требуя оставить его в покое. Долгие годы Северина имела несчастье наблюдать за его метаниями, но вмешиваться никогда не пыталась.
Зачем? Ей нравилось, что он страдал. В конце концов, он заслужил все это. За то, что сделал с ней, с Алексом, с собственной сестрой. Если бы Северина заранее знала, как все обернется, если бы она могла хотя бы попросить у Эльзы прощения за собственную глупость… но она не могла. Даже получая от сбежавшей подруги скупые письма и отвечая на них в режиме строжайшей секретности, так ни разу и не написала, что раскаивается. И даже видя Алекса почти каждый день, только порывалась поговорить с ним — и тут же гасила в себе порывы. Она просто не умела просить прощения, ее не научили в детстве, не объяснили нужные слова, а теперь, кажется, стало поздно перевоспитываться. Нет, видимо, не зря ей с Димитрием суждена одна общая дорога, и с этой дороги им уже не сойти.
Вот-вот ей должно было исполниться двадцать девять. Она вполне ощущала себя на свой возраст и находилась в самом расцвете красоты и женских сил. Она добилась почти всего, чего хотела в юности. Почти всего. Женщины завидовали ей, заглядывали в рот и со всех ног бросались выполнять просьбы, лишь бы войти в круг доверенных лиц и стать одной из "лучших", "близких" подруг. В душе Северина смеялась над ними. У нее не было подруг, никогда и никого, кроме Эльзы, и за прошедшие годы ничего не изменилось. Но ей нравилось управлять и повелевать, поэтому остальные сучки могли тешить себя иллюзиями, сколько влезет.
Мужчины не скрывали своего обожания, когда смотрели на нее. Они хотели ее, неприступную, возвысившуюся над ними, как лакомый фрукт, который невозможно сорвать. Кто бы мог подумать, что когда-то, в школе, ее не замечали? Иногда служанка приносила Северине послание от того или иного безумца, уверявшего, что он готов рискнуть всем, даже собственной жизнью, ради одной-единственной ночи с ней. Она добилась почти всего. Почти. Как же много значит это слово, когда речь идет о простом женском счастье.
В зале появился Ян, и это говорило о том, что вскоре среди гостей покажется и Димитрий. Северина залпом допила шампанское и сделала слуге знак освежить напиток. Она расправила складки длинного, в пол, алого платья, выгодно оттенявшего ее черные волосы и серебристые глаза, и будто бы случайно пересеклась с начальником охраны взглядом.
Милый, добрый Ян. Сколько раз он держал ее, согнувшуюся от рыданий на полу, в объятиях и бормотал слова утешения. Сколько раз она била его по лицу, когда он не пускал ее к своему господину. Била, хоть и знала, что он делает это ради ее блага, он щадит и жалеет ее, потому что только ему известно, как бывает страшен гнев наместника, когда тот не желает никого видеть. Ян был в курсе почти всех перипетий ее отношений с Димитрием — не потому, что интересовался этими перипетиями, а потому что всегда стоял близко, слишком близко к тому, кому служил всю свою жизнь. Однажды Северина предложила ему заняться сексом — не потому, что хотела, а от ярости и боли, заполнивших ее изнутри, — и тогда Ян с сочувствием посмотрел на нее, грустно улыбнулся и ушел, не сказав ни слова.
С другими он не был столь сдержан. Северина прекрасно знала, кто согревает постель Димитрия, и очень часто наскучившие наместнику подружки плавно перекочевывали в постель его правой руки. Думали, что так смогут удержаться поближе к правителю и иметь какое-то влияние на него. Северина фыркала и смеялась от этой мысли. Свежая информация являлась ее главным оружием, и год за годом забавные услужливые сплетницы-пташки приносили на хвостиках одно и то же. Ян исправно трахал всех, кто подворачивался, но его верность принадлежала только господину.
Северина вообще всегда была в курсе, кто и кого трахает в большом и богатом доме. Знала о каждой мимолетной интрижке среди слуг, о том, что старая кошелка Ирис, имеющая в своем распоряжении отдельное крыло резиденции, периодически водит к себе молодых мужчин, как правило подкачанных, высоких и ясноглазых. Северина ненавидела Ирис еще со школы, но судьба вновь и вновь сталкивала их, заставляя вращаться в одном узком круге знакомых. А сынок ведьмы, единокровный брат Димитрия, проживающий с матерью, всегда внушал Северине тихий и безотчетный ужас одним своим взглядом. Стоило случайно остаться с ним в комнате, как по ее коже бежали мурашки. И он ни с кем не спал. Ни мужчины, ни женщины его не интересовали, уж она бы узнала, если б это было не так. Как молодой мужчина может добровольно отказываться от секса? Ради чего? Это в нем пугало Северину тоже.
Ян убедился, что все готово, и исчез. Замолк музыкальный квартет, по толпе разодетых гостей прокатилась волна возбужденного шепота, двери распахнулись — и вошел Димитрий. Он был великолепен. Впрочем, как и всегда, как в каждый из дней, прожитых Севериной на расстоянии вытянутой руки от него. Его белый парадный костюм отлично сидел на крепкой фигуре, золотые пуговицы сверкали в свете ламп, светлые перчатки облегали кисти рук, волосы — тщательно подстрижены и красиво уложены парикмахером. Даже со своего места в отдалении Северина ощущала его запах: тонкий, дорогой аромат парфюма, мыла… и порока.
Гости хлынули к наместнику со всех сторон. Молодые люди обступили его с обожанием на лицах. Он смеялся, показывая ровные зубы, хлопал кого-то по плечу, пожимал протянутые руки, подмигивал разодетым девицам, едва ли не повизгивающим от желания рядом с ним, но его глаза оставались холодными, как лед. Холодными и лишенными даже тени улыбки. И видя этот взгляд в тысячный раз, Северина отпивала шампанское из бокала и спокойно покачивала ногой. Она слишком хорошо его знала.
Димитрий повернул голову и коротко, официально кивнул ей, и она ответила ему тем же образом. Между ними все было сказано. Тут же к нему подплыла и прильнула к плечу одна из бурых волчиц, с яркими медными прядями в темной копне волос и пухлыми, будто созданными для поцелуев губами. Димитрий приобнял ее за талию, другой рукой принял бокал из рук крутившейся рядом блондинки — наверняка дочки какого-нибудь успешного торгаша — и вместе со своей свитой отправился к креслу с высокой спинкой, установленному в дальнем конце зала.
— Алисия завоевала сердце Его Светлости, — вздохнула одна из девушек, сидевших при Северине и составлявших ту самую тайную армию ее пташек.
— У Его Светлости нет сердца, — со злостью шлепнула ее по руке Северина. — По крайней мере, не для потаскушек вроде этой оборотнихи или тебя.
— Конечно, конечно, — покраснела и поспешила уступить собеседница.
Северина снова нашла взглядом кресло наместника и бирюзовое платье его подружки, усевшейся рядом. Все женщины Димитрия делились на три типа. Первый — как эта Алисия. Благородные или притворяющиеся благородными девки, с которыми ему тоже нравилось играть в благородного. Их он трахал, когда бывал в хорошем настроении, обычно на кровати, долго и терпеливо, до второго или третьего оргазма, и уходили они от него с трясущимися от изнеможения коленками и шальной горячей влюбленностью во взгляде.
Под второй тип подходили служанки и случайные свободные девицы, которые подворачивались ему под руку в минуты гнева. Таких он имел жестко, в любом месте, где придется, не заботясь об их ощущениях и сливая в их тела вместе со спермой ярость, клокотавшую внутри. И, наконец, существовал третий тип женщин, о котором Северина знала мало. Ей было лишь известно, что этих женщин для Димитрия выбирает Ян. Что происходило с ними за закрытыми дверьми покоев наместника — никто не ведал. Но самостоятельно выходить они не могли. Их выносили. А он становился тихим, задумчивым и будто погруженным в себя.