— Он сопротивляется, — тут же закричал знахарь. — Вставайте. Вставайте. Не дайте ему ее забрать. Огня. Огня.
Слышался испуганный визг, чирканье спичек по боку коробка, вокруг Алекса ползали, натыкались друг на друга люди, а хохот продолжал звучать и разрастаться над их головами. Стены дома задрожали, наверху послышался звон — бились стекла в шкафах, полы протяжно заскрипели, расходясь щелями между досок и выстреливая брызнувшими из пазов гвоздями.
Алекс бросился к лестнице на ощупь. По-звериному, рывками и прыжками он забрался наверх, вывалился на пол, царапая деревянное покрытие удлинившимися когтями. Легкие плавились от едкого дыма. Зверь, желая спасти ему и его паре жизнь, рвался наружу. Но то, что требовалось сделать, мог совершить только человек. Алекс сглотнул, вскочил на четвереньки, метнулся в комнату, лихорадочно выгребая из ящиков стола содержимое, отыскал фонарь и ударил по кнопке. Луч света, длинный, прямой, белый, вонзился в стену. С фонарем в руках Алекс кубарем скатился вниз.
Эльза висела в воздухе, ее босые ступни расслабленно болтались. Он почти не смотрел на копошащихся на полу истинных, которые пытались встать, но их снова отбрасывало навзничь, не слушал их стоны, просто застыл, направляя луч на нее. Длинные волосы змеились вокруг ее головы и походили на чернильное пятно, расплывающееся по водной поверхности, подол ночной рубашки трепыхался вокруг ног, хотя тут, в замкнутом тесном пространстве, совершенно точно не могло появиться никакого ветерка. Из глаз, носа, рта и ушей сплошным потоком струилось что-то черное.
— Верни мне ее, — передразнивающим голоском заговорило существо в облике Эльзы и чуть склонило голову набок. — Верни мне ее, пожалуйста, пожалуйста, прошу, умоляю. — Оно расхохоталось уже знакомым Алексу мужским басом. — А что, если, и правда, верну? Хочешь? Сможешь выдержать столько счастья? На что пойдешь ради этого? Твои мольбы мне не нужны, смертный. Действия. Я хочу твоих действий. Принеси мне жертву. Кровавую жертву из всех, кто здесь есть. И тогда я услышу тебя.
А затем тьма полностью заволокла Эльзу, превратившись в густой плотный кокон. Алекс даже не задумался, откуда жуткой твари известны мысли, которые не уходили дальше его головы. В тот момент это не имело никакого значения. Важно было лишь то, что кровь почти не вытекала из рук Эльзы. Ее там практически не осталось. И это означало, что жизнь в ней тоже вот-вот закончится.
Он отшвырнул фонарь, зарычал и бросился в самую сердцевину кокона, но с размаху налетел на невидимую преграду. Будто завибрировало твердое, небьющееся стекло, а кости в плече Алекса предательски хрустнули. Но он не ощущал боли, повернулся другим боком и снова сделал рывок, на этот раз уже приготовившись к удару.
— Свет. Свет, — кричал знахарь, по стенам и потолку прыгал луч фонаря, дрожавшего в чьих-то руках.
Волк выл и царапался изнутри, умоляя дать ему волю, но Алекс понимал, что если отпустит себя, если обернется, то потеряет контроль над разумом и просто перегрызет всех истинных. Да, наверное, этого от него и хотела тьма, но он не верил, что сможет таким образом по-настоящему спасти Эльзу. Слишком хорошо знал, что творится с людьми, порабощенными тьмой. Слишком долго жил в сознании одного из таких…
Его кости хрустели и ломались от сокрушительных ударов, руки уже повисли плетьми, а тело понемногу покрывалось шерстью, подавляя глупый человеческий разум и стремясь в спасительное блаженство звериной сущности. Но перед глазами на незримой поверхности пошла тоненькая сеточка трещин, и это придало Алексу сил.
— Анэм, — заорал он огрубевшими горловыми связками…
…и провалился в мягкую щекочущую тело тьму.
Сразу стало невыносимо дышать. Воздух превратился в сухой порошок, он забивал легкие и оборачивал их в камень. Нечеловеческим усилием Алексу удалось сомкнуть непослушные пальцы вокруг тела Эльзы и дернуть ее на себя. И тут же кожа ее вспыхнула белесым огнем.
— Опусти ее ниже, — откуда-то издалека пытался докричаться до него голос знахаря. — Дай нам срезать печать.
Истинные пытались помочь, тоже хватали, но отдергивали руки с болезненными криками. Алекс изо всех сил тянул вниз, но вместо этого ощущал, что сам поднимается к потолку под воздействием неведомой воли. Пламя, покрывшее Эльзу, не причиняло ей вреда, но его плоть пожирало с жадным урчанием. Его кожа становилась пергаментной и превращалась в пепел, отрывалась и легкими снежными хлопьями кружила в вихре вокруг. Из глаз Алекса потекли слезы. Он практически не ощущал их, это была физическая реакция на боль, которую непроизвольно давало его бренное человеческое тело. Наверно, он до сих пор мог это выносить только потому, что был оборотнем, и часть его бесконечно продолжала регенерировать. Другие люди, истинные, этого не могли.
Он запрокинул влажное, уже наполовину звериное лицо, вперил взгляд в потолок и заорал:
— Анэм. Анэм, мать твою. Анэм. Анэм.
Он выкрикивал чужое непонятное слово на чужом непонятном языке с таким исступлением, с каким молятся богам самые раскаявшиеся отступники. Он и был отступником, отказавшимся когда-то от мудрости предков ради любви к женщине. Именно эту женщину, как святыню, и сжимал теперь в своих обугленных, слабых руках. И пусть его святыня была оскверненной им же самим. Пусть он много раз причинял вред себе и другим в мыслях, словах и поступках, и уже не мог считаться истинным.
Нет на пути трудностей, когда ты любишь. Именно это и помогает отличить пустое, придуманное чувство от настоящего. А для настоящей любви всегда есть искупление. И прощение — тоже. Ни ради какой другой женщины Алекс бы не пожертвовал собой, а вот ради Эльзы — пожертвовал. И тогда, много лет назад, и теперь. И какая разница, ответит ему когда-нибудь светлый бог или нет? Какая разница, почему посылает испытания? Может, ему тоже нужна настоящая, истинная любовь, а не пустое притворство ради собственной выгоды? Может, поэтому дорога в его темпл так крута, а ступеней так много?
Алекс сделал свой выбор. Он поверил.
А в следующую секунду они с Эльзой рухнули на пол. Еще не понимая, что произошло, Алекс беспомощно наблюдал, как со всех сторон к ним ползут истинные. В нос била удушающая вонь паленого. Эльзу стащили с него, кто-то держал фонарь, знахарь с перепачканным золой лицом схватил ее за волосы, откинул их, оголив нежную шею.
Прямо на глазах обездвиженного от боли и шока Алекса старик вонзил нож глубоко в кожу Эльзы почти у самой кромки волос, срезал пласт до выступающего седьмого позвонка и брезгливо отбросил в услужливо поднесенную ему кем-то дымящуюся глиняную чашу. В посудине с хлопком вспыхнуло и погасло пламя. Карлица, переваливаясь на коротких ножках, подошла, зачерпнула содержимое ладонью и отправила себе в рот. По ее телу тут же пробежала дрожь, глаза заволокло черным, она вытянулась в струну и упала на подставленные руки одного из истинных. Затем ее торопливо унесли прочь.
Задыхаясь, Алекс перевел взгляд на рану Эльзы. Только что там белели мелкие выступы позвонков, но кровь уже свернулась, и края казались подживающими. Он перевернулся на бок, вырвав руку, которую одна из женщин начала было ему бинтовать, прикоснулся кончиками пальцев к щеке Эльзы, оставляя на ней следы пепла.
— Эль… ты слышишь меня?
Она тихонько вздохнула, а затем вздрогнула и в мгновение ока обернулась. Теперь на месте тонкого женского тела рядом с Алексом лежала погруженная в сон волчица, спеленутая в ткани широкой ночной сорочки, как младенец. И он тоже вздохнул и тихонько засмеялся, сотрясаясь всем телом, как безумный, и не замечая, что его глаза и лицо до сих пор влажные от слез.
Кто-то трогал его, настойчиво пытался перевязать руки. Вместе с расслаблением навалилась боль, такая, что заскрипели зубы, но Алекс продолжал кататься по полу и сквозь стиснутые челюсти хохотать. Наконец, его оставили в покое. Затихали шаги, истинные, выполнив свое дело, так же молчаливо, как и пришли, покидали дом.
Над Алексом склонилось старческое лицо, уже знакомое, словно лицо доброго друга, и сочувствующий голос произнес:
— Что ж. Может, в тебе больше истины, чем мы все думали, сынок.
— Подождите, — захрипел он, с трудом разжав зубы. — Не уходите. Нам нужно поговорить.
— А я никуда и не ухожу, — неожиданно сильные руки старика подхватили Алекса за плечи и помогли встать на ноги. — Пойдем-ка. Пойдем.
— А Эль…
— Ничего с ней не случится. Ее сейчас сон лечит. Здоровый крепкий сон, который бы и тебе не помешал, сынок.
Буквально всем своим весом Алекс навалился на тщедушного собеседника, но тот выдержал, только крякнул по-стариковски. Медленно, едва не падая с ног, они вскарабкались по лестнице и выбрались из подвала. Оглядев усыпанные осколками и щепками полы, Алекс только махнул рукой и дал знак двигаться в сторону кухни. Там обстановка практически не пострадала. Знахарь сгрузил его на один стул и сам обессилено сполз на соседний, выдернул из-за воротника платок и бросил на стол.
— Молодой ты. Глупый, — беззлобно проворчал он. — Кто ж без защиты на выпущенную темную магию лезет? Дыхательные пути прикрывать надобно. Руки обрабатывать. А ты? Вона как, надышался, наглотался, да еще и голыми руками натрогался.
— Заживут мои руки, — клацая зубами, ответил Алекс.
Его действительно с каждой минутой знобило все больше, в горле стоял ком, а в голове звенело, словно после сильного похмелья.
— Заживут-то заживут, — согласился старик, — только и ты организму своему помоги. Отдохнуть тебе надо.
— Отдохну. Только… ответьте мне на два вопроса.
Знахарь пытливо взглянул на него, поджал губы и решительно встал.
— Вот что. Чаю сейчас моего выпьешь, а потом поговорим. Чай хороший, гадость всякую из тела выводит. Поможет тебе.
— Лучше из бара… налейте чего-нибудь, — мотнул головой Алекс.
— Я те дам "из бара", — погрозил ему пальцем старик, по-хозяйски поставил чайник, достал чашку и вытащил из кармана пиджака пакетик с какими-то сушеными листиками. — Совсем себя угробить хочешь? Здоровье, оно, думаешь, бесконечное?