ирала с ближайших кустов крыжовник.
— Садися, — Ласка подвинулась и гостеприимно похлопала ладошкой по траве рядом с собой. Места тут как раз хватало для обоих.
Когда он сел, она без спроса запихнула ему в рот пригоршню терпких, немытых, лопающихся соком на языке ягод. С высоты открывался красивый вид на реку, город на другом берегу казался игрушечным. Ветер здесь дул сильнее, и жара практически не ощущалась, а по небу плыли белые пушистые облака.
— Ты знаешь, что этот крыжовник вырос из мертвых людей? — проворчал Крис, когда проглотил свое угощение. Теперь его одежда выглядела гораздо более потрепанной и грязной, чем у нее, а вид ее тела мешал ему трезво мыслить.
— Как? — испугалась Ласка.
— А вот так. Корни берут питание из земли, а в земле лежат те, кого кладут в семетерий. В школе учить надо.
— А-а-а, — протянула она и махнула рукой, — так мы высоко. Не достануть твои корни. Да ешь, ешь, не стесняйси. А я и без школы все, что надобно, знаю.
Оказалось, что крыжовник с его кисловатым соком неплохо утоляет жажду, и Крис поел. Потом они сидели рядом, плечом к плечу, болтали ногами и смотрели на реку.
— А ты знаешь стихи? — спросила вдруг Ласка.
Крис знал. Удивляясь сам себе, он прочитал ей по памяти "Когда твоей руки касаюсь нежно", "Прекрасная лаэрда", "Как по весне бегут все реки" и прочую ерунду, которой ему забивала голову в школе майстра Ирис на уроках изящной словесности. Тогда он ненавидел вредную преподавательницу и стихи учил из-под палки, а теперь вдруг даже порадовался, что делал это, потому что глаза у Ласки стали сиять, как два больших голубых солнца, и в них появилось восхищение.
— А я тоже стихи знаю, — призналась она, — но все они про хрен.
И она прочитала ему свои стихи про хрен и некоторые другие органы. Они были короче, чем те, которые знал Крис, и гораздо проще по смыслу.
— Твои стихи лучше, — вздохнул он, а она так засмеялась, что чуть не свалилась с карниза, и ее едва удалось подхватить.
Потом Ласка вдруг повернулась и погладила его по щеке своими пахнущими землей и крыжовником пальцами. Над их головами солнце уходило за гору, а река у ног потихоньку впитывала вечерние тени. Эти же тени легли и на ее лицо, подчеркивая чистые линии, и она снова из обычной девчонки превратилась в красавицу.
— А правдачи, что благородный лаэрд всегда остаетися невинным до свадьбы со своей лаэрдой? — тихо спросила она и больше не улыбалась.
У Криса пересохло в горле: ее пальцы оказались ласковыми. Такими ласковыми, что он раньше и представить не мог. И голос у нее стал другой, тоже ласковый. И имя ей удивительно шло сейчас: Ласка.
— Нет, — выдавил он.
— Хорошо, — сказала она и прижалась к его рту губами.
Поначалу их поцелуй вышел скомканным, но потом дело пошло на лад, и вскоре они сами не заметили, как на небо выкатились первые звезды.
— Ты чрезчур благородный, — хихикнула Ласка, отстраняясь и облизывая свои припухшие губы, — но быстро учишься. Ты можешь стать свободным.
Она взяла его за руку и положила ладонь себе на грудь.
— Здесь можно трогать.
Крис не только трогал, он целовал и тискал ее женское богатство, а она вздыхала и тихонько постанывала под его напором. Он старался доставить ей удовольствие, попутно представляя, что с нонной ему делать этого бы не пришлось. Нонны другие, они существуют, чтобы самим доставлять мужчинам удовольствие. Но эта рыжая девчонка мягкая и ласковая, она пахнет крыжовником и землей, яблоками и грязью, и делает с ним что-то такое, отчего рассудок отключается напрочь.
— Вот видишь, не отбила насовсем, — сообщила Ласка, когда потрогала, каким твердым он стал, — а ты боялси.
Она легла на спину, каким-то чудом уместившись на карнизе, окруженном колючими зарослями крыжовника, и посмотрела на Криса с затаенным предвкушением в глазах.
— А я рада, что ты меня выбрал. Я тоже тебя выбрала. Сама.
Крис на секунду застыл в растерянности над ней. Должен ли он и дальше действовать так, как надо вести себя с ноннами? Или с дикарками из свободного народа это происходит как-то иначе? Все его знания сводились к историям, услышанным от друзей.
— А ты протираешь себя розовой водой после каждого мужчины? — зачем-то уточнил он.
— После каждыго? — ее глаза распахнулись, и в их глубине вспыхнул прежний, презрительный огонек. — После каждыго?
Она оттолкнула его и стукнула кулаком в челюсть, а затем в живот. Крис охнул и согнулся, а рыжая скользнула через него прочь с карниза.
— Я — свободная женщина, — яростно прошипела она напоследок, — а не давалка.
Не успел он опомниться, как Ласка скатилась с горы вниз и исчезла. Челюсть у Криса ныла, и живот — тоже, но все-таки это было лучше, чем получать между ног. Он рассеянно поглядел на реку, подумал о своем доме, оставшемся далеко на том берегу, похлопал себя по карманам, проверяя содержимое: там оказалось совершенно пусто.
В его карманах гулял рыжий ветер.
ЦирховияШестнадцать лет со дня затмения
— Ты похож на эркара, — сказала Петра.
Костер между ними затрещал и выбросил сноп ярко-красных искр в черное небо. Это был темный ночной час, когда хорошо потчевать друг друга страшными историями, сидя у огня, и оранжевые блики играли на ее лице, превращая черты то в лик хищной птицы, то в образ божественной красоты, когда она смотрела поверх языков пламени. Димитрию вдруг стало интересно, как же его девочка-скала выглядит у себя на родине, в национальных нардинийских одеждах. И носила ли она вообще их когда-либо? Кроме того знака на животе ничто в ней не отличалось от цирховийки.
— Эркар? Это кто? Твой бывший парень, сладенькая? — он пошевелил палкой угли в костре, приподнял бровь и ядовито дернул уголком рта.
— Это демон, который ест души, — произнесла она зловещим голосом. — А пустые оболочки выбрасывает. Единый бог спускает его на тех, кто разозлил. Разве в Цирховии не знают таких демонов?
— В Цирховии водится кое-кто похуже.
"Здесь живу я".
Петра кивнула. После того случая на дороге она часто вот так приглядывалась к нему, говорила что-то, а сама будто бы наблюдала за его реакцией. Она боялась. Боялась, что он выключится, и пыталась держать руку на пульсе, чтобы вовремя перехватить и спасти его. Она по-прежнему боялась не его, а за него, ее доверие давило на него хуже каменной плиты. Как он мог теперь не оправдать ее ожиданий?
До океана они все же добрались. Безлюдный песчаный берег тянулся на многие километры в обе стороны от того места, где шоссе делало изгиб, подбираясь к воде ближе всего. Они бросили кар там, на обочине, взяли вещи — Петра удивилась, обнаружив палатку и все необходимое к ней — и преодолели гряды жесткого, пропитанного морской солью кустарника, чтобы выбраться к пляжу.
Он мог бы повезти ее дальше, в красивые мраморные купальни, в гостевые дома, окруженные благоухающими садами, где на открытых деревянных верандах стоят кушетки, застеленные белым полотном, а прозрачные занавеси вокруг них колышутся на ветру, и слуги приносят все необходимое по первому зову. Мог бы. Но там были бы и другие люди, и ему пришлось бы делить свою девочку-скалу с ними, а он не мог ею напиться и надышаться. Он не хотел делить ее ни с кем. Особенно — со страшными голосами в своей башке. Но от этих ему все равно никуда не деться. От себя не сбежишь даже на безлюдный берег океана.
— Расскажи мне еще, — попросил он, усаживаясь поудобнее на остывающем без солнца песке.
С океана дул ветер, и там, в темноте, белели барашки волн.
— Про демонов? — Петра легла на спину и стала смотреть в звездное небо. Ее обнаженное тело казалось выточенным из слоновой кости, на бедрах золотились налипшие песчинки. — Я их не люблю. Да и не видела никогда. Их видно только в опиумных парах.
— Ты никогда не курила опиум?
— Нет, — ее лицо оставалось гладким и спокойным. — Это тебя удивляет?
— Немного. Все-таки ты — часть своей страны.
— Нардиния — это не только поля опийного мака, — Петра поджала губы в тонкую линию, — это сады оранжевых апельсинов, красной хурмы, фиолетового инжира, поля белого винограда и золотого пшена. Это зеленый берег, желтый песок, голубые воды океана, железные бока кораблей у причалов и терпкий запах специй на рынках.
Она покосилась на Димитрия и добавила уже мягче:
— Мой брат давно стал рабом опиума. Собственно, из-за него меня и продали дракону.
Ее дракон. Вот кого бы он убил с удовольствием. Разорвал бы в клочья, как когда-то того нардинийского полукровку с недоразвитыми крыльями, который рискнул бросить ему вызов в окулусе.
— Расскажи мне об этом побольше, сладенькая.
Петра дернула плечом.
— Давай я лучше тебе расскажу про морскую суку? То есть, вообще-то она — богиня океана, но все между собой называют ее морской сукой за то, что она топит корабли во время штормов и забирает себе моряков.
— Что она с ними делает? Ест? — усмехнулся Димитрий.
— Нет. Делает мужьями. Они все — ее мужья, и каждую ночь она выбирает, с кем лечь в постель. У нее большой выбор, но ей всегда хочется еще больше новых мужчин. А женщины выплакивают себе глаза, ожидая их на берегу с детьми на руках.
— Ну… она неплохо устроилась в своей вечной жизни.
— Неплохо устроилась? — Петра подскочила на локте и нахмурилась.
— Конечно, — со смехом отвечал он, — представь, сколько удовольствия она получает, постоянно пробуя кого-то нового.
— Кого-то нового?
Димитрий едва успел перехватить кулачки Петры, когда она прыгнула ему на грудь, с ее пальцев посыпался песок, и он фыркнул.
— Ты тоже хотел бы постоянно пробовать кого-то нового? — спросила она, нависая сверху над ним, вся голая, соленая от воды и золотистая на фоне черного неба.
— Нет, — ответил он уже без тени улыбки. — Мне нужна только ты.
Ему, действительно, нужна была только она. Но она не могла дать ему того, что было ему нужно. "Когда ты сделаешь это? — хохотали внутри голоса. — Когда ты сломаешь ее? Когда убьешь? Когда съешь ее душу?"