— Мне больно видеть, как ты не находишь себе места, Дим, — проговорила она, покрывая поцелуями его лицо, — больно замечать, как ты смотришь на других женщин.
Он поморщился.
— Я смотрю на них не так.
— Но ты смотришь. И ты постоянно голоден. Я не знаю, как насытить тебя. Давай попробуем, если это поможет. В конце концов, сегодня ты мой муж…
Петра слабо улыбнулась, а он едва не застонал от того, как разом нахлынули голоса. Не надо было этого делать. Не стоило просить. Конечно, он подозревал, что она не откажет. Это он, он сам должен был сдерживать себя, но ванна была полна шампанского, и кажется будто минимум треть ее он выпил…
Он бросил Петру поперек кровати, она не сопротивлялась, тяжело дыша и глядя на него снизу вверх. На ее груди все еще блестел рубиновый кулон — она вздрогнула, когда он сорвал и отшвырнул его, а ему было просто страшно, что любая вещь вокруг ее шеи может стать для него последней каплей. Он лег рядом и ласкал ее пальцами, то погружаясь внутрь, то скользя вокруг входа в ее тело, дожидаясь, пока она кончит первой.
Он почти не помнил, как она стиснула колени и содрогнулась — его уже начинало выключать. Пугающая темнота накрывала сознание, не спрашивая разрешения, просто надвигаясь подобно цунами. Он не заметил, как в руке сам собой оказался нож. Петра лежала на животе, склонив голову на руки, доверив ему свое тело. Она даже не дернулась, когда он провел лезвием по ее спине, от лопатки до поясницы. Спиртное, их горячие ласки и его намерение ее уберечь сделали свое дело. Кровь выступила из неглубокого пореза, Димитрий растер ее рукой по гладкой коже, встал над Петрой на колени, трогая себя другой рукой.
Это было так приятно, что его согнуло над ней. Хриплое дыхание и его мучительные, рваные стоны переплетались с ее неподвижным молчанием. Наконец, белые капли брызнули на красную кровь. Вот теперь Петра дернулась. Димитрий, в полусознании, провел ладонью по женской спине, перемешивая два цвета в единый розовый. Красивый, желанный, самый лучший цвет в мире. Цвет его любви. Цвет оскаленных пастей его чудовищ.
Петра приподнялась на локтях и спокойно на него посмотрела. В глазах — ни капли желания, ни капли удовольствия или прежнего восторга.
— Тебе, правда, понравилось?
Лучше бы она заорала на него, ударила или обозвала больным ублюдком. Его невозможно любить, за него нельзя выходить замуж и, уж конечно, ни при каких условиях от такого, как он, недопустимо рожать детей.
Он не помнил, как встал и ушел.
Он обнаружил себя на берегу за пристанями. Стояла ночь… его брачная ночь, сказал он сам себе и хрипло рассмеялся. Эти звуки привлекли к нему внимание веселой компании, собравшейся неподалеку у костра. Трое парней и портовая девка повернули головы и посмотрели на него, лежавшего на песке. В ответ на них уставилось чудовище. Костер навевал ему другие воспоминания, и снова захотелось распускать черные цветы и танцевать…
Он предавался воспоминаниям слишком долго, его соседи успели потерять к нему интерес. Димитрий перевернулся на бок, положил руку под голову и стал наблюдать за ними. Девка времени даром не теряла и вскоре улеглась на спину, а между ее ног устроился один из парней. Димитрий лениво огляделся — хорошее они выбрали место, в этот час тихое. Вряд ли тут кто-то мог им помешать.
Первый клиент подергался на девке и откатился в сторону, второй приступил к делу неторопливо, что заставляло третьего нервничать и скакать в нетерпении вокруг них. Шлюха поймала взгляд Димитрия и улыбнулась. Он улыбнулся в ответ: его чудовища лязгали голодными зубами.
Наконец, она встала, отряхнулась и нетвердой походкой направилась к нему. Он оставался на месте и даже не шелохнулся. Парни у костра удивленно смотрели ей вслед.
— У нас тут не бесплатный цирк, господин хороший, — наглым голоском протянула девка, возвышаясь над Димитрием в ворохе своих коротких и помятых юбок. — За просмотр тоже деньги берутся.
Он будто бы очнулся, оглядел себя: одет, в карманах что-то есть… только настоящее чудовище может быть таким благоразумным. Это снова насмешило его, и девка хмурилась и притопывала ножкой, ожидая, пока его отпустит. Он достал и бросил ей монету, она нимало не смутившись подхватила ее с песка.
— А за шуршащую деньгу я и тебя обслужу, милашка, как вон тех вон обслужила, — расплылась она в некрасивой улыбке.
"А за пару монет я вас и повенчаю…" Что-то он развеселился сегодня не на шутку. Купюра неизвестного достоинства — в темноте лень было разглядывать — перекочевала в ладошку портовой шлюхи. Ее приятели у костра сообразили, что она нашла нового клиента, поднялись и ушли прочь. Девка повернула его на спину, встала между ног и принялась возиться с одеждой. В другом кармане Димитрий нащупал что-то холодное и гладкое. Нож? Нет, цепочка с кулоном, которую он зачем-то подобрал с пола, когда уходил.
Шлюха, наконец, справилась с пуговицами и достала его твердый и прямой член. Двинула рукой вверх-вниз и облизнулась.
— Ого, какое сокровище ты прятал. Вот теперь работа будет в удовольствие.
Она гнусно захихикала, а он повесил ей на шею цепочку и завязал концы. Потом грубо отпихнул ногой так, что она плюхнулась на спину.
— Иди помойся. Ты грязная.
— Куда идти? — не поняла она.
— Вон туда, — он кивнул в сторону темнеющего океана.
Возможно, в другой раз она бы и отказалась, но он уже заплатил вперед, и кулон ей понравился тоже. Стянув одежонку с худого тела, девка обхватила себя руками и пошла в воду. Он, наоборот, привел себя в порядок, поднялся и пошел за ней. Она стояла по пояс в волнах и зябко протирала плечи, делая вид, что моет их. Он ее прекрасно понимал — ветер поднялся и пробирал до костей. Схватив за цепочку, он утянул ее под воду. Стоял так, закрыв глаза и улыбаясь, пока пузыри воздуха лопались на поверхности, а под водой его жертва молотила руками и ногами, царапала ему запястья и все еще надеялась выплыть. Последнее, что еще удавалось ухватить сознанием, как он отпихнул ее от себя, и она поплыла, покачиваясь на волнах, туда, куда несло течением. Маленькая мертвая рыбка.
ЦирховияШестнадцать лет со дня затмения
Это было самое обычное, невыносимо скучное лето. Как хорошо, что оно подошло к концу. Единственным событием, хоть сколько-то заслуживающим внимания в нем стало то, что Эльза доигралась. Конечно, к этому все и шло. Она всегда была слишком чиста и наивна, а чтобы жить счастливо, следует иметь более циничный взгляд на вещи.
И вот, как результат, из-за нее страдают другие люди. Уж подруга — если она и впрямь верная и настоящая — могла бы побеспокоиться, каково теперь Северине, у которой больше друзей-то и нет. Но она наверняка волновалась только о своем человеческом парне, с которым ее разлучили, а на остальных плевать хотела.
Северина тосковала по Эльзе, злилась на себя за это дурацкое чувство и злилась на нее за ее безразличие. Она пыталась поговорить хотя бы по телефону, но на каждый звонок мать подруги отвечала неизменно вежливым, но твердым тоном, что не может позвать дочь к трубке. Вышколенная прислуга ни под каким предлогом не соглашалась делать что-то в обход хозяйки. Но самым худшим стало то, что вместе с Эльзой для Северины оборвалась и тоненькая ниточка связи с Димитрием.
Теперь она понятия не имела, как он живет. Бывает ли дома? Раньше это удавалось узнать хотя бы из дружеской болтовни. Она слонялась вокруг их особняка, но так и не наткнулась на него даже случайно, а привратник делал вид, что ее не замечает. Швея исправно приносила сплетни, но в них фигурировали другие люди, а он будто бы вообще пропал с горизонта. Дневник Северины пополнялся все более откровенными рисунками и отчаянными, на разрыв, стихами. Дома, в своей спальне, она не вылезала из его одежды. Она сходила с ума от мыслей о нем.
Единственной отдушиной оставался майстер Ингер. Северина чувствовала, что привязалась к нему, хоть и не стоило — разве мясник стал бы привязываться к теленку, которого растит для бойни? Но она была сделана не из железа и камня, как хотелось бы, а из обычной плоти и крови и тоже страдала от своих слабостей. Например, от любви к людям. Правда, планомерно старалась эту слабость в себе искоренять.
Он тоже привязался к ней — что входило в часть плана. И у него тоже имелись слабости. Например, слабость к женскому телу. Он совершенно не умел противостоять голой женщине. Северина радовалась, что в свое время безошибочно раскусила его.
Майстер Ингер не мог не открывать ей двери: боялся, что если не сделает этого или вовсе на какое-то время съедет, она сядет под порог и будет сидеть там до его возвращения, а ее заметят соседи и пойдут слухи. Северина делала все, чтобы только укрепить его в этих страхах, она действительно могла стоять и стучать в дверь, пока не щелкнет замок, или бродить под окнами несмотря на палящее солнце или холодный дождь.
Поначалу, во второй или третий визит, майстер Ингер, впуская ее, пытался вести какие-то беседы, увещевать и уговаривать, но проблема решалась просто: Северина не надевала под одежду нижнего белья. Стоило поймать ладонь блондина и сунуть себе под подол, как он мигом забывал все, что хотел сказать, и превращался в податливую глину в ее руках.
Каждый раз, столкнув своего учителя в пропасть запретной страсти, Северина не уходила сразу, разговаривала с ним, убеждала, что они в полной безопасности и он может ей доверять. Постепенно она и сама втянулась в эти разговоры. Он много спрашивал о смерти ее матери, об отце, а потом вздыхал, гладил ее по голове, прижимал к плечу и называл бедной одинокой девочкой. В такие минуты она и сама казалась себе такой: бедной и одинокой. На самом деле, конечно, она давно разучилась себя жалеть.
Долгими летними вечерами, не зажигая свет, они с майстером Ингером сидели на диване в гостиной, пили чай с мармеладом и тихо беседовали. Он поделился с ней, что мечтает накопить денег и открыть свою собственную спортивную школу для детей.