— Нет, — покачал Ян головой.
— Значит, тебя лишили даже возможности сомневаться.
Ян смущенно откашлялся.
— Иногда мне трудно следить за полетом твоей широкой мысли, брат. Ты мог бы выражаться яснее? Я чем-то могу тебе помочь?
— Помочь? Мне? — усмехнулся Димитрий, но тут же вновь стал серьезным. — Да, можешь. Приведи мне девушку, очень похожую на мою сестру. Девственницу, которую я смогу трахнуть.
— На сестру? — брови Яна поползли вверх.
— На Эльзу, — с ледяным спокойствием кивнул Димитрий. — У меня одна сестра. По крайней мере, пока папенька не признавался, что наплодил других.
— Но это… — Ян в растерянности похлопал глазами.
— Чудовищно? А ты думаешь, я сам этого не понимаю? — Димитрий пригвоздил его взглядом к месту. — Приведи.
Самообман. О, он был невероятно изобретателен в этом искусстве. Он и раньше умел убедить себя. Что очередная темноволосая и белокожая девушка, которой он вспарывает горло — его сестра, а очередная задушенная толстуха — его мать. Что этой крови, наконец-то, будет достаточно, и голос в башке заткнется. Что сам он никогда не увидит ужас в глазах любимой женщины, если сумеет вовремя остановиться. Что родители начнут гордиться им. Что он сможет стать нормальным, любить и хранить верность своей единственной.
Петра часто упрекала его за то, как он смотрит на них. На всех тех, дразнящих его одним своим видом, искушающих его проклятый внутренний голос. Упрекала, а он раз за разом хотел ей доказать, что может все. Он утопил шлюху в океане, чтобы не прикоснуться к ней. Заставил селянку играть со сливами, чтобы не вколотить в нее член. Он старательно избегал вообще всех женщин последние несколько недель.
Но он не мог побороть привязку к собственной сестре, о какой верности тут могла идти речь?
А девочка-скала такого отношения к себе совсем не заслужила.
Ян ушел, но впервые почудилось, что и он боится своего господина. Димитрию было все равно. Разбитую мебель заменили, но это тоже его не волновало, ему доводилось спать не только на голом полу, но и в местах похуже и похолодней. Часами он стоял и вглядывался в зеркало и каждый раз видел там разные картины.
Наконец, Ян вернулся с неожиданной гостьей. Едва узрев ее длинное белое одеяние, Димитрий расхохотался, и она вздрогнула от того, каким безумным и яростным эхом этот смех отразился от стен. Вздрогнула, но не отступила, а на ее миловидном лице лишь больше отпечатались обреченность и решимость.
— Я подумал, что это порадует тебя, — пояснил Ян, — и поможет… отвлечься.
— Порадует?
Знал ли он вообще, что такое радость? Петра знала… но ее чистой радости достоин кто-то другой. Мягкими шагами, с улыбкой острее ножа Димитрий приблизился к монашке.
— Святая Южиния, — протянул он и запустил пальцы в ее некогда длинные и шелковистые, а теперь короткие светлые волосы, — ты обрезала их, чтобы наказать себя?
От его прикосновения она вздрогнула, словно от ожога, закрыла глаза, губы шептали что-то неразборчивое. Какому богу молилась? Он мог поклясться, что светлый залепил уши воском, раз прислал ее сюда.
— Я усмиряла плоть. Вы отравили меня, — ненависть в ее срывающемся от волнения голосе оказалась настолько сильна, что он почти ощутил физически. Ему нравилось это: и ненависть, и желание, и боль, и отвращение к себе, что звучали из ее уст. Все так знакомо. — Вы что-то такое сделали со мной…
— Да, я показал тебе, что такое удовольствие.
Южиния задохнулась от негодования.
— Это… это не удовольствие. Это порок. Вы ввергли меня в пучину порока.
Он погладил ее по лицу, скользнул большим пальцем в рот. Девушка задрожала еще больше, обхватила его губами, принялась сосать, неумело, но с безумным отчаянием. Ее глаза лихорадочно сверкали под полуопущенными ресницами. Наверняка в эту минуту она содрогалась от самой себя, от того, что толкало ее на этот поступок. Другой рукой он похлопал ее по щеке в знак одобрения, как поощряют любимых питомцев.
— Только порочное удовольствие может быть таким сладким, да, моя святая Южиния?
Она покорно расслабила губы и выпустила его влажный палец.
— Не называйте меня так. Я… я пыталась забыть вас. Пыталась не думать.
— Но все же пришла? Тогда ты знаешь, что делать.
Когда-то — казалось, что сотню лет назад — забавляясь с ней, он загадал, чтобы она вернулась и умоляла его лишить ее невинности. Портить монашек — тогда это выглядело самым кощунственным поступком из возможных. Как же он ошибался.
Южиния робко оглянулась на Яна, который молчаливо ожидал, что будет дальше, затем снова повернулась к Димитрию с мольбой в глазах.
— Делай это, — приказал он.
Склонив голову, она упала перед ним на колени, такая хрупкая, такая сломленная, такая покорная, пальцы сами собой сомкнулись в знак молитвы. Белое платье кругом легло у ног, под кожей на тонкой шее проступили позвонки. Он усмехнулся, наблюдая за ней: какова же сила привычки, эти действия вбили в нее с младенчества, и теперь ее тело машинально повторяет их при каждом удобном случае. Наверно, именно так боги смотрят на тех, кто молится им, сверху вниз, с холодными усмешками на красивых лицах.
— Вы ужасный человек, — услышал он ее бормотание, — вы… вы темный бог. Но это сильнее меня. Я больше не могу бороться.
— Громче.
— Я люблю вас, — крикнула она тогда, запрокинув голову. — Я хочу снова это испытать.
— Испытать что?
— Чтобы вы… чтобы вы лишили меня невинности, как обещали. Я хочу узнать, каково это — быть возлюбленной мужчины. Простой женщиной.
— Вот видишь, — обратился Димитрий к Яну, — вот так бывает, когда у кого-то по-настоящему есть выбор. А теперь принеси нам кальян. И побольше вина.
Невинные голубые глаза Южинии расширились на поллица, когда он тоже плавно опустился перед ней на колени. Стоя в такой позе, склонил голову, коснулся ее губ и ощутил, как она задержала дыхание. Где-то вдалеке хлопнула дверь: Ян отправился выполнять приказание.
— Расскажи мне, как ты сопротивлялась, — шепнул Димитрий, проводя пальцами по ее щекам.
— Я… — девушка сглатывала и тянулась к нему, как цветок — к первым лучам солнца. Хотя вряд ли от него веяло светом, — я просила у пресвятого светлого бога послать мне сил.
— Но никто не услышал тебя, — он лизнул ее шею, впитывая сладкую дрожь и аромат горячей крови, бегущей по венам. Чистота этой монашки пьянила, — добро пожаловать в мой мир, святая Южиния. Мир, где боги созданы, только чтобы смеяться. А возможно, их тут вообще нет. И единственный источник сил, который у тебя есть, находится внутри. Никто не даст тебе больше.
— Нет, — она вцепилась в его одежду, откинула голову, тихонько застонала, — светлый бог… он не услышал меня, потому что я плохая… потому что мне… мне было с вами так хорошо…
— Но как может быть плохо то, что хорошо? Ты думала об этом, моя наивная Южиния? — он развязал тесемки у горловины ее платья, потянул ткань вниз, обнажая покрытые свежими вспухшими рубцами плечи. Тронул языком один, заставив девушку вскрикнуть.
— Красивой быть плохо, — нахмурилась она, — это вводит в искушение.
— Поэтому ты обрезала свои чудесные волосы? — он куснул ее за мочку уха. — Поэтому хлестала себя плетьми? Помогло?
— Нет, — она поежилась, прикрывая грудь руками под его взглядом. — Мое тело… оно все равно помнило, как вы ласкали меня. Как заставляли…
— Чувствовать?
Она только кивнула.
— И ты хочешь почувствовать это снова?
— Да.
— Тот оргазм, который испытала?
Южиния густо покраснела.
— Вы снитесь мне ночами, и я просыпаюсь, и со мной что-то происходит.
Он прекрасно знал, что. Это происходило с ней и сейчас: между ее ног все увлажнилось, а дыхание стало частым, и губы пересохли. Это происходило с ним каждую секунду, когда он думал об Эльзе.
— Станешь делать все, что я захочу? — поинтересовался он, терзая пальцем ее раны.
— Я готова служить вам. Я буду вашей рабой, потому что к светлому богу мне уже не вернуться. Мне нет дороги назад.
— Нам всем нет.
Он поднялся на ноги, помог девушке встать, и как раз вовремя: вернулся Ян. Димитрий подошел, взял из его рук трубку кальяна и втянул густой сладковатый дым. Южиния стояла, придерживая спущенное платье, не монашка, не святая — мученица, идущая на костер. От себя не убежишь, волчонок. Видят боги, ты пытался. Но не убежишь.
— Подойди сюда, — он протянул ей руку, и девушка повиновалась. Ян расставил вино и бокалы и хотел скрыться, — погоди, брат. Я хочу, чтобы ты остался.
— Я? Остался? — Ян перевел взгляд на побледневшую Южинию, потом снова на своего друга и господина.
— Да. Хочу, чтобы мы с тобой сыграли в старую игру, которая нравилась нам раньше.
— Мы были совсем мальчишками, — Ян тут же все понял, и взгляд стал другим, более цепким, более темным. Димитрий усмехнулся.
— Тем интереснее будет сыграть теперь, — он собственноручно налил и подал всем бокалы, — до дна.
Южиния с ужасом посмотрела на свой напиток, но поднесла к губам и сделала глоток. Наверно, это был первый глоток спиртного в ее жизни, Димитрий знал, как сурово относятся в дарданийских монастырях к любому проявлению мирского удовольствия. Он придержал донышко ее бокала, поднимая все выше, пока девушка не осушила все до капли. Ее глаза тут же подернулись пеленой, и она пошатнулась, словно от головокружения. Тогда он взял ее за плечи и развернул — к себе спиной, к Яну лицом.
— Видишь этого человека? — зашептал в обрамленное золотистыми завитками коротких волос ушко. — Это мой брат. Его руки — мои руки. Его лицо — мое лицо. Его тело — мое тело. Ты поняла меня, милая? Поцелуй его так, как целовала бы меня. И представляй, что это я.
Южиния, открыв рот, обернулась к нему через плечо. Она вся оцепенела и могла только безмолвно умолять его о пощаде.
— Ты сама хотела, — напомнил он сурово, — ты пришла и просила служить мне. А я хочу тебя именно так.
В ее зрачках что-то вспыхнуло, но она не шелохнулась и не попробовала убежать.