— Сам так хотел.
— Просто не знал, — он покачал головой, — не знал, что так будет.
— Поэтому меня сегодня вечером у площади караулил?
— Хотел убедиться. Хотел увидеть своими глазами…
Видимо, слова у майстера Ингера закончились, потому что он лишь махнул рукой и пошел дальше.
— Да врала я все, — Северина забежала вперед и обогнула его. — Чтобы заставить тебя ревновать. Дотторе на меня даже не смотрит. Ничего между нами нет.
Майстер Ингер споткнулся.
— Правда?
— Ну конечно. Ты же меня со свету сживал, мстил за что-то, все надо мной из-за этого смеялись. Вот я и решила ответить тем же.
Похоже, о насмешках он не знал, потому что опешил.
— Пытался относиться непредвзято.
— Непредвзято, — буркнула Северина и насупилась. — Вы мне сердце разбили, майстер Ингер. Какой же вы. Эх.
Теперь наступила ее очередь убегать, а его — удерживать.
— Все равно я уволюсь, пока еще можно что-то исправить, — пробормотал он, прижимая ее к груди и обдавая жарким дыханием лицо. Они стояли посреди улицы, никого не стесняясь, и никому не было до них дела: ни сонным деревьям, ни темным домам, ни случайным карам. — Ирис нас застала, и с Войцехом некрасиво вышло.
— Никуда ты не денешься, — Северина даже в воротник его ветровки вцепилась, — ты мой, Валериан. Слышишь? Мой. Майстра Ирис дала понять, что вмешиваться не станет, а перед дотторе завтра извинишься, придумаешь что-нибудь. Все наладится.
И все действительно налаживалось. Где-то наверху лился золотистыми нитями по небу метеоритный дождь, а внизу, в глухой тени, куда не попадал фонарный свет, у чужого палисада, мужчина и девочка целовались. Северина тянула его ремень, путалась пальцами, майстер Ингер пытался снять ее руки, а она отталкивала их и опять принималась за свое. Второй раз еще слаще первого, Северина поняла это, когда майстер Ингер развернул ее лицом к решетке, стянул трусики, толкнулся сзади — кожа к коже, бедра к бедрам, плотно до упора, с глухим стоном и звериным рычанием. Внутри прокатилась волна жара, будто активировались какие-то особые точки. Колени ослабели, в груди разлилась истома. Теперь понятно, почему люди так любят секс. Чистое наслаждение. Ей вдруг захотелось плакать. Плачут же иногда от счастья? Но Северина давно уже не плакала от души, ни от счастья, ни от горя. Только, когда это требовалось для дела.
Она вцепилась в железные прутья, покачиваясь от толчков, слушая монотонный гул ночного города, разлившийся в дальней дали, будто в другой галактике. Если бы их застали в этот момент… но их не застали, и Северина тихонько выдохнула, ощущая в себе поток горячего мужского семени.
Потом майстер Ингер прямо на земле стоял перед ней на коленях, прижавшись колючей щекой к ее животу. Они разговаривали мерным расслабленным шепотом и поглаживали друг друга.
— Это все равно не будет длиться вечно, — с сожалением заметил он, — рано или поздно это закончится.
— Мы будем встречаться тайно. И в школе, и за ее пределами, — заверила она. — Хочу, чтобы ты брал меня, как сегодня в раздевалке. И как сейчас — здесь. Ты — мой, Валериан. И никто этого не изменит.
— Когда ты окончишь школу, я попробую поговорить с твоим отцом. Я буду много работать, Северина. Возможно, он поймет нас.
Ее тюфяк-отец, возможно, и понял бы, но Северина такого даже представлять не хотела.
— Конечно, поймет. Все наладится. Как я счастлива, что мы снова вместе.
— Я не сделал тебе больно?
— Нет, милый.
— Но я не смогу перестать делать тебе замечания на уроках, это будет подозрительно.
— Конечно, я все понимаю, милый.
— Давай сходим куда-нибудь? В кафе, в кино. В другой части столицы, где меньше риск нарваться на знакомых. Ты — девушка, Северина. Я хотел бы ухаживать за тобой.
— Сделай мне другой подарок, милый. Стань моим спутником на осеннем балу.
ЦирховияДвадцать восемь лет со дня затмения
Делегация послов из Нардинии походила на стайку наряженных попугаев. Они выстроились перед троном канцлера в зале для приемов и украдкой озирались, разглядывая окружающее великолепие: позолоту, полированные полы, всевидящее око под самым сводом. Дикари, у них наверняка такого нет, только оранжевая кирпичная пыль и соленые камни. Нардинийцы живут по своим, не всегда приемлемым для благородного и образованного человека понятиям. У них есть рабы и рабыни, которых можно купить, продать и даже убить при желании, им чужды стыд и скромность в том, что касается интимных удовольствий, среди них считается незазорным иметь несколько любовников сразу, делить супругов с другими. Они все поголовно сидят на опиуме, поклоняются драконам и своим странным богам настолько, что строят здания в виде их фигур. И потом в этих зданиях обитают.
Ян рассказывал, что Димитрий любил одну из них. Нардинийскую дикарку. Ничего удивительного в этом нет, ведь будущий наместник всегда предпочитал извращенные удовольствия.
В первом ряду стояли трое послов в, казалось бы, вполне приличной одежде — деловых костюмах. Вот только не темных, из дорогой роскошной ткани, как принято в Цирховии, а в цветных: синем, зеленом и розовом. Мужчина в розовом — это стоило только увидеть. Все они были брюнетами, с загорелыми лицами и окладистыми бородами. Бородатый мужик в розовом. Кто после этого станет считать нардинийцев нормальными людьми?
За послами топтались двое зеленоголовых. Жрецы. Страшные до жути, одетые в ярко-желтые хламиды до пола с широкими рукавами, смахивающие в чем-то на женский халат. Голову каждого украшала чалма из такой же ткани. Лица были выкрашены в цвет молодой травы — отсюда и такое прозвище — но, если приглядеться, видно, что и руки у них зеленые и остальные части тела, видимо, тоже. Глаза мутные — жрецы наверняка даже теперь находились под опиумными парами. Ходили слухи, что в таком состоянии они разговаривают с богами и передают народу их волю. Ну-ну. Тогда в Цирховии в темпле темного бога каждый второй может предсказывать будущее.
После жрецов шли девушки — услада для мужских взоров. У нардиниек этого не отнять, они красивые. Длинные густые волосы, темные глаза, кожа встречается и бронзовая от загара, и розоватая, и белая. Не такая белая, как у цирховийских волчиц, у тех она чистая, как парное молоко, а у этих скорее молоко с легким добавлением корицы. Девушки были одеты в национальные одеяния: широкая, вышитая серебряной и золотой нитью лента проходила между грудями и охватывала шею вверху, а на животе расширялась и переходила в полупрозрачную юбку из летящей ткани, длинную, в пол. Сами груди висели напоказ — маленькие, почти детские и налитые, вполне оформившиеся и аппетитные — соски украшали колечки, цепочки и длинные, покачивающиеся от движения серьги.
Нардинийские женщины не стесняются наготы и гордятся своей грудью, символом материнства. И детей, как говорят, рожают от кого попало, потому что сам факт деторождения почетен, приветствуется и всеми уважается. У них нет понятия бастарда, ублюдка, незаконнорожденного. Если ребенок родился не от мужа, значит, просто родился от другого отца, и для того отца считается законным. Рожают даже от рабов — если по каким-то причинам не имеют мужа — и никто потом этого отпрыска не шпыняет за происхождение. Странные.
Девушки, входившие в делегацию послов, оделись тоже в разные цвета: одна в небесно-голубом, другая — в солнечно-желтом, третья — в цветочно-алом и четвертая — в огненно-оранжевом. На предплечьях красовались широкие металлические браслеты. Ладони и длинные волосы были выкрашены в тон платьям. Интересно, нардинийки вынимают свои украшения из сосков, когда кормят детей? Министр иностранных дел предупреждал, что национальные одежды — дань уважения правителю, с визитом к которому явились, и в обычной жизни все эти люди скорее всего выглядят не столь вычурно, но представить для них другой вид было трудно.
Венчали процессию рабы, с трудом, по двое и по трое, втащившие в зал тяжелые кованые сундуки, выполненные опять же в виде фигур драконов. Крышки в виде голов удерживали висевшие в районе "шеи" массивные замки; крылья, когти, лапы и хвост, обернутый вокруг туловища, — все выглядело вполне реалистично. Кем бы ни был мастер, создавший такое, он явно потратил не один день, а может, и год, на работу.
Благородные цирховийцы из числа допущенных к приему делегации таращились во все глаза. И на полуголых девок с украшениями в сосках, и на кайфующих жрецов, и на разноцветных послов. Нардинийцы заметно мерзли в своих тонких одеяниях, то и дело покрывались мурашками и поеживались, косились на стрельчатые окна, но держали на лицах приветливые улыбки. За окнами густо валил снег.
Посол в розовом — похоже, глава делегации — выступил вперед и заговорил зычным голосом:
— Великий император, первый дракон Нардинии, Мирового океана, Раскаленных островов, Мертвых земель и Проклятой пустыни и великая императрица, первая мать Нардинии, Мирового океана, Раскаленных островов, Мертвых земель и Проклятой пустыни приветствуют великого канцлера объединенных земель Цирховии и Дардании.
Говорил он на общем языке — как хорошо, что люди придумали общий язык. Когда-то в Цирховии общались на древнедарданийском, а в Нардинии — на древненардинийском, но те времена прошли, оставив полузабытые языки жрецам да монахам. Нормальное современное общество понимает друг друга везде, даже за океаном. Но кто-то должен поправить посла, с упоением держащего речь. Димитрий — не великий канцлер, он просто наместник, просто дальний родственник настоящего правителя, случайно оказавшийся старшим в очереди на трон. Почему никто не поправляет?
Северина, которая во время приема сидела на своем положенном месте — на бархатной подушечке, брошенной на верхнюю ступень рядом с троном супруга, — осторожно повернула голову. Какое холодное лицо у Димитрия, какая неприятная улыбка у Алана, притаившегося за спиной брата и положившего руку на позолоченное изголовье. Как блестят глаза побочного сына, словно именно ему произносят хвалебную речь. Этот поправлять не станет, уж точно. Карги Ирис здесь нет, притворилась больной, и на том спасибо.