ин с молоком и принялся пить из него. Из-за слабости руки дрожали, и молоко потекло по уголкам рта, проливаясь на грудь.
— Мерзкий выродок, — послышалось в спину ворчание Несломленного Отца.
— Угу, — согласился Димитрий, не отрываясь от питья.
— Убирайся из моего дома.
— Не-а, — он поставил кувшин на место и очень не по-благородному вытер губы рукавом. Учитель по этикету, который наставлял его в детстве, помер бы на месте, увидев подобное. — Это мой дом, папенька. И никто меня отсюда не прогонит.
— Тогда мы уйдем, — встал в позу Талантливый Отец. — Мы все. Мы покинем это проклятое место.
— Ну-ну, — махнул ему в знак согласия Димитрий. — Валяйте.
Семейные драмы его смертельно утомили, после еды организм срочно требовал сна. Он почти не спал прошлой ночью, ворочаясь на узкой кровати в своей прежней комнате, бесконечно ощущая в ноздрях запах крови и слушая плач матери и гневную поступь отца. Как же все поменялось с тех пор, как он ушел из дома. Теперь они не находили себе места ночью, а он лежал и слушал их.
Но все же, прихрамывая мимо отца к порогу, он задержался на минутку, чтобы добавить:
— Еще раз заорешь при мне на мать — убью. Давно мечтаю это сделать.
Глаза у Виттора расширились до размера блюдец, и в них читалось то, что и хотел видеть его сын. Бесстрашный Отец его боялся, и это было хорошо.
В холле он в задумчивости постоял перед лестницей, ведущей на второй этаж — массивное творение из мрамора и дорогих ковров, по которому так не хотелось взбираться ползком и лететь потом вниз, не осилив последних ступеней. Плюнул и отправился в комнаты для слуг. Отыскал в каморке прачки стопку чистого белья, вернулся в гостиную и постелил себе на диване. А Страдающие Родители пусть поищут другое место для страданий.
В ночной тиши его тренированное тело проснулось так, как и было приучено просыпаться: размеренное дыхание не сбилось, ресницы не затрепетали, ни один мускул не дрогнул. Он спал секунду назад — а теперь бодрствовал с закрытыми глазами, чутко прислушиваясь к чужаку у постели. Впрочем, уже стало понятно по запаху, что это его мать, и Димитрий осторожно приподнял веки.
Ольга сидела перед ним в простом домашнем халате и с длинными распущенными по плечам волосами, такая, будто только сама поднялась с кровати. В полутьме она казалась совсем молодой, гладкая молочная кожа тускло лоснилась, в серебристых глазах застыла печаль. Она сидела и смотрела на сына сверху вниз, как мраморная статуя, как сошедшая с небес богиня, а он лежал перед ней в той же позе, уткнувшись щекой в подушку, обхватив себя руками и затравленно выглядывая из этого своего убежища.
Мать заметила, что он проснулся, и будто через силу подняла руку. Хотела коснуться его обнаженного плеча, но что-то словно мешало. Заколебалась и отдернула руку, прижав к себе.
— Такой взрослый стал, совсем мужчина, — произнесла в чем-то даже обиженно. — Такой чужой.
Все правильно, он сам виноват в том, что такой чужой и взрослый. Не маленький сладкий мальчик, которого ей так нравилось качать на руках. Одно. Сплошное. Разочарование.
— А я все вспоминаю, как носила тебя вот тут, — мать приложила ладони к животу, растопырила пальцы, словно представляя, что держит их на большом и округлом. — Так радовалась своей первой беременности, так ждала встречи с тобой.
Теперь в ее голосе сквозила вина, но он знал: она винит себя за то, что эту беременность оставила. Если бы знала заранее — наверняка всадила бы в свой живот нож.
— Ну скажи, это ведь не ты… Эльзу?
Сколько надежды таилось в этом вопросе. Надежды на его милостивую, успокаивающую ложь. Он молча выдержал ее взгляд, и Ольга отвернулась первой. Сглотнула, дернув нежной шеей. Он закрыл глаза: сколько раз в видениях на этой шее кольцом смыкались его руки?
— А хочешь, у нас все будет по-другому?
Прикосновение матери застало его врасплох. Он не успел заметить движение и подготовиться, поэтому дернулся, отодвигаясь от ее руки, но мать резко подалась вперед, встала на колени у постели и принялась безжалостно гладить его лоб, виски, скулы. Так не ласкают своих детей, так холят котят или щенят, приглаживают им шерстку скорее для своей радости, чем для их удовольствия, но для него и этого было слишком много.
— Не надо… мама…
Это были первые слова, которые он вообще смог выдавить из себя, и горло неожиданно оказалось пересохшим, поэтому голос вышел хриплым и чужим.
— Надо, — твердо возразила мать. Ох уж этот непререкаемый родительский авторитет, — Раз ты вернулся в нашу семью, теперь все будет по-другому. Если хочешь, отец уступит тебе место в парламенте. Это он пока злится, но потом остынет и все поймет. Только ты тоже стань другим, ладно? Эльза теперь никогда не выйдет замуж, не подарит нам внуков, так хоть ты остепенись, стань семейным человеком. Есть на примете одна девушка, милая, добрая, из приятной семьи. Она будет хорошей женой. Женись, живи как все, будь счастлив. И пожалей нас.
Похоже, мать не понимала, что просит невозможного, и Димитрий покачал головой, но она так редко прикасалась к нему, поэтому его отказ получился очень мягким:
— Я уже женат.
— На ком? — странно, но вместо радости его мать испугалась. Он бы обязательно заметил логическую несостыковку, но ее рука лежала на его щеке, и от этого было трудно думать.
— На самой лучшей девушке в мире, — он слабо улыбнулся, вспоминая, как все было. — На самой смелой. И слепой.
Мать слегка отшатнулась.
— Тогда… может быть, ты познакомишь нас с ней?
Наверное, он бы так сделал. При других обстоятельствах. На крайний случай, он мог бы показать матери снимок… но Петра говорила, что такие фотографии не показывают никому. Иногда ему продолжало казаться, что она где-то рядом, поэтому он усилием воли стряхнул с себя наваждение.
— Не могу. Ее нет. Она не существует в реальности.
Их взгляды встретились, и, как и немногим ранее в глазах отца, Димитрий тут же прочел истинные мысли матери. Он безумен и несет бред. И она это понимает. Ольга отдернула руку, с гримасой брезгливости вытерла ладонь об одежду и ушла.
А на следующий день, проходя мимо отцовского кабинета, он услышал, что старый козел снова орет на жену.
— Ты точно никчемная дура. Что было сложного в том, чтобы просто убедить его подписать проклятый брачный договор? Что, я тебя спрашиваю? Ну сказала бы ему, как мы все его любим, что, язык бы отвалился?
— Я не могу, Виттор. Я не могу притворяться, — оправдывалась мать. — Я… видеть его не могу. Как я могла его, по-твоему, заставить? Он — не мой сын. Он…
— Дура.
Перед глазами так полыхнуло, что Димитрий не помнил, как толкнул дверь. Злосчастная бумажонка лежала на отцовском столе, он подошел, взял ручку — новую, ведь ту, которая побывала в ребрах Криса, наверняка выбросили — и размашисто подписал, чуть расцарапав бумагу. В упор посмотрел на мать, та густо покраснела, избегая этого взгляда.
Имя невесты его не интересовало.
Торжество бракосочетания он так же проигнорировал. Впрочем, это уже ничего не меняло: бумаги были подписаны, а представлять жениха на формальной церемонии вполне мог его отец. Старый козел наверняка от души повеселился на празднике, особенно если учесть, что расходы полностью взяла на себя сторона невесты. Кому-то очень хотелось выйти замуж, и, похоже, неважно за кого.
Пожалуй, лишь любопытство и заставило Димитрия почтить своим присутствием хотя бы первую брачную ночь. Он и эту роль доверил бы Многострадальному Отцу, — и гори оно все синим пламенем, и пусть они все делают, что хотят, только оставят его в покое, — но в последний момент почему-то передумал. "Милая, добрая, хорошая", — описывала невесту Добросердечная Мать. Такие обычно сгорали на первом его поцелуе. Будет ли эта рыбка пылать ярче, чем святая Южиния в памятный день?
На свадьбу сторона невесты преподнесла молодым подарок — собственный особняк. Это было одним из условий договора, и Димитрий подозревал, что без происков Бескорыстного Отца тут не обошлось: старый козел не мог упустить идеальный шанс все-таки сплавить ненавистного отпрыска из своего дома. К новому жилищу Димитрий прибыл ближе к полуночи. Постоял немного на улице, разглядывая кованые вензеля на верхушке ворот, вымощенную плиткой площадку перед особняком, в центре которой красовался небольшой позолоченный фонтан в виде статуи святой Делии, льющей из кувшина воду для ягнят, вытянутые и закругленные вверху окна, почти все темные и слепые, кроме нескольких в правом крыле. Особняк был одноэтажным, но занимал достаточную площадь, и никто не мог бы назвать этот подарок скупым.
Дом ему понравился. Примерно такой же он хотел бы построить для девочки-скалы, даже встречался с архитектором, обсуждал чертежи, присматривал участки земли для покупки. Готовил сюрприз, намереваясь, если понадобится, силой перевезти ее потом из маленькой, тесной, совсем не подходящей для жилья квартирки, к которой она питала странную тягу и любовь. Но что-то пошло не так. Что-то не сложилось.
Димитрий вошел в ворота, радуясь, что здесь не держат привратника: ему бы не хотелось и сюда пробиваться с боем. Подошел к входной двери и постучал рукой, затянутой в кожаную перчатку. Звук получился глухим, и он размышлял, стоит ли снять перчатку и постучать громче, когда служанка все же открыла ему. Девушка оказалась совсем молоденькой, но хорошенькой, с густыми темными волосами и большими глазами с поволокой.
— Вы кто? — без обиняков поинтересовалась она, приоткрыв влажный розовый ротик.
— Твой новый хозяин, — ответил Димитрий и вошел, оттолкнув ее с пути.
В холле он остановился, чтобы снять пальто и попривыкнуть к обстановке. Вокруг царила тишина, и он порадовался, что принял мудрое решение и пришел поздно, когда гости, — если таковые, конечно, были — уже успели разойтись. Служанка приняла его верхнюю одежду и вытянулась перед ним по струнке, готовая услужить.
— Госпожа отпустила всех слуг на сегодня, — сообщила она, — но мне приказали навести везде порядок перед уходом. Вам подать ужин?