— Нет. Не знаю, — пожал плечом Димитрий, глядя ему прямо в глаза.
Его собеседник вдруг вскочил на ноги, схватил папку, взмахом руки смел с края стола посуду. Брызнул в стороны прозрачный фарфор, желтыми и алыми кляксами расплескалось по полу варенье, раскатился хлеб, зазвенели, подскакивая, приборы, но наместник и бровью не повел. Ян положил перед ним раскрытую папку.
— Смотри. Клянусь, что теперь я не прикоснусь к Северине и пальцем. Если ты так желаешь — так и будет. Это наказание я вполне заслужил. Если надо — сам уеду. Ты меня больше никогда не увидишь, и она — тоже. Только пожалей ее. И вашего ребенка.
Он говорил что-то еще, покрасневший, помятый с похмелья и возмущенный, размахивал руками, в нарушение всех правил субординации нависая над сиятельным наместником, и почти кричал, а Димитрий невольно опустил взгляд вниз и посмотрел. Сверху лежала большая фотография, из-под нее выглядывали еще какие-то листки, но он не стал перебирать их и читать исписанные убористым почерком строчки, а только смотрел, и смотрел, и смотрел на изображение. Лицо его оставалось все таким же безмятежным и спокойным, дыхание не участилось, кулаки не сжались и тело не напряглось. Он всегда отлично владел собой.
— Дим.
— Что? — Димитрий поднял взгляд, в котором ясно читалось: он не слышал совсем ничего, ни словечка из сказанного, и вообще очень удивлен, что находится здесь, в этой комнате и в компании с этим человеком. Несколько кратких мгновений он пребывал где-то очень далеко.
— Я умоляю тебя о прощении, — Ян порывисто прижал руку к груди, его глаза влажно блестели, — если хочешь, я приму любое наказание. Только не мсти за меня Северине.
— Северине? — Димитрий с трудом мог вспомнить, кто это вообще такая. Он снова растерянно посмотрел на фотографию. — Почему я не знал раньше?
— А ты хоть чем-нибудь интересовался? — горько и даже как-то зло бросил человек, который прожил с ним бок о бок почти всю сознательную жизнь, но было понятно: злится он не на Димитрия, а на самого себя. — Ты же на внешнюю политику всегда плевать хотел. Кто принимал все нардинийские делегации? Алан? Кто решал дипломатические вопросы? Твои министры? Ты едва ли знаешь, как вообще зовут драконьего императора.
— Ты прав. Не знаю, — покачал Димитрий головой. Он помолчал немного, а потом спросил осторожно: — Как все было на самом деле?
Ян потер ладонью подбородок, опустился на свой стул.
— Я усыпил ее. Увез в надежное место. Когда она очнулась — уговорил остаться там.
— Нет, она бы не осталась просто так, — тут же недобро улыбнулся Димитрий.
— Да, не сразу, — со вздохом согласился Ян, — уж не помню, что я там плел, какими правдами и неправдами удерживал, но в итоге мы заключили сделку о том, что она даст мне две недели, и если я докажу, что без нее тебе лучше, она уедет. Навсегда.
Фотография закрывала собой те, другие бумаги, наверняка тоже содержащие много интересного, и Димитрий уже взял было ее в руки, намереваясь отложить в сторону, но почему-то замешкался. А потом аккуратно вернул на место.
— Что ты ей обо мне рассказал?
— Все, брат, — Ян виновато скривился. — Я все ей рассказал. И про Эльзу тоже. Я ненавидел ее. Я хотел, чтобы она знала.
Димитрий закрыл глаза, принимая, уравновешивая внутри эту мысль. Заставляя себя смириться. Что ж, сам он, пожалуй, так и не смог бы признаться. Даже если понимал, что поступает нечестно.
— Она поверила?
— Нет. Или она просто отказывалась этому верить. Не знаю, — Ян вытащил из внутреннего кармана пиджака пачку сигарет, щелкнул зажигалкой, закурил. Его рука мелко дрожала. — Но сделку со мной заключила. Две недели — и если тебе не станет лучше, вы будете вместе, если без нее ты пойдешь на поправку — она уезжает.
Две недели. Димитрий холодно ухмыльнулся, вспоминая, что тогда произошло даже не за две недели — за один тот самый день, когда его больше ничто не держало.
— Она, конечно, убедилась, что без нее я не пропал.
— Я дал ей понаблюдать украдкой, — кивнул Ян, — и к тому моменту ты был уже здоров. Все только и говорили, что о твоей свадьбе с Севериной. И тогда она уехала.
На краю стола лежал полукруглый осколок — все, что осталось от кувшинчика для сливок. Димитрий неторопливо взял его, сжал острым краем в ладони.
Хорошо.
— А как же ее вещи? Документы?
Ян засмеялся. Довольно безрадостно.
— Я все время ждал, когда ты об этом спросишь. Когда зайдешь в ту квартиру и вдруг заметишь, что ее чемоданов и вещей нет. Приготовился даже врать тебе, что выкинул их или закопал вместе с телом, — его беспричинное веселье угасло так же быстро, как и возникло. — Врать было очень тяжело. Врать все эти годы — особенно. Но я боялся, что ты снова убьешь себя ради нее. А вещи… я забрал их и отдал ей, лично отвез ее на вокзал, купил билеты, усадил в вагон. Отправил восвояси в целости и сохранности. И ждал, когда ты спросишь. Но ты ведь так ни разу и не вернулся в ту квартиру? С того дня так и не переступил тот порог?
Димитрий покачал головой.
Он не мог.
Он не мог даже об этом думать.
Ян сочувственно помолчал.
— Знаешь, брат, я бы и до самой смерти не рассказал тебе правды, если честно. До самой своей смерти, конечно же, не твоей. Но когда ты чуть не сжег себя в проклятом темпле, я понял, что теперь врать бессмысленно. Что ты угробишь себя уже по другой причине. Из-за сестры. И я подумал… может, теперь твоя женщина вместо того, чтобы разрушать, удержит тебя? Даст тебе стимул не сдаваться? А, Дим?
Димитрий как-то некстати вспомнил про осколок и разжал руку. С удивлением посмотрел на окровавленную ладонь, будто видел кровь впервые в своей жизни.
— Уходи, Ян.
— Нет, ты не понял, — переменился тот в лице, — это же свежая информация. Я человека нанял, тот поехал в Нардинию, все разузнал. Мы можем организовать встречу. Императорская чета не выезжает из страны по каким-то своим понятиям, кто их разберет, но мы можем сделать так, чтобы ты с делегацией туда поехал. Я все исправлю.
— Уходи.
— Дай мне все исправить, — горячо взмолился Ян. — Я уверен, она тебя еще любит. Она-то наверняка слышала о тебе и знает, кто ты такой теперь. Да, это будет сложно, но для таких, как мы с тобой, братишка, ничего невозможного не существует. Мы вернем ее тебе, даже если для этого придется рискнуть политическим благополучием.
— Уходи, Ян, — на благородном лице наместника впервые за все утро отпечаталась усталость. — Ничего не надо делать. Скажи Северине… скажи ей все, что хочешь. Я не буду отбирать у нее ребенка, я не буду запрещать тебе ее видеть. Я дам ей развод, если нужно, чтобы ты женился на ней. Только уходи. Оставь меня в покое.
Начальник охраны затушил сигарету в одном из уцелевших блюдец, хотел что-то сказать, но передумал. Он хорошо знал Димитрия и умел чувствовать момент, когда перегибать палку не стоит, поэтому в конце концов сдался и ушел.
Как только дверь закрылась, наместник снова опустил взгляд на фотографию. Женщина на ней была знакомой — и все-таки другой. Ее темно-каштановые, с золотистой искрой волосы стали длинными, до самой талии, лицо — раскрашено на национальный манер. Платье нардинийское, бесстыдно-открытое, но она, похоже, чувствовала себя в нем привычно, на запястьях, локтях, в волосах, в ушах, на шее — всюду золото и драгоценные камни. Она стояла на балконе, увитом белыми и розовыми цветами, подняв руку, улыбаясь. Димитрий прекрасно знал этот жест. Так приветствуют подданных. Мужчина, находившийся рядом, принял точно такую же позу. У него были смоляные кудри, темные глаза, смуглая кожа, острый крючковатый нос. И глаза человека, который ненавидит свое место.
Димитрий уделил императору только секунду внимания и снова переключился на женское лицо. Он смотрел, и смотрел, и смотрел, жадно впитывая глазами каждую даже едва видимую деталь, каждую мелкую черточку, не замечая, как губы тронула слабая, теплая, такая несвойственная ему нежная улыбка.
Великая императрица, первая мать Нардинии, Мирового океана, Раскаленных островов, Мертвых земель и Проклятой пустыни — так величали ее в официальной речи.
Девочка-скала — так называл ее он.
Петра.
Дарданийские горы.
Двадцать восемь лет со дня затмения.
Конечно, Эльза имела представление о том, как выглядит гостевая часть монастырей, и мысленным взором так и видела роскошную мебель, дорогие тканевые драпировки, столы с вкусной едой, тишину и покой комнат отдыха, красоту смотровых площадок. К проживанию в "служебной" части горной обители она тоже в дороге морально готовилась, но оказалась все-таки не достаточно готова.
Коридоры, выдолбленные прямо в земляной породе, голые и наполненные свистящими сквозняками, мрачные лица облаченных в грубые темно-коричневые власяницы людей, сурово поджатые губы красноруких монахинь, желтые свечи, дрожавшие в темных углах и почему-то делавшие окружающий мрак еще темнее — вот что встретило Эльзу. Ей стало любопытно, в таких ли условиях живет в своем подземном мире ее брат Кристоф? Как он выдержал там, во тьме, без солнечного света, столько лет? Ей, например, уже хотелось бежать отсюда. Но вместо этого она, сложив руки на груди в защитном знаке, упрямо плелась в хвосте процессии таких же послушников, идущих в келью настоятеля.
В пролете каменной лестницы ее взгляд упал на узкое окно — просто дыра в камне, без стекла, открытая всем ветрам. Ослепительная белизна снега обожгла глаза, высота снаружи была огромной — падать и падать — и тут же закружилась голова. Эльза схватилась рукой за стену, испугалась, что камень под ладонью сейчас просядет, и она провалится туда, но ничего не случилось, и никто не обернулся на шорох, не обратил на нее внимания, и пришлось собраться с духом и поспешить, чтобы не потеряться.
Процессия уже свернула за угол, а Эльза растерялась: с другой стороны от поворота дверной проем открывал выход в лес. Она остановилась в замешательстве, разглядывая опавшую серую листву, густую, словно ковер на земле, влажные мшистые древесные стволы, клубящиеся меж деревьев сумерки, бесцветное небо…