Они переходили из зала в зал, от одной группы к другой, с кем-то здоровались, с кем-то долго и тихо беседовали, где-то просто стояли, прислушиваясь к чужому спору, но везде, так или иначе, рано или поздно, отец с гордостью выдвигал Димитрия на передний план, клал ему руки на плечи и представлял:
– Мой наследник.
Да, тогда Димитрий был еще единственным и счастливым и мог носить гордое звание наследника, и звучание этого слова запомнилось ему на всю жизнь наряду с запахом сигарет и коньяка.
В одном из залов шел спарринг по боксу. Два лаэрда, в белоснежных брюках и светлых рубашках с подкатанными рукавами, выставив перед собой обмотанные специальными эластичными повязками кулаки, порхали друг напротив друга по блестящему, как зеркало, паркету. Именно что порхали – легкими и стремительными движениями они напомнили Димитрию двух бабочек или, на худой конец, танцоров.
Выпад. Уклонение. Выпад. Уклонение. Там не было выбитых зубов или заплывших глаз, искусство заключалось не в нанесении увечий противнику, а в умении изящно избежать удара. Это беднякам нужно уметь постоять за себя в потасовке и хорошенько покалечить врагов, благородный лаэрд постигает науку боя исключительно ради поддержания собственной физической формы и работы мышц.
Димитрий засмотрелся так, что позабыл обо всем на свете. Смотри и учись, полушутя-полусерьезно бросил отец, и он старательно смотрел и учился. И обрадовался, что его отец тоже так может, когда тот скинул пиджак, закатал рукава белой рубашки, дал слуге перевязать руки и занял место одного из спаррингующихся. Его ноги легко порхали над паркетом, кожаные туфли едва слышно поскрипывали, все тело подобралось, вытянулось в струну, корпус безошибочно отклонялся то в одну сторону, то в другую, и кулак противника раз за разом проходил мимо. Он казался сыну настоящим божеством.
Потом место отца снова занял кто-то другой, но Димитрий продолжал стоять, не отводя глаз. Он уже видел себя там, на паркете, и представлял, что сможет не хуже, а даже лучше. Нужно только немного научиться. Сколько времени он провел в этом зале, наблюдая одну пару за другой? Наконец, Димитрий опомнился и сообразил, что отца нет рядом. Он обошел всех посетителей, дергая каждого за рукав, чтобы заглянуть в лицо, и начал слегка паниковать.
Никто не обращал внимания на мальчика, который ходил по коридорам и словно искал кого-то. Клуб был закрытым, кого попало сюда не пускали, и если ребенок потерялся – никуда не денется, на улицу не выйдет, найдется. К тому же, Димитрий не плакал навзрыд и не звал отца в голос, просто сосредоточенно бродил по этажам, а волнение выдавало лишь побледневшее лицо.
Отца он нашел в каком-то укромном углу. Точнее, сначала он их услышал. Непонятную возню, шорох, приглушенное сбившееся дыхание… Виттор прижимал к стене какую-то женщину. Димитрий очень удивился, ведь в клуб пускали только мужчин. А тут – незнакомая майстра. Да еще очень странная! Ее голые ноги, видневшееся из пены многослойной кружевной юбки, плотно обхватывали бедра его отца. Светлые брюки Виттора сползли до колен, накрахмаленная рубашка была расстегнута и едва держалась на плечах, а сам он с перекошенным безумным лицом вдалбливал женщину в стену под ее тихие стоны и вздохи.
И забрались-то они как далеко! Под самую крышу! Слуги, разносившие на подносах закуски и напитки, сюда не поднимались, гости клуба тоже здесь не прогуливались, Димитрий и сам бы не решился сунуться, если бы не отчаялся найти отца…
Это потом, гораздо позже, он понял, что случилось в тот день. Почему отец вдруг решил взять его с собой, якобы желая похвастаться перед знакомыми подросшим сыном. Димитрий нужен был для отвода глаз. Чтобы ревнивая и подозрительная мать выдохнула со спокойным сердцем, ведь в компании ребенка Виттор явно не станет ходить по злачным местам. И спарринг тот был показан мальчику, чтобы отвлечь, заинтересовать, выиграть полчаса свободного времени. И женщин в тот клуб пускали, если женщина эта выглядела прилично, а не являлась продажной нонной. Стоило лишь сунуть привратнику немного денег…
Все это Димитрий сообразил, когда уже вырос сам и познал порок в полной его красе и многообразии. А тогда, шокированный увиденным, он не придумал ничего лучше, чем громко спросить:
– Пап, а где мама?
Виттор вздрогнул, злобно выругался и отвернулся, трясущимися руками приводя одежду в порядок, а женщина – эта странная майстра – спокойно одернула юбку и улыбнулась мальчику. Улыбнулась так, как улыбается смертельная бездна, в которую заглядывает жертва перед падением.
Димитрий сам не знал, почему он периодически возвращался мыслями к этому воспоминанию. Наверно потому, что странное ощущение так и не покидало его. Лицо незнакомки совершенно стерлось из памяти, сколько он не силился вспомнить, перед глазами будто пелена стояла. А вот улыбка осталась. Как можно помнить леденящую кровь улыбку и напрочь забыть лицо? Он не знал.
Зато крепко усвоил другое. Ошибочно оценивать ситуацию по первому впечатлению. Ошибочно считать, что красивая внешность обязательно соответствует внутреннему содержанию. Ошибочно думать, что лишь добро носит белое. Нет. Зло тоже может его носить, просто потому, что имеет более широкий и разнообразный гардероб и не гнушается проявить фантазию. А еще – в отличие от прямолинейного, закованного в жесткие рамки добра – умеет подстраиваться под обстоятельства.
Отец, например, всегда следил за модой.
Цирховия. Шестнадцать лет со дня затмения
Подкатывая до локтей рукава светлой рубашки, Димитрий прислушался к многоголосому рокоту за стеной. Окулус – огромная дыра высотой в три этажа, расположенная под главным залом темпла – уже переполнился публикой. Люди толпились на балконах, с риском для жизни цеплялись за подгнивающие от постоянной сырости деревянные балки в надежде занять места повыше. Поглазеть на аристократа, который дерется не хуже самого отчаянного выпивохи с площади трех рынков – редкое удовольствие. Воздух наполнялся хриплой руганью, запахами пива и яблочного сидра, вонью табака. Изредка сквозь них просачивались нотки настоящего парфюма с примесью добротного вина и ароматизированных сигарет.
Это была его вотчина, его мужской клуб взамен того, наполненного аристократами в белом. И подобно отцу следуя моде, Димитрий всегда одевался соответствующе.
Многие из посетителей ради такого случая принесли свои последние деньги, чтобы сделать ставку. Даже издалека Димитрий чувствовал запах азарта, кипящий в их крови. Конечно, ведь если поставить на его победу десять монет, то заработаешь двадцать, а если не пожалеешь сто – получишь двести. Заработок легкий и, главное, никакого риска: за все время Волк не проигрывал ни разу. Правда, все равно появлялись и те, кто ставил против него. Каждый раз новый соперник тешил в душе надежду на везение и подбадривал группу поддержки, чтобы кидали деньги на кон и не сомневались. Ведь в случае победы он стал бы миллионером. Иногда они объединялись в группы из двух, трех или четырех человек, договариваясь о разделе выигрыша. Люди забавны в своем стремлении добиться невозможного.
Пока в человеческих душах возводились радужные замки мечтаний, темпл жил своей жизнью. Укромные ниши, где можно было принять дозу опиума, не успевали пустовать, а нонны, обманчиво скромные и прелестные, ждали того, кто решит побаловать себя их компанией. Представителям среднего класса их услуги приходились вполне по карману, а таковых, пусть и инкогнито, в освещенных лишь светом факелов и свечей стенах темпла находилось немало. Беднякам же оставалось облизываться и фантазировать. Местные девушки знали себе цену, а за тем, чтобы их легкодоступность оставалась реальной лишь на первый взгляд, неусыпно следили окты. Темпл темного бога был огромной мануфактурой, тщательно организованной и работающей по строгим правилам, с контролем над работниками и своей техникой безопасности на производстве, только вместо сырья и материалов здесь использовали человеческие слабости и пороки.
Димитрий тоже был… нет, не винтиком, но определенной частью этого гигантского механизма. Темпл приютил его, темпл считал его достойным, темпл кормил его. Заменил ему семью. Димитрий вырос, и теперь уже он кормил темпл, обеспечивал приток покупателей опиума и девушек и считал это вполне справедливым симбиозом. Он заботился о темпле, как заботятся о постаревших родителях, взвалив на себя основные хлопоты вместо них.
Чудовище, предвкушая свою порцию удовольствия, притихло и затаилось, но Димитрий знал, что это ненадолго. Сегодня оно уже сорвалось в крик, оно на грани и, значит, скоро станет неуправляемо. Он нарочно медлил перед выходом в окулус, наслаждаясь минутами безмолвия в голове. Девушка, одетая лишь в золотую цепочку на стройных бедрах, уже полчаса ждала, чтобы проводить его на место под свист и восхищенные крики толпы, и заметно мерзла, потирая худенькие плечи.
Ян, который всегда перед боем из кожи вон лез, желая услужить господину, перехватил задумчивый взгляд Димитрия, брошенный на нее вскользь, и растолковал его по-своему:
– Это она? Ее хочешь? Привести ее к тебе, когда все закончится?
Димитрий снова посмотрел на девчонку. В ее глазах появился отчетливый страх, она затаила дыхание и застыла перед ним, с замирающим сердцем ожидая приговора. Пальцы, увенчанные коротко подстриженными и покрытыми прозрачным лаком ноготками, до синяков впились в плечи. Бедра сами собой стиснулись, словно в попытке прикрыть от него гладко выбритую беззащитную впадину между ног, хотя до этой минуты девушка вполне нормально себя чувствовала, стоя обнаженной в компании двух одетых мужчин и готовясь выйти на всеобщее обозрение.
Ее мысли явственно читались на хорошеньком лице. Ну и что, что Димитрий избегал спать с ноннами. Ну и что. Все когда-то случается. А она еще так молода. И ей так хочется жить…
Чудовище встрепенулось, заинтересованное предложением, но Димитрий медленно покачал головой. Она же сломается от одного его прикосновения, сгорит от единственного поцелуя. С таких, как она, он начинал, когда его периоды просветления длились во много раз дольше, а сознание не отключалось. Покорные тела с широко раздвинутыми ногами, бьющиеся под ним в судорогах то ли болезненного оргазма, то ли оргазмирующей боли, уже не приносили облегчения.