– Вот и уезжай к себе домой, – неожиданно для самого себя произнес Димитрий и повернулся к девушке. – Уезжай. Посмотрела, пофотографировала, впечатления разные получила – пора обратно.
Петра растерянно моргнула. Потом прищурилась.
– А я не могу уехать. У меня вместе с сумкой все документы украли. И деньги тоже. Я даже в гостиницу не пошла, все вещи там бросила, потому что за проживание заплатить нечем. Знаю, что нечестно, но там уже приличная сумма набежала.
– Что, хочешь сказать, всю ночь здесь просидела?
– Просидела, – она упрямо выпятила нижнюю челюсть. – И поспать собиралась, но очень холодно…
Он ядовито усмехнулся.
– В следующий раз, если захочешь поспать на улице, газетами утепляйся. Собираешь их в парке, там чаще всего после прочтения оставляют, комкаешь, под куртку засовываешь и под себя стелешь. Так и спишь.
Теперь Петра взглянула на него по-другому. Уже не доверчиво-умоляюще-беззащитно. Внимательно, чуть сердито, как в их первую встречу.
– Врете вы все. Шутите некрасиво. И про газеты только что придумали. А на самом деле уже голову ломаете, как бы половчее мне денег на обратный билет предложить. Я ведь права? Только вот денег я ваших не возьму. Во-первых, потому что не хочу, чтобы вы мне последнее отдавали, а вы отдадите, даже если сами голодать станете, вы такой. Во-вторых, потому что не хочу быть вам обязанной. Может быть, я не хочу быть никому обязанной. Может быть, поэтому я и уехала из дома.
Так вот она какая. Независимая. Такие часто попадают в беду. Женщине нельзя быть независимой, вокруг слишком много опасностей. Ей обязательно нужен кто-то рядом, чтобы уберечь. А иностранке в чужом городе – особенно. Проблема заключалась в том, что из всех мужчин столицы она выбрала именно того, кто не мог ее защитить. Особенно от самого себя.
– И как же ты планируешь добраться домой, если я не дам денег? – с издевкой поинтересовался Димитрий.
– Я уже все решила. На вокзале теперь буду ночевать. Там теплее. Устроюсь куда-нибудь посудомойкой. Денег на обратный билет заработаю. И уеду.
Ну да, как же. На вокзале она будет ночевать. Да у нее на лице написано «неместная, наивная, беззащитная». А он слишком хорошо знал, что за личности водятся в районе вокзала… впрочем, как и в районе площади трех рынков и во многих других районах за исключением, разве что, элитарной части города, где селились аристократы.
Чем больше Димитрий смотрел на скрюченную дрожащую фигурку, тем больше понимал, что не может отпустить ее так просто. Усмехнулся, на этот раз от самого себя, от собственной реакции. Что-то новенькое с ним происходило. Что-то забавное.
– В Нардинии все женщины такие?
– Какие? – Петра выпрямила спину. – Эмансипированные?
– Слепые.
– Я не слепая, – тут же сдулась она.
– Слепая, если думаешь, что мой город – это только красивая набережная и дома самобытной архитектуры. Или что здесь острая нехватка посудомоек, готовых работать за ничтожную плату. Или что тебе удастся с такой зарплаты накопить на билет в ближайший месяц. Или что каждый, кто подсаживается к тебе на скамейку, когда ты плачешь, – твой друг.
Ну вот, он добился, чего хотел. Нижняя губа у Петры задрожала, в глазах снова набухли слезы. Она принялась стягивать с себя его ветровку.
– Знаете, что? Шли бы вы…
На этом поле Димитрий всегда играл уверенно. Теперь, когда Петра расстроилась уже из-за него, ему стало легче дышать и проще думать. Он потянулся и привлек к себе непослушное сопротивляющееся тельце, запутавшееся в рукавах одежды, прижался подбородком к пахнущей цветочным шампунем макушке и закрыл глаза, подавляя в объятиях слабые трепыхания.
– Денег я не дам. И не собирался, самому мало. Но у моего друга есть квартира. Не волнуйся, она пустует. Он уехал надолго, ключи оставил мне. За проживание платить не надо. И это лучше, чем спать на вокзале.
– Дурак вы, – она шмыгнула носом, – совсем с женщинами обращаться не умеете. Отпустите, мне больно и у вас подмышки воняют.
– Не умею, – Димитрий послушно разжал руки и улыбнулся от того, что Петра пусть и неловко, но попыталась обидеть его в ответ. Молодец, показывает зубы.
Отталкиваясь ладонями от сиденья, она отодвинулась от него подальше, но ветровку не сняла, подтянула на себя обратно. Взглянула волчонком.
– А вы там тоже живете? Ну, в этой квартире?
– Нет, – он покачал головой, – меня там не будет. Я живу в другом месте.
– Хм. После всего, что вы мне наговорили, я подозреваю, что если пойду, то вы меня запрете там, изнасилуете и убьете, – с вызовом бросила Петра.
– Изнасилую и убью, – спокойно согласился он, задумчиво посмотрев куда-то поверх ее плеча. – Скорее всего, так все и случится.
Она фыркнула и невесело рассмеялась.
– И все равно продолжаете врать. Вам кто-нибудь говорил, что вы врать не умеете? Плохо у вас получается. Я люблю наблюдать за птицами. И за людьми – тоже. Знаете, люди очень похожи на птиц. Есть такие коршуны, стервятники. Есть безобидные сладкоголосые канарейки. Есть важные попугаи или павлины. А вы – чайка.
– И что это значит? – приподнял бровь Димитрий.
– Чайки любят свободу, – мечтательно ответила Петра. – Морской простор, свежий ветер в лицо, бушующее море под ногами. Вы очень цените свою независимость. Вот вроде и хотите меня пожалеть, но постоянно отталкиваете, будто боитесь. А когда я вас хотела пожалеть, тоже оттолкнули. По той же причине. Но чайки не созданы для убийств. Я не верю, что вы тоже на это способны.
Он еле сдержался, чтобы не расхохотаться. Свобода? Ветер в лицо? Где она понахваталась этой романтической чуши? Его независимость строилась исключительно на маниакальном самоконтроле. Только бы голос в башке не проснулся, а то поржали бы вдвоем. Пришлось откашляться, прочистить горло и вежливо выдавить:
– Милая присказка. Я запомню.
– Запомните, – сказала Петра, и ее лицо стало непроницаемым. – Пойдемте. Я вам доверяю.
Они поднялись и пошли вдоль парапета на некотором расстоянии друг от друга. Теперь, когда лицо Димитрия не скрывал капюшон, встречные прохожие начали посматривать на него, и он испытал приступ глухого раздражения. Аристократическое сочетание оттенков кожи, волос и глаз выдавало его с потрохами, и если люди и не узнавали его лично, то в любом случае недоумевали, что делает здесь в такой час один из белых волков. Подобные ему еще только просыпались в своих мягких и теплых постелях под шарканье ног расторопной прислуги.
Это все его проклятое желание быть нормальным. Зачем оно ему? Зачем ему эта девчонка с тонкими ногами и фотоаппаратом на шее? Какая ему от нее польза? Она совсем не возбуждает его, у него не встает от мысли, как он станет играть с ней, превратит в комочек боли, сведет с ума. Ему противны ее слезы. Зато ему нравится запах ее волос и губ, приятно просто сидеть рядом и вдыхать аромат, не делая ничего больше. Но он не надышится ей, рано или поздно захочет чего-то большего. А она не сможет ему этого дать.
Петра, как назло, не унималась. То и дело бросала на Димитрия косые взгляды, сопела носом и вздыхала и, наконец, не утерпела:
– Возьмите меня за руку.
– Это еще зачем? – довольно недружелюбно отозвался он.
Она насупилась.
– Мне грустно и на душе тяжело. Разве не бывает так, что вам хочется, чтобы кто-то просто подержал вас за руку, когда вам грустно?
Димитрий одарил ее красноречивым взглядом.
– Нет.
– А мне вот хочется. Все-таки плохо вы знаете женщин. Совсем их не понимаете.
С решительным выражением лица Петра сама сунула озябшие пальцы в его ладонь – как будто кусок льда вложила, – а он от неожиданности зачем-то стиснул их. Рукав его собственной ветровки, которым девушка вытирала слезы, был неприятно мокрым и холодил ничем не прикрытое запястье Димитрия, зато Петра удовлетворилась и затихла. Возможно, он на самом деле чего-то в ней не понимал.
Так они и шли рука об руку, пока не достигли нужного дома. Селился здесь в основном рабочий люд из тех, кто не может пока позволить себе отдельное жилище, но упорно трудится с утра до ночи, чтобы на него заработать. Именно поэтому в свое время Димитрий и остановил выбор на «муравейнике». Целый квартал занимали здания в пять этажей, с несколькими подъездами и несколькими квартирами на одной площадке. Место, где соседи уходят на рассвете, а возвращаются на закате, усталые валятся спать и дрыхнут – хоть пушкой буди, вполне позволяло еще одному жильцу оставаться незаметным. Здесь никого не волновало, что за звуки раздаются за стенкой и что за незнакомцы шастают по лестнице.
Оставившись у декоративной кирпичной ограды вокруг запущенного палисадника, Димитрий поставил ногу на привычный выступ, подтянулся, пошарил рукой по влажной от утренней росы мшистой щербатой кладке с обратной стороны стены и достал ключ. Спрыгнул на землю и протянул его Петре.
– Ключ в единственном экземпляре. Больше его ни у кого нет. Дверь железная. Если запереть ее – никто не войдет.
Это была правда. Он никогда не носил с собой ключ, просто держал его тут, в незатейливом тайнике, чтобы при случае и Ян мог воспользоваться. Естественно, по договоренности и только с разрешения. В квартире не хранилось ничего ценного, просто Димитрий не любил, когда на его территорию ходят без спроса.
Петра задумчиво взвесила на ладошке металлическую пластину с зубчиками.
– Вы сейчас меня успокаиваете, что не сможете войти без предупреждения, или себя?
Он только скрипнул зубами, развернулся и пошел в подъезд, не оглядываясь и предоставив ей самой выбирать – идти следом или остаться на сырой утренней улице. И совсем не удивился, услышав за спиной легкий стук ее туфель. Даже пожалел, пожалуй, что она так и не передумала.
Смазанный дверной замок щелкнул без труда. Петра порхнула в квартиру и замерла, оглядываясь и приоткрыв рот. Димитрий тихонько закрыл дверь и остался на пороге, сложив руки на груди и прислонившись плечом к стене. Девушка растерянно повернулась вокруг себя, несмело коснулась кончиками пальцев плетеной спинки кресла, задрала голову и несколько секунд изучала люстру, затем вдруг нахмурилась, подошла и распахнула шкаф.