Алекс облизнул пересохшие губы. Его мысли с трудом собирались в голове, в нем бушевала чужая ярость и чужое раздражение, но все-таки он умудрялся гнуть свою линию.
– Ты так боишься, что она вернется? А попросить прощения у нее тебе никогда не хотелось?
– Прощения? – Димитрий рассмеялся. – Эльза – моя родная сестра. Она одной крови со мной, я знаю ее лучше всех. Она никогда меня не простит. На ее месте я бы не простил. Поверь, мое раскаяние ей не нужно. Она не вернется.
Он отдернул руку и, не оборачиваясь, пошел к выходу из темпла. У Алекса все поплыло перед глазами, ноги подкосились, колени пронзило болью от удара об пол. Картинка перевернулась, теперь Димитрий шел как бы по наклонной поверхности, но умудрялся не падать. Хотелось прижаться щекой к прохладным плиткам и любоваться ими.
– Отвечаю на вопрос «когда?», – послышался его голос. – Когда-нибудь. Тебя она простит когда-нибудь. Надеюсь, я подарил тебе облегчение. Заметь, я сделал это, несмотря на то, что ты испортил мне утреннюю молитву о благополучии любимой столицы.
Двери распахнулись, оттуда ударил свет, много света. Алекс застонал, прикрываясь рукой. Как в тумане он увидел фигуру в белом, замкнутую между двумя рядами охраны. Лязгнуло оружие, процессия двинулась по ступеням вниз. Димитрия было видно уже не в полный рост, а по колено, затем – по пояс, по плечи, и вот он исчез из поля зрения. Двое слуг вбежали в темпл, мимоходом бросив на Алекса сочувственные взгляды, подхватили коляску с канцлером и тоже потащили ее прочь.
Двери захлопнулись, и тут же на темпл обрушилась тишина. Только пыль с потолочных фресок все так же продолжала оседать и кружиться в пронизанном солнцем воздухе, да святая Огаста мечтала о муже с художественного полотна. Алекс покачнулся и рухнул на спину, раскинув руки.
– Вам помочь, майстер? – на фоне купола показалась голова ребенка. Мальчик не решился пока спуститься вниз и походил на зверька, выглянувшего из безопасной норки.
Алекс промычал что-то невразумительное. Он не знал, кто может помочь ему сейчас, но в одном был совершенно уверен: Димитрий понятия не имеет, что его сестра вернулась в столицу.
Тогда кто сделал это с ней?!
Врач, которого Алексу удалось отыскать для Эльзы, был, конечно, не самым лучшим вариантом. И не врач вовсе, не с надлежащим образованием и лицензией, а так, знахарь-любитель. И помогать сначала не хотел, упорно притворялся, что в силу возраста – а выглядел он уже глубоким стариком – не слышит и не видит явившегося к нему начальника полиции. Но сохранение тайны беспокоило Алекса больше.
Димитрий, хоть и якобы отрекся от сестры, но мог вновь заинтересоваться ею, если бы правда открылась. А она открылась бы обязательно, стоило привезти Эльзу в любой госпиталь. Глаза и уши наместника были теперь повсюду, в его армию бурых оборотней входили не только крепкие мужчины, но и хитрые изворотливые женщины, одна из которых могла оказаться, например, сестрой милосердия в смотровом отделении. Назвать Эльзу просто своей дальней родственницей или знакомой Алекс тоже не мог. Во-первых, одного взгляда на нее хватило бы, чтобы различить аристократку. Во-вторых, белых волков теперь осталось не так уж много, сразу пошли бы вопросы, откуда взялась еще одна и из чьей она семьи. Слухи достигли бы Димитрия и тогда…
К тому же, настоящий преследователь Эльзы так и оставался инкогнито. От кого она бежала? Кто похитил ее дочь? Их дочь, как мысленно поправлял себя Алекс, все еще привыкая к этой мысли. Он внимательно изучил все ориентировки на розыск пропавших без вести, которые шли по столице, и даже те, что удалось добыть из соседних городов, но молодую темноволосую женщину благородного происхождения пока никто не искал. Впрочем, это не означало, что враг не затаился и не ждет где-то поблизости. Поэтому любой непроверенный контакт автоматически запрещался.
Со стариком-знахарем же вышло просто. Поднимаясь по карьерной лестнице на свой пост, Алекс прочно усвоил, что нет кандалов тяжелее, чем родственные отношения, и нет умения важнее, чем вовремя потянуть за ниточки нужных связей. Он лично поднял все уголовные дела, которые смог взять из хранилища, не вызывая лишних подозрений, и долго, с пристрастием, выбирал подходящую кандидатуру среди родственников подсудимых. Затем все сработало, как по нотам. У его неприветливого собеседника мгновенно и чудесным образом восстановились и зрение, и слух, стоило лишь напомнить о внуке, мотавшем срок в катакомбах. «Досрочное освобождение на волю» стало кляпом, который накрепко бы заткнул рот старику, вздумай тот разболтать о доме, куда его пригласили. Если хотел получить свое великовозрастное дитя обратно, разумеется.
Знахарь хотел. Он начал было доказывать, что мальчик ни в чем не виноват и осужден незаконно, но, заметив, что Алекс слушает с безразличием, быстро сник и принял все условия. На заднем сиденье кара ехал в полном безмолвии, сложив руки на коленях запястьем к запястью, словно его, арестованного и в кандалах, везли в тюрьму. Алекс поглядывал на него исподлобья, морщился, молчал. Эльза была важнее. Ради нее он не то что муки совести бы выдержал – сам бы в катакомбы сидеть полез, если б это помогло.
Переступив порог дома, знахарь снял с косматой седой головы широкополую черную шляпу, расстегнул пуговицы старого, потертого на локтях пиджака и вдруг склонил голову набок, заметив часы с фигурками на крышке.
– Я знал вашего деда, молодой человек, – сказал он так, будто укорял в чем-то начальника полиции. – Славный он был. Честный. Истинный. И семья у вас славная… была.
Дед у Алекса умер рано, еще раньше, чем отец. Из детских лет остались лишь смутные воспоминания, в которых иногда всплывало загорелое, чуть обветренное лицо. Дедушка был страстным любителем природы, здорового образа жизни и частенько приносил домой из леса ведра шиповника, кизила и рябины, охапки ромашки и шалфея. Истинный. Да, кажется, так он себя и называл, но маленький Алекс не понимал тогда значения слова, а потом все как-то забылось. Что же оно означало?
Нет, о магии дед и слова не говорил, разве что пересказывал ту байку про часы. Часто пересказывал, чтобы внук накрепко запомнил. Отец, человек служивый до мозга костей, верный патриот, атеист и скептик, верования старшего родственника не одобрял, считал блажью, и Алекс унаследовал от него это убеждение. Отец всегда был как-то ближе, он сына в пять лет тайком от матери и стрелять научил, и на работу с собой частенько брал, бумагами пошуршать давал, на задержанных поглазеть, пока те смирно за решеточкой сидели. А дедушка… ну что дедушка? Все бродил где-то там, в своих полях и рощах да грибы-ягоды потом сушил и в банки закатывал.
– А ты корней-то своих и не знаешь, – знахарь перевел на Алекса взгляд и погрозил скрюченным пальцем, усыпанным мелкими пигментными пятнышками. – Все ваше поколение такое выросло, корней не знающее, стариков не уважающее, поэтому и катится страна наша к гибели. Вы ее развалили.
– Вам прямо по коридору и направо, – Алекс решил относиться к ворчанию собеседника, как к любимому занятию всех пожилых людей. Им бы лишь покритиковать да былое повспоминать, которое по-любому светлее и лучше теперь кажется.
Но знахарь не собирался успокаиваться и делать, что велено.
– Ты зачем бурым стал? – он ткнул пальцем в грудь начальника полиции, совсем позабыв о том, с кем разговаривает. – Ты – не бурый. Ты – человек. Ты истинным мог бы быть. Просветленным. А теперь не будешь. Потому что зверем стал. Животным. Одно с другим никак не сочетается. Дед твой это знал, прадед твой знал, и пра-прадед тоже. А тебе чего не зналось? Думаете, вы, молодые ублюдки, страной править будете? Самозванца на трон посадили и ждете, что он каждого золотом в ответ осыплет? Страной белые волки должны править, как испокон веков повелось. А люди с ними бок о бок должны жить в мире и справедливости. А таких, как ты… таких вообще существовать на земле не должно.
– На троне сидит белый волк, – отчеканил Алекс.
Глаза у знахаря превратились в две тоненькие щелочки, а между лиловых набрякших век заплясали злые насмешливые искры.
– Не Волк на троне сидит. Не Волк. Он думает, что сидит там, а вы верите в него, как в бога. Но правда, сынок, она только мудрому открывается. Не таким, как ты.
– Вы посмотрите больную, или мы так и будем спорить о политике? – едва процедил Алекс между стиснутых губ, и старик вдруг отшатнулся и переменился в лице.
– Больную… – протянул он себе под нос. – Так вот оно что… это все из-за женщины…
Повернувшись, знахарь пошагал по коридору так, словно за ним гнались дикие собаки.
Эльза лежала на кровати, вытянувшись на спине и уставившись в потолок. Ее грудь почти не двигалась под белым одеялом. Алекс перенес ее в другую комнату, пока вызывал стекольщика починить разбитое окно, и заметил, что она так и не переменила позу с тех пор, как он уложил ее в постель. Бледное лицо казалось вылепленным из воска, губы тоже потеряли цвет и стали одного оттенка с кожей. Даже в таком состоянии Эльза оставалась красивой, но то была страшная, мертвенная красота.
– Вы можете что-то сделать? – без особой надежды спросил Алекс, пока старик, принюхиваясь, стал бродить вокруг кровати. – Я имею в виду… вам хоть немного знакомы симптомы? Что это? Яд? Последствия черепно-мозговой травмы? Может, у нее внутреннее кровотечение, незаметное на первый взгляд? Или…
– Я не могу понять, это волчица? – перебил его старик, наклоняясь над лицом Эльзы. Она даже не моргнула. – Не вижу ее глаз, но общее сходство…
– Это волчица, – подтвердил Алекс.
– Хм… – знахарь отвернул край одеяла и изучил синяки на плечах и груди Эльзы. – Молодой человек, это вы сделали с ней?
– Я что, похож на того, кто… – Алекс сжал кулаки и заставил себя успокоиться, – нет, следы уже были, когда она пришла ко мне.
– Пришла… хм, хм… значит, еще сама ходила… и как давно?
– Около суток назад.
– А сколько до этого она существовала в таком состоянии?