Димитрий ухмыльнулся.
– Прокачусь немного. Возможно, придется мотнуться до Нардинии. Посмотрю, как пойдет.
– До Нардинии?! – Ян поперхнулся. – Ты с ума сошел? У тебя завтра бой! Тебе нельзя пропадать так надолго! Ты…
Но Димитрий уже положил трубку и вышел из квартиры.
Петра кормила голубей, сидя на скамейке в привокзальном парке. Она отщипывала крошки от куска черствой булки и кидала под ноги, а жирные круглобокие птицы ворковали и толкались на асфальте. В воздухе плыли паровозные гудки, на перронах провожали и встречали, и девушка с чемоданом тоже казалась одной из путешественниц, которую то ли забыли проводить, то ли не успели встретить. По случаю наступившей жары на ней красовалась белая майка на тонких бретелях и короткие джинсовые шорты, которые Димитрий уже видел раньше. Руки и ноги успели покрыться слабым золотисто-розовым загаром.
– А, это вы, – едва глянула Петра, когда он подсел к ней на скамью.
– Я.
– Мне не нужны ваши деньги. Вы ошиблись.
– А я их и не дам. Самому мало.
Уголки губ Петры дрогнули в полуулыбке, и Димитрий расценил это как добрый знак, попытался взять ее за руку, но девушка мягко отобрала пальцы:
– Извините, они кушать хотят.
– А ты? Ты есть не хочешь?
– А это уже не ваше дело, – голос Петры звучал вежливо, но твердо.
– Да брось. Ну что, так и будешь тут сидеть целыми днями?
– И это уже не ваше дело, – вздохнула она.
Димитрий прожег взглядом ее нарочито спокойное лицо.
– Не простишь?
Петра бросила крошки, игнорируя его взгляды на себе.
– А вы просите прощения?
– Пока нет, – он снова попытался коснуться ее ладони, и на этот раз Петра не стала сопротивляться. – Кто булку дал?
– Старушка одна. Поделилась.
– А работу уже нашла?
– Нет еще. Вы были правы, посудомойки тут не особо в цене.
Он вынул хлебный огрызок из руки Петры и целиком запустил в голубиную стаю. Птицы прыснули во все стороны, поднялись в воздух, хлопая крыльями, а затем так же слаженно кинулись обратно, чтобы растерзать богатую добычу.
– Тебя никто не обижал? Не приставали?
– Нет. Я в зале ожидания ночую. Там полиция дежурит.
– Молодец. Но все равно надолго этого не хватит. Поверь, тебя уже приметили. Остальное – вопрос времени, – Димитрий положил ее ладонь себе на колено, взял Петру за плечи с выступающими косточками, развернул к себе. – Пойдем домой. Хватит тут сидеть.
Она выдохнула и помотала головой.
– Не пойду. Не умеете вы прощения просить.
– Умею, – прошептал он уже в ее висок, двумя руками обнимая так, словно хотел загородить от всего мира, – я все умею, когда захочу…
– А сейчас хочешь?
– Очень.
Щекой она потерлась о его щеку, доверчиво, как котенок. Димитрий чуть повернул голову, не настаивая, но предлагая Петре самой сделать выбор. Она поколебалась, затем медленно приблизилась к его губам, дразня теплым дыханием. Обхватила ладонями лицо, потерлась кончиком носа о его нос, заглянула в глаза, снизу вверх, словно проверяя, ощущает ли он то же самое. Коснулась его губ осторожно, а он не мог уже осторожничать, раздвинул их, завладел ее ртом, стараясь не кусать, не причинять боли.
Моя… Наша… Моя…
Кажется, он шептал ей это вслух, в коротких секундных перерывах между поцелуями. Грань между человеком и чудовищем натянулась, зазвенела и лопнула, Димитрий уже не понимал, кто он есть в данный момент, чьим голосом он произносит эти слова. Обе его половины хотели одного и того же. Петра не слушала, ее руки были вокруг его шеи, спина изгибалась под его пальцами. Красивая, нежная, податливая. Вся его. Вся.
– Дурак ты, – со стоном первой вынырнула она из этого омута, ладошкой зажала ему рот, отгородила его жадные губы, которые хотели продолжать и продолжать. – О, боги, какой же ты дурак!
Он стряхнул ее руку. Недовольно фыркнул.
– Я не дурак. Я – сумасшедший. Это разные вещи.
– Сумасшедший. Точно сумасшедший… на нас же смотрят!
– Ничего. Отвернутся.
Потом они разжились горячими булочками и кофе в пластиковых стаканчиках. Димитрий глотал обжигающий напиток, почти не чувствуя дрянного приторного вкуса, и смотрел, как белые зубки Петры впиваются в сдобное тесто. Она старалась не спешить, но все равно ела чересчур торопливо. Как очень голодный человек, который не хочет этого показывать.
– Никогда бы не подумала, что это так вкусно! – она жмурилась и облизывала пальцы, испачканные в сладкой пудре. – Откуда ты узнал, что здесь продают такую вкусноту?
Он молча улыбался и подвигал ей свою нетронутую тарелку.
– От кого ты бежишь? – спросил, наконец, когда Петра расправилась с обеими порциями.
Она мгновенно переменилась в лице, теплые лучистые искорки в глазах исчезли. Петра спряталась за своим кофейным стаканчиком и сделала вид, что пьет.
– С чего ты это взял?
– Ты так себя ведешь. Как человек, который не хочет возвращаться домой. Не хочет настолько, что готов голодать на улице в чужом, незнакомом и опасном городе.
Димитрий стрелял наугад, но теперь не сомневался, что попал точно в десятку. Петра заметно напряглась и отвернулась. Ему снова стало видно то крохотное пятнышко, на которое он почти не обратил внимания раньше.
– У тебя на шее след от ожога, – произнес он вполголоса. – Вот тут, за ухом. Я увидел его в прошлый раз, когда стоял за твоей спиной. В таком месте трудно обжечься случайно.
Петра закусила губу, ее взгляд остановился в одной точке. Он узнавал это выражение глаз, этот дикий ужас, затаенный внутри. Видел его сотни, тысячи раз. Вызывал сам.
– Тебя обижали? – поинтересовался осторожно. – Скажи мне. Ты прячешься от кого-то, кто мучил тебя?
Она сдавленно кивнула. Димитрий усмехнулся.
– И из всех мужчин столицы ты решила искать убежище именно у меня. Забавно.
– Ты не такой, – произнесла Петра ровным, лишенным эмоций голосом. – Я знаю, о чем говорю.
– Да, да, мы это уже проходили. Расскажешь мне поподробнее? – он потянулся, взял ее за подбородок и заставил повернуть лицо, но ответа не дождался. Губы Петры оставались плотно сжатыми. – Ну хорошо. Не говори. Иногда правда и не нужна. Она только мешает. Нам обоим. Да?
Она немножко расслабилась, суровая складка между бровей разгладилась, а в глазах снова потеплело. Дикая паника в них растворилась, будто и не было.
– Ты веришь, что можно начать жизнь с чистого листа? – вдруг спросила Петра с надеждой. – Забыть о прошлом? Стать другим человеком? Таким, каким всегда хотелось быть?
Большим пальцем Димитрий погладил ее по щеке, тронул уголок губ. Ему снова хотелось целовать их. Чем дольше, тем лучше. А тайны… по себе он знал, что выпытывать их бесполезно. Они откроются сами, когда придет время.
– Я никогда не думал об этом. Но попробовать будет любопытно.
Лес давно запустил свои пальцы в тело полуразрушенного древнего темпла, словно любовник – в волосы возлюбленной. Круглое бело-серое строение утопало в буйных зарослях орешника и жасмина, темно-зеленый плющ выползал из оконных провалов и свисал с карнизов. Время погрызло острыми зубами стены, сложенные из блоков известняка, и они осыпались сухими крошками под ударами ветра и непогоды, как песочное печенье.
Печать старости проглядывала в каждой трещинке, а в противовес ей по берегам рва, опоясавшего темпл, тянулась к солнцу молодая изумрудная травка. Небольшой каменный мост с прекрасно сохранившимися массивными перилами соединял голые плиты у порога с едва заметной лесной тропинкой, будто связывал здесь прошлое с настоящим.
– Я думала, ты повезешь меня домой, – тихо сказала Петра после того, как простояла минут пять неподвижно.
– А я думал, ты любишь памятники самобытной архитектуры, – парировал Димитрий.
Как же мало ей надо было для счастья, этой девочке-скале. Ее глаза уже сияли ярче любых полночных звезд, рука сама собой тянулась к фотоаппарату, и в этой жажде познания нового он узнавал и себя. Только его открытия обычно лежали в несколько иной плоскости.
– Люблю… – Петра повернула голову, и он увидел, что восхищение в ней отчаянно борется с недоумением, – но как ты…
– Какая разница? Иди, – Димитрий сделал рукой приглашающий жест, – он весь твой.
Она пошла. Без страха ступила на мост, весь в пятнах света и тьмы из-за нависших над ним ветвей, провела ладонью по мшистым перилам, уверенно поставила ногу на плиту перед темным пространством входа. Димитрий шел следом, по привычке неслышно, крадучись, он старался не мешать ее восторгу, ее чистой радости, таким непривычным и незнакомым ему самому.
После оставшейся за порогом полуденной жары прохлада в темпле пробирала до мурашек. Димитрий поднял голову. Крыша когда-то провалилась, о чем свидетельствовали большие каменные глыбы, разбросанные там и сям, и дыра в центре очень напомнила ему проем в потолке в темпле темного бога. Косые солнечные лучи падали сквозь нее на заросший травой и цветущим розовым клевером пол, но их не хватало, чтобы до конца разогнать сумрак, поселившийся вдоль стен.
– Какому богу посвящен этот темпл? – спросила Петра, которая совсем осмелела и добралась уже до алтаря в дальней части помещения. Она положила ладони на длинный и широкий прямоугольный камень, темно-серый в этом неверном освещении, и наклонила голову, словно прислушивалась к дыханию времени.
– Никто не знает, – ответил Димитрий. Негромко, ему почему-то не хотелось нарушать густую, вязкую тишину, повисшую здесь, но над головой все равно раздалось хлопанье маленьких крыльев: какие-то птицы потревожились и выпорхнули из гнезда. – Этот темпл построили слишком давно, когда еще не существовало таких четких признаков, как теперь.
И действительно, на голых каменных стенах не было ни следа фресок, ни единого лика святых. Если когда-то тут и присутствовало роскошное убранство, полки для свечей или жертвенная чаша, то все исчезло без следа.
– Может, это и правильно, – рассудила Петра, медленно поворачиваясь вокруг себя и разглядывая окружающее пространство. – У нас в Нардинии верят только в единоликого бога. Он может и помогать, и мстить в зависимости от ситуации. Я думаю, что это справедливо. А ты?