– Так ты, значит… не читал? – встревоженно спросил Ранил.
– Слушай, я что, по-твоему, должен покупать всякое дерьмо? Вот еще!
– Ага, вот еще! – сказал Хифан.
– Очень надо! – сказал Раджик.
– Гнилая тухлятина, – сказал Ранил.
– За двенадцать девяносто пять – еще чего! – сказал Дипеш.
– Более того, – поставил точку Миллат, несмотря на свои растущие акции, – богохульство есть богохульство, на хрена его читать?
А тем временем в Уиллздене Самад Игбал громко, перекрывая голос диктора вечерних новостей, выражал аналогичное мнение.
– Ни к чему это читать. Нужные отрывки мне фотокопировали.
– Напомните моему мужу, – обратилась Алсана к диктору, – что он даже не знает, о чем в этой чертовой книге идет речь, поскольку сам он застрял на чертовом букваре.
– Снова тебя прошу: помолчи, дай посмотреть новости.
– Я слышу чьи-то вопли, но это не мой голос.
– Женщина, ты не понимаешь? Происходит главное, что вообще может с нами случиться в этой стране. Момент самый что ни на есть поворотный. Ключевой. Великий час. – Самад понажимал на кнопку и прибавил звук. – У этой Мойры, как ее там, каша во рту. С такой дикцией только новости читать.
Мойра, окрепшая на полуфразе, сообщила:
– …автор отрицает обвинения в богохульстве, заявляя, что в книге говорится о борьбе светского и духовного мировоззрений.
Самад фыркнул.
– Борьбе! Где тут борьба? Вот я прекрасно справляюсь. Все клетки серого вещества в порядке. Никаких эмоциональных расстройств.
Алсана с горечью рассмеялась.
– У моего мужа в голове каждый день третья мировая война, поэтому все…
– Нет-нет. Борьба исключена. Чего он болтает? Увяз в своей рациональности. О, рациональность! Западная супердобродетель! Нет-нет. На самом деле это просто оскорбительно, унизительно…
– Знаешь, – оборвала его Алсана, – когда мы с подружками собираемся, мы всегда стараемся найти общий язык. Вот, допустим, Мохона Хоссейн ненавидит Диварджиита Сингха. Все его фильмы до единого. Аж трясется, когда его видит. Ей нравится тот дурак с ресницами как у девчонки. Но мы идем на компромисс. Не жжем друг дружкины видеокассеты.
– Это совершенно разные вещи, миссис Игбал, абсолютно из другой оперы.
– О, в Женском комитете накаляются страсти – Самад Игбал демонстрирует свои обширные познания. Но я не Самад Игбал. Я себя контролирую. Я живу сама и даю жить другим.
– Вопрос тут в другом. В защите своей культуры, ограждении религии от поругания. Впрочем, тебе некогда задаваться подобными вопросами. Ты слишком занята жеванием индусского умственного попкорна, чтобы задумываться о своей родной культуре.
– Моей родной культуре? И что это такое?
– Ты бенгалка. Веди себя соответствующе.
– А что такое «бенгалка»?
– Оторвись от телевизора и посмотри в словаре.
Алсана достала третий том («Багамы – Брахман») из 24-томной энциклопедии «Ридерс Дайджест» и, отыскав нужную главку, прочла вслух:
Подавляющее большинство жителей Бангладеш – бенгальцы, современные потомки индо-арийцев, пришедших на эти земли с запада тысячи лет тому назад и смешавшихся с различными группами местного населения. К этническому меньшинству можно причислить народности чакма и монголоидные (они живут в горах Читтагонгского района); санталов, преимущественно потомков мигрантов из современной Индии; а также бихарцев, мусульман не бенгальского происхождения, мигрировавших из Индии после ее раздела.
– Вот так-то, мистер! Индо-арийцы… получается, что я западный человек! Что ж мне теперь, слушать Тину Тернер и рядиться в коротенькие кожаные юбчонки? Тьфу. Это говорит лишь о том, – сказала Алсана, показывая свой английский язык, – что если забираться все дальше в прошлое, то легче найти подходящий запасной мешок для пылесоса, чем чистокровного представителя какого-нибудь народа или оригинальную религию на всем земном шаре. По-твоему, англичанине существуют? Настоящие англичанине? Это все сказки!
– Ты сама не знаешь, о чем говоришь. Ты лишена корней.
Алсана потрясла энциклопедией:
– Ах, Самад Миа. Ее ты тоже сожжешь?
– Послушай, давай это отложим. Я слушаю важные новости. Серьезные выступления в Брэдфорде. Так что будь добра…
– О господи! – вскрикнула Алсана и с помертвевшим лицом упала на колени перед телевизором, тыча пальцем то в горящую книгу, то в знакомое лицо, улыбающееся ей в камеру: ее чокнутый второй сын скалился под рамкой с фотографией ее первенца.
– Что он делает? Он сошел с ума! Что он о себе возомнил? Почему он сейчас там? Он обязан быть в школе! Неужели настал день, когда дети сжигают книги? Не может быть!
– Я тут ни при чем. Ключевой момент, миссис Игбал, – холодно сказал Самад, откидываясь на спинку кресла. – Ключевой момент.
Когда вечером Миллат вернулся домой, в саду позади дома пылал огромный костер. Все его мирские сокровища, все состояние, терпеливо сколачиваемое четыре года будущим и действительным раггастани, все до единого альбомы, постеры, коллекционные футболки, клубные флайеры за два с хвостиком года, красивые легкие кроссовки «Эйр Макс», номера «2000 AD»[63] с 20-го по 75-й, фотография Чака Ди[64] с автографом, невозможно редкий сингл Слик Рика[65] «Hey Young World», «Над пропастью во ржи», гитара, «Крестный отец-1 и -2», «Злые улицы»[66], «Бойцовая рыбка»[67], «Собачий полдень»[68] и «Шафт в Африке»[69] – все было сложено в погребальный костер, который теперь превратился в дотлевающий курган из пепла, плюющийся то пластиком, то бумагой, – дым выедал мальчику глаза, и так уже полные слез.
– Каждый должен извлечь урок, – несколькими часами раньше сказала Алсана, с тяжелым сердцем зажигая спичку. – Либо все священно, либо ничто. Жжешь чужие вещи – теряешь то, что дорого тебе. Рано или поздно каждый свое получит.
10 ноября 1989
Рухнула стена. Заметное событие. Исторический момент. В действительности никто не знал, кто построил эту стену, кто ее сейчас ломал и хорошо это или не очень; никто не имел представления, какой стена была длины и высоты, почему люди гибли, пытаясь через нее перебраться, перестанут ли они гибнуть теперь, но все равно это было очень познавательно; отличный повод собраться. Вечером в четверг Алсана и Клара наготовили еды, и все уселись перед телевизором смотреть, как совершается история.
– Кому еще риса?
Миллат и Айри наперегонки протянули тарелки.
– Что там теперь происходит? – спросила Клара, прибежав из кухни с миской жареных ямайских клецок, три из которых мигом стащила Айри.
– Да все то же, – ухмыльнулся Миллат. – Абсолютно то же самое. Танцуют на стене, долбят молотками. Надоело. Дайте я посмотрю, что там еще идет.
Схватив дистанционное управление, Алсана втиснулась между Кларой и Арчи.
– Обойдешься.
– Это познавательно, – вдумчиво сказала Клара; у нее под рукой лежал блокнот, куда она готовилась заносить все хоть сколько-нибудь образовательное. – Такие вещи нам всем полезно смотреть.
Алсана кивнула и, подождав, пока два бесформенных бхаджи наконец проглотятся, произнесла:
– Я ему это и пытаюсь втолковать. Большое дело делается. Это самый что ни на есть исторический момент. Однажды твои собственные маленькие Игбалы станут дергать тебя за брюки и спрашивать, где ты был, когда…
– Я им скажу, что задолбался смотреть эти чертовы репортажи.
Миллат тут же получил две оплеухи: одну за грубость, другую за наглость. Айри грустно и недоверчиво покачала головой; она была одета странно и походила на тех людей, что танцевали на стене: одежда с эмблемой CND[70], раскрашенные граффити брюки, дреды. Она была в том возрасте, когда всякое ее слово становилось вспышкой гениальности в мире вековечной тишины, любое ее прикосновение казалось ей неповторимым, убеждение незыблемым, а мысль оборачивалась откровением, посланным ей одной.
– Это сугубо твоя проблема, Милл. Тебя не интересует, что происходит в мире. А по-моему, это чудесно. Они теперь свободные люди! После стольких лет – разве это не чудо? После десятилетий мрачного коммунизма, грозовой тучей висевшего над их страной, объединенный народ озарило солнце западной демократии. – Айри с воодушевлением цитировала «Ньюснайт». – Я считаю, что демократия – величайшее изобретение человечества.
Алсана, которой казалось, что Кларино чадо в последнее время стали уж больно высокопарным, протестующе подняла голову от жареной ямайской рыбы.
– Нет, дорогуша. Не надо заблуждаться. Величайшее изобретение человечества – картофелечистка. И еще электрощетка.
– Знаешь, чего им хочется? – спросил Миллат. – Побросать эти чертовы молоточки, взять чуток динамита и разнести эту махину на хрен, раз она им так не нравится. Побыстрей разделаться, ясно?
– С чего ты взял? – поспешно проглотив клецку, встряла Айри. – То, что ты говоришь, смешно!
– А тебе лишь бы клецок побольше слопать, – сказал Миллат, похлопывая себя по животу. – Большое красивым не бывает.
– Отстань.
– Знаешь, – промычал Арчи, жуя куриное крылышко, – не уверен я, что так уж это хорошо. Мы ведь с Самадом там были, не забывай. Поверь, есть причины сохранить стену. Разделяй и властвуй – вот так вот, молодая леди.
– Господи Иисусе, пап. Что ты гонишь?
– Он не гонит, – строго сказал Самад. – Вы, молодые, забыли причины некоторых вещей, забыли их значимость. Мы там были. И нам трудно радоваться объединению Германии. Времена были другие, молодая леди.
– Разве плохо, что столько людей обрели свободу? Посмотри. Посмотри, как они счастливы.