Самад с презрением взглянул на счастливых людей, танцующих на стене, и в глубине души ощутил неприятную зависть.
– Я не против восстаний как таковых. Просто если вы свергаете старый порядок, вы должны точно знать, что сумеете предложить взамен нечто лучшее; именно это нужно понять Германии. Возьмем, к примеру, моего прадеда, Мангала Панде.
Айри демонстративно вздохнула.
– Если вы опять за старое, то лучше не надо.
– Айри! – одернула ее Клара из чувства долга.
Айри разозлилась. И надулась.
– Он вечно говорит так, будто все знает. Весь мир только вокруг него и вертится. Хотя бы сейчас мы можем поговорить про сегодня, про Германию? Спорим… – Она повернулась к Самаду, – …что я об этом больше вашего знаю? Давайте спросите меня что-нибудь. Я весь семестр это изучала. И, кстати: вас там не было. Вы с отцом там находились до 1945-го. А стена появилась только в 1961-м.
– «Холодная война», «холодная война», – с кислой миной говорил Самад, не обращая на нее внимания. – О горячей войне забыли. О той, на которой гибнут люди. Там я узнал про Европу то, чего в книгах не пишут.
– Ой, – сказал Арчи, сглаживая конфликт, – через десять минут начинаются «Остатки летнего вина», очередная серия по Би-би-си-2.
– Ну, – настаивала Айри, вскакивая и поворачиваясь к Самаду. – Спросите меня что-нибудь.
– Между книгами и опытом, – торжественно произнес Самад, – лежит бескрайний океан.
– Ясно. Вы двое говорите столько всякого дерь…
Но Клара успела шлепнуть ее по уху:
– Айри!
Дочь не столько покорилась, сколько пришла в возмущение – села на место и прибавила в телевизоре громкость.
Сорокапятикилометрового шрама – уродливейшего символа разделенного Востока и Запада – больше не существовало. Мало кто (и ваш покорный слуга в том числе) надеялся дожить до этого момента, но прошлой ночью, когда пробило полночь, тысячи людей, томившихся по разные стороны стены, с громкими воплями хлынули через ее контрольные пункты, принялись карабкаться на нее.
– Глупо. У них возникнет масса проблем с иммигрантами, – сказал Самад телевизору, макая клецку в кетчуп. – Нельзя пускать миллион людей в богатую страну. Верный путь к беде.
– Кто это там рассуждает? Старина Черчилль? – Алсана презрительно рассмеялась. – Породистый белокрылый голубок, бекон с яичницей, желеподобный пузан, высоколобый английский бульдог?
– Шрам, – записывала Клара. – Так они сказали?
– Господе Иисусе. Вы что, не понимаете масштаба происходящего? Системе конец. Это же политический катаклизм, переплавка всего и вся. Исторический момент.
– Многие так говорят, – сказал Арчи, проглядывая программу передач. – Будем смотреть «Криптон-фактор» на дециметровом? Это всегда интересно. Скоро начнется.
– Хватит вам уже. – Миллата выводили из себя все эти пижонские разговоры про политику. – «Исторический момент»! Как заведете свою волынку…
– Да заткнись ты, к чертям собачьим! – (Она его любила, но он был невыносим).
Самад встал.
– Айри! Не забывай, что ты гость и ты в моем доме. Пощади наши уши.
– Ах, так! Значит, мое место на улице, среди пролетариата.
– Что за девчонка! – с досадой воскликнула Алсана, когда за Айри захлопнулась входная дверь. – Помесь университета с подворотней.
Миллат огрызнулся:
– Уж кто-кто, а ты бы помолчала, ма. И почему в этом доме все так любят рот разевать?
Самад указал на дверь:
– Не смей разговаривать с матерью в таком тоне. Пошел отсюда.
– Мне кажется, – спокойно произнесла Клара, когда Миллат вихрем вылетел в свою комнату, – мы не должны запрещать детям высказывать свое мнение. Хорошо, что они мыслят самостоятельно.
Самад усмехнулся.
– И что им это даст? Тебе часто приходится самостоятельно мыслить – целый день сидя дома у телевизора?
– Это наезд?
– Ну что ты, Клара. В мире жить сложно. И наши дети должны научиться одному: понимать, что выжить помогают правила, а не фантазии.
– Его правда, – веско заявил Арчи, гася окурок в пустой миске из-под карри. – Эмоции – это по вашей части.
– Значит, это женские заботы! – возмутилась с набитым ртом Алсана. – Вот спасибо, Арчибальд.
Арчи не унимался:
– Но вам до нас далеко. Я вот что хочу сказать: вы обе еще, в общем, молодые. А мы с Самадом – настоящие источники знаний для наших детей, если они к нам обратятся за опытом. Ходячие энциклопедии. Вы им столько дать не сможете. Будем честны.
Алсана легонько шлепнула его по лбу.
– Дурачок. Вы остались в прошлом, как конные экипажи и восковые свечи, – разве ты этого не понимаешь? Вы для них старые и вонючие, как вчерашняя газета, в которую рыбу заворачивали. Я согласна с твоей дочерью: какой прок от ваших разговоров? – Алсана встала и направилась вслед за Кларой, которая, не выдержав последнего оскорбления, в слезах выскочила на кухню. – Вы, джентльмены, только и делаете, что говорите о какой-то своей ерунде.
Осознав, что они покинуты всеми домочадцами, Арчи и Самад дружно выкатили глаза и обменялись кривыми улыбками. Посидели в тишине. Арчи привычным жестом переключал каналы: «исторический момент», «в Джерси поставили костюмированную драму», «двое мужчин пытаются построить плот за тридцать секунд», «сегодня мы в нашей студии обсуждаем проблему абортов», снова «исторический момент».
Щелк.
Щелк.
Щелк.
Щелк.
Щелк.
– Останемся дома? Может, в паб пойдем? Или к О’Коннелу?
Арчи полез в карман за новеньким десятипенсовиком, но быстро понял, что это ни к чему.
– К О’Коннелу? – сказал Арчи.
– К О’Коннелу? – сказал Самад.
Глава 10. Корни Мангала Панде
К О’Коннеллу, как и было сказано. Как всегда. В его бильярдной не имеют значения семейное положение, материальное благосостояние, социальный статус, прошлые заслуги и надежды на будущее, – в эту дверь можно войти никем и будешь своим среди своих. Пусть 1989 год сменяется 1999-м или 2009-м, ты будешь так же сидеть у стойки в свитере с треугольным вырезом, в каком женился в 1975, 1945 или 1935 году. Здесь все по-прежнему, все отдано на откуп рассказам и воспоминаниям. Вот почему это место облюбовали люди в возрасте.
Все дело здесь во времени. Оно не застыло, нет, но его здесь бессовестно много. Оно берет количеством, а не качеством. Описать словами это трудно. Но если попробовать представить в виде уравнения, то получится примерно следующее:
время, проведенное здесь время, С ПОЛЬЗОЙ ПРОВЕДЕННО В ЛЮБОМ ДРУГОМ МЕСТЕ
Почему-то для того, чтобы проанализировать и объяснить что-то, человеку приходится снова и снова проходить один и тот же жалкий сценарий – как внуку Фрейда, играющему в fort-da[71]. Но, так или иначе, все сводится к вопросу времени. Когда вы инвестировали столько часов в какое-нибудь заведение, ваша кредитоспособность растет как на дрожжах, и вам хочется ограбить хронологический банк. Вам хочется ходить в это заведение до тех пор, пока вам не вернут потраченное время, даже если этого никогда не случится.
Шло время, прирастали факты, складывалась история. В баре О’Коннелла Самад в 1974 году посоветовал Арчи жениться снова. Под столиком номер шесть в луже рвоты Арчи в 1975 году отмечал рождение Айри. На краю пинбола имеется пятно – в 1980-м Самад впервые пролил кровь мирного жителя, мощным ударом правой припечатав пьяного расиста. В подвале бильярдной Арчи провел одну из ночей 1977 года, наблюдая, как сквозь туманные пары виски на него, угрожая кораблекрушением, надвигается пятидесятилетие. И именно сюда оба друга пришли в канун нового, 1989 года (остальные Игбалы и Джонсы не выразили желания встретить девяностые в их компании) и теперь с удовольствием пользуются специальным праздничным предложением: 2,85 за омлет из трех яиц с бобами, двумя кусочками подрумяненного хлеба, грибами и щедрым ломтем традиционной индейки.
Индейка шла в качестве новогоднего сюрприза. Самаду и Арчи было действительно важно, что они завсегдатаи, своего рода эксперты данного заведения. Они пришли сюда, потому что хорошо знали это место – и изнутри, и снаружи. А если ты не умеешь объяснить своему ребенку, почему от одних ударов стакан разбивается, а от других нет, если не знаешь, как в одном штате могут уживаться религия и демократическое светское воспитание, или не помнишь, на каких условиях была поделена Германия, тогда очень приятно – даже замечательно – ощущать, что есть по крайней мере одно место, один исторический период, известные тебе не как очевидцу, не понаслышке; хоть в чем-то ты в этой жизни авторитет, хотя бы один раз время на твоей стороне. Что касается раздела «Послевоенная реконструкция и история развития бара-бильярдной О’Коннелла», ни один историк и эксперт в целом мире не знает его лучше, чем Арчи и Самад.
1952 Али (отец Микки) и три его брата высаживаются в Дувре с тридцатью фунтами старого образца и отцовскими золотыми карманными часами. У всех четверых на лицах безобразные прыщи.
1954–1963 Период свадеб и случайных заработков; на свет появляется Абдул-Микки, еще пять Абдулов и их двоюродные сестры.
1968 После трех лет работы курьерами в югославской химчистке братьям удается скопить небольшой капитал и открыть службу такси под названием «Али-такси».
1971 Служба такси процветает. Однако Али недоволен. Он понимает, что всю жизнь ему хотелось «готовить еду, радовать людей, общаться с ними». Неподалеку от заброшенной железнодорожной станции по Финчли-роуд он приобретает старую ирландскую бильярдную и начинает ее реконструкцию.
1972 На Финчли-роуд популярностью пользуются только ирландские пабы. И Али, несмотря на ближневосточные корни и желание открыть кафе, а не бильярдную, решает сохранить ирландское название. Он красит стены в оранжевый и зеленый, вешает картинки с лошадьми и регистрирует заведение как «Эндрю О’Коннелл Юсуф». Братья советуют повесить на стенах фрагменты из Корана, чтобы в этом заведении-гибриде «было приятно находиться».