13 мая 1973 «О’Коннелл» открывает двери для посетителей.
2 ноября 1974 Самад и Арчи по пути домой натыкаются на «О’Коннелл» и заходят поесть горячего.
1975 Али завешивает стены коврами, чтобы жирных пятен было меньше.
Май 1977 Игровой автомат выдал Самаду приз в пятнадцать шиллингов.
1979 Али умирает от сердечного приступа, вызванного ожирением сердца. Его родные решают, что виной тому его нечестивое увлечение свининой. Из меню исключаются все соответствующие блюда.
1980 Знаменательный год. «О’Коннелл» переходит к Абдул-Микки. В подвале с целью выкачивания недобранных на сосисках денег оборудуется бильярдная. Играют на двух больших столах – «мертвом» и «живом». На «мертвом» игра идет на деньги. А «живой» стол привечает тех, у кого есть религиозные убеждения или нет денег. Идея пользуется огромным успехом. Самад и Арчи играют на «мертвом» столе.
Декабрь 1980 Арчи устанавливает на пинболе абсолютный рекорд – 51 998 очков.
1981 Арчи находит в цеху «Селфриджис» бесхозную картонную фигуру Вива Ричардса и приносит его в «О’Коннелл». Самад предлагает повесить в бильярдной изображение его прадеда Мангала Панде. Микки в просьбе отказывает, объясняя это тем, что у портрета «глаза близко сидят».
1982 По религиозным соображениям Самад больше не играет на «мертвом» столе. Он продолжает настаивать на размещении портрета.
31 октября 1984 Арчи выигрывает на «мертвом» столе 268 фунтов 72 цента. На них он приобретает для своей скрипучей машины новенькие покрышки «Пирелли».
Канун нового, 1989 года, 22:30 Самаду удается уговорить Микки повесить портрет. Микки по-прежнему сомневается, «не будет ли это портить людям аппетит».
– Все равно мне кажется, что это будет портить всем аппетит. Тем более в канун Нового года. Прости, дружище. Без обид. Мое мнение, так сказать, ни черта не слово Божье, но это мое мнение.
Прикрепив к обратной стороне простенькой рамки проволоку и смахнув со стекла фартуком пыль, Микки с неохотой повесил портрет на крюк над плитой.
– Чертовски отталкивающий у него видок. Усики эти. Неприятный какой-то тип. А серьга зачем? Он что, голубой?
– Нет, нет. Для мужчин было тогда обычным делом носить украшения.
Микки с сомнением посмотрел на Самада – таким взглядом он одаривал посетителей, которые просили вернуть им деньги, жалуясь, что автомат для пинбола не сработал, хотя монетку они кинули. Он вышел из-за стойки, чтобы оценить картину с нового ракурса.
– А ты, Арчи, как считаешь?
– Мне нравится, – твердо заявил тот. – Очень.
– Пожалуйста, Микки. Если ты ее не снимешь, ты сделаешь мне огромное личное одолжение.
Микки наклонил голову в одну сторону, потом в другую.
– Без обид, я уже сказал. Просто странновато он выглядит. Может, другой какой портрет найдется?
– Это единственное сохранившееся изображение. Ты сделаешь мне огромное личное одолжение, огромное-преогромное.
– Ну… – протянул Микки и броском перевернул яйцо, – ты, можно сказать, постоянный посетитель и так меня просишь, что надо бы уважить. Давай других спросим. Что скажешь, Дензел? А ты, Кларенс?
Дензел с Кларенсом, как всегда, сидели в углу, только на фетровой шляпе Дензела болталась видавшая виды мишура, а изо рта Кларенса, помимо традиционной сигары, торчал казу[72] – это была их единственная уступка надвигающемуся празднику.
– Чего тебе?
– Спрашиваю, что скажете насчет хмыря, которого Самад хочет тут повесить? Это его дед.
– Пра-дед, – поправил Самад.
– Я в домино играю, не видишь, что ли? Хочешь лишить старика радостей жизни? Где твоя картина? – И Дензел неохотно повернулся. – Эта? Брр! Гадость. Похож на служку дьявола!
– Он твой родственник? – пропищал Кларенс своим женоподобным голосом. – Это многое объясняет, мой друг, очень многое! У осла зад и то краше, чем у этого типа рожа.
Дензел и Кларенс противно захихикали.
– Того и гляди вывернет при взгляде на него!
– Вот видишь! – повернувшись к Самаду, победно воскликнул Микки. – Мешает клиентам есть – что я и говорил.
– Не станешь же ты слушать эту парочку!
– Не знаю… – Микки маялся над своими сковородками; в нелегком деле раздумья ему на помощь всегда поднималось по тревоге тело. – Я уважаю тебя и все такое, вы с моим отцом были друганами, но – никаких обид, ладно? – ты слишком прочно тут засел, Самад, дружище, и кое-кому из посетителей помоложе может не…
– Это они-то помоложе? – Самад махнул рукой в сторону Кларенса и Дензеля.
– В каком-то смысле… Но я о том, что клиент всегда прав.
Самад был задет до глубины души.
– Я тоже клиент. Это я клиент. Вот уже пятнадцать лет я хожу в твое заведение, Микки. По всем меркам срок немалый.
– Да, но мнение большинства – закон! Я почти всегда с тобой, так сказать, считаюсь. Парни тебя «профессором» прозвали – и, по правде, за дело. Я тебе внимаю шесть дней из семи. Только знаешь что: пусть ты капитан, но если команда подняла мятеж, ты в глубокой жопе, понял?
И Микки печально сопроводил сию мудрость показательным побоищем на раскаленной сковородке: двенадцать грибов оттеснили один к краю и скинули его на пол.
Едва Самад услышал гогот Дензела и Кларенса, к горлу хлынула ярость, и он не успел ее сдержать.
– Дай сюда! – Он ринулся за стойку, к плите, где грустно и криво висел портрет Мангала Панде. – Не стоило и просить… какой позор, какое неуважение к памяти Мангала Панде – принести его в этот бежбожный, порочный дом!
– Ты чего?
– Дай его сюда!
– Погоди, постой минутку…
Микки и Арчи кинулись ему помешать, но Самад, вне себя от боли и унижений последних десяти лет, попытался преодолеть внушительное присутствие хозяина бара. После недолгой борьбы взмокшее тело Самада обмякло, и он сдался.
– Погоди, Самад. – Микки так участливо тронул его за плечи, что Самад чуть было не разрыдался. – Не думал, что для тебя это так чертовски важно. Давай все по новой. Повесим его на неделю, а там посмотрим, как дело пойдет, ага?
– Спасибо, друг. – Самад вытащил из кармана платок и вытер лоб. – Я это запомню.
В знак примирения Микки похлопал его между лопаток.
– Черт побери, за эти годы я столько о нем наслушался. Пусть уж повисит здесь, на этой чертовой стене. Мне без разницы. Ком си ком са, как говорят лягушатники. То есть черт-те что. А за добавочную порцию индейки платить придется звонкой монетой, дорогой ты мой Арчибальд. Золотое время обеденных талонов кончилось. Ах, дорогуша, ну и попусту же ты воду мутил…
Самад заглянул в глаза своего прадеда. Не впервые он и Панде переживали это сражение, сражение за репутацию последнего. Им обоим было слишком хорошо известно, что во мнении относительно Мангала Панде современники разделились на два лагеря:
Непризнанный герой
Самад Игбал
А.С. Мисра
Человек, который попусту мутил воду
Микки
Маджид и Миллат
Алсана
Арчи
Айри
Кларенс и Дензел
Английская историография с 1857 года до наших дней
Снова и снова Самад убеждал Арчи пересмотреть свою точку зрения. Год за годом они сидели у О’Коннелла и вели один и тот же спор, изредка с уточняющими фактами, по крупицам неустанно собираемыми Самадом, – но с тех самых пор, как году в 1953 Арчи узнал «правду» о Панде, он стоял на своем. Единственная заслуга, которую он со скрипом за ним признавал, – пополнение лексики английского языка словом «пандеец», означавшим, как мог узнать из «Оксфордского словаря» любознательный читатель, следующее:
Панде́ец, сущ., разг. (устар.). Сер. XIX в. (Вероятно, производное от фамилии первого повстанца среди привилегированных сипаев в бенгальской армии) 1. сипай, любой участник восстания сипаев в Индии, 1857–1859 гг.; 2. мятежник, изменник; 3. человек, проявивший бестолковость или трусость в военных условиях.
– Ясно как божий день. – И Арчи торжествующе захлопывал том. – Я и без словаря это знал – да и ты тоже. Просторечие, и только. Мы в армии тоже ого-го как загибали, помнишь? Ты хотел мне лапшу на уши повесить, но правда всегда выходит наружу. Ясно теперь, что Панде за фрукт. На твоем месте я бы не афишировал своих родственничков и не жужжал о них всем подряд двадцать четыре часа в сутки.
– Арчибальд, понятие существует, но это не значит, что в нем в полной мере отражена личность Мангала Панде. С первым значением мы соглашаемся: мой прадед – мятежник, и я говорю об этом с гордостью. Я готов признать, что события развивались не совсем так, как было задумано. Но что он изменник? Трус? Твой словарь устарел, теперь эти значения не употребительны. Панде – не трус и не изменник.
– Ага, раз уж мы об этом заговорили, скажу тебе, что я думаю: не бывает дыма без огня, – говорил Арчи, вдохновляясь собственной мудростью. – Понимаешь, о чем я?
Это был излюбленный аналитический инструмент Арчи, которым он пользовался, когда узнавал новости, исторические факты и хотел отделить достоверную информацию от небылиц. Не бывает дыма без огня. Он так наивно и свято верил в свою формулу, что Самаду не хватало духу его разубеждать. К чему сообщать пожилому мужчине, что дым без огня бывает, как бывают глубокие раны без крови.
– Я понимаю тебя, Арчи, понимаю твою точку зрения. Но моя точка зрения заключается – и заключалась всегда, с тех самых пор, как мы впервые подняли этот вопрос – в том, что это еще не полная историческая картина. Да, я согласен, что мы уже несколько раз тщательно исследовали эту проблему, но факт остается фактом: полная историческая картина, как и честность, встречается редко и ценится на вес золота. Доведись тебе с такой столкнуться, она пулей засядет в твоей голове. Полная картина событий – дело трудное, многосложное, с эпическим размахом. Так же обстоятельно с нами говорит Бог. А в словарях полноты нет.