– Да что с тобой? Боже мой, что ты с собой делаешь? Ты даже вздохнуть не можешь. Айри, дочка, ты нормально выглядишь. У тебя фигура как у добропорядочной представительницы семьи Боуден. Ты же сама знаешь, что выглядишь нормально.
Но Айри не знала, что выглядит нормально. Англия – огромное зеркало, в котором Айри не находила своего отражения. Чужая в чужой стране.
Кошмары ночью и мечты днем в гостиной, в автобусе, в классе. До. После. До. После. До. После. Как мантра маньяка изменений: вдох – до, выдох – после; она не хочет смириться с генетической неизбежностью и ждет превращения ямайских песочных часов, заполненных песком с водопадов реки Данн, в английскую розу – вы, конечно, знаете, как она выглядит – такая тоненькая, хрупкая, не выносит солнца, девочку, похожую на доску для серфинга, у которой по краям идет легкая рябь от морской волны:
ДО: ПОСЛЕ:
Мисс Олив Руди, учительница английского, с расстояния больше двадцати ярдов способная заметить тех, кто рисует, подошла к парте Айри и вырвала из ее тетрадки листок. Удивленно поглядела на него. Потом спросила с мелодичным шотландским акцентом:
– До и после чего?
– А… чего?
– До и после чего?
– Ничего, мисс.
– Ничего? Да ладно, мисс Джонс. Чего стесняться? Ясно, что это интереснее 127-го сонета.
– Ничего. Ничего.
– Точно? Больше не будешь заставлять класс ждать? Видишь ли… кое-кто хочет послушать… некоторым даже немного интересно то, что я говорю. Так что, если ты отвлечешься на секунду от своих рису-ууу-ууунков… – никто не может произнести слово «рисунки» так, как Олив Руди, – и уделишь нам внимание, мы продолжим, можно?
– Что?
– Уделишь нам внимание?
– Да, мисс Руди.
– Чудесно. Это меня радует. Итак, 127-й сонет.
– Прекрасным не считался черный цвет, – продолжила Франсис Стоун тем занудным тоном, каким студенты читали поэтов-елизаветинцев. – Когда на свете красоту ценили.
Айри положила правую руку на живот, вдохнула и попыталась встретиться с Миллатом взглядом. Но Миллат был занят: показывал красотке Никки Тайлер, как он умеет сворачивать язык трубочкой. Никки в ответ демонстрировала ему свои неплотно прижатые уши. Переходящие в легкий флирт издержки сегодняшнего урока естествознания: Наследственные характеристики. Часть первая (а).
Плотно прижаты. Неплотно прижаты. Вьющиеся. Прямые. Голубые. Карие. До. После.
«Вот почему и волосы, и взор возлюбленной моей чернее ночи[76]… Ее глаза на звезды не похожи, нельзя уста кораллами назвать, не белоснежна плеч открытых кожа, и черной проволокой вьется прядь…»[77]
Половое созревание (не какие-нибудь робкие холмики грудей или призрачный пушок на подбородке), а ярко выраженное половое созревание разделило старых друзей: Айри Джонс и Миллата Икбала. Развело по разным школьным группировкам. Айри считала, что ей сдали плохие карты: огромное тело, выпирающие зубы и железная пластинка, ужасная афроприческа и вдобавок ко всему страшная близорукость, вынуждавшая ее носить очки с толстенными, как бутылочные, розоватыми стеклами. (И даже голубые глаза, о которых так мечтал Арчи, продержались только две недели. Она действительно родилась с голубыми глазами, но однажды Клара глянула: на нее пристально смотрели два карих глаза – точно так же самый пристальный наблюдатель не может заметить невооруженным глазом переход от бутона к распустившемуся цветку). Ее преследовала мысль о собственном уродстве, неправильности; теперь она держала свои едкие замечания при себе, теперь она постоянно держала правую руку на животе. В ней все было не так.
Миллат же как молодость в ностальгических воспоминаниях старости – красота, пародирующая саму себя: римский нос с легкой горбинкой, высокий, тонкий, жизнерадостный, с гладкими мускулами, шоколадные глаза, поблескивающие зеленоватым, как будто лунный свет скачет по поверхности темного моря, обезоруживающая улыбка, крупные белые зубы. В школе «Гленард Оук» люди делились по национальности на черных и пакистанцев, греков и ирландцев. Но красавцы не подлежали такому делению. Они принадлежали к национальности красавцев.
«И черной проволокой вьется прядь».
Конечно, она его любит. А он часто ей говорит: «Дело в том, что люди привыкли доверять мне. Им нужен Миллат. Тот самый Миллат. Негодяй Миллат. Надежный, славный Миллат. Им надо, чтобы я был крутым. Это почти что моя обязанность».
Это и была обязанность. Ринго Старр как-то сказал о «Битлз», что их популярность не стала больше, чем в Ливерпуле в 1962-м, просто она распространилась на другие страны. То же можно сказать и про Миллата. Он пользовался такой популярностью в Криклвуде, в Уиллздене и в Южном Хэмпстеде летом 1990-го, что никогда в жизни он не превзошел этой популярности. С тех пор как он стал членом банды «Раггастани», он непрерывно организовывал свои собственные банды: сначала в своей школе, а потом и по всему Северному Лондону. Он – предводитель «Раггастани», сын Самада и Алсаны Икбал – был слишком велик, чтобы оставаться просто объектом любви Айри. Он должен делать то, чего ожидают другие. Для пронырливых кокни в белых джинсах и цветных рубашках он был приколистом, сорви-головой и записным донжуаном. Для черных пацанят – человеком, с которым приятно разделить косячок, а также ценным покупателем. Для азиатских ребят – героем и оратором. Социальный хамелеон. Но за всем этим скрывались вечная злоба и обида, постоянное ощущение отсутствия корней, отсутствия дома – ощущение, неизбежно сопровождающее тех, кто считает своим домом весь мир. Именно за эту незащищенность и любила его Айри больше всего, равно как и другие школьницы – красивые девочки, играющие на гобое и носящие длинные юбки. Его обожали эти длинноволосые барышни, напевающие фуги. Он был их темным принцем, случайным любовником или безумной страстью, объектом горячих фантазий и отчаянных мечтаний…
Но главное – они ставили перед собой задачу: что делать с Миллатом? Он должен бросить курить траву. Мы должны сделать так, чтобы он больше не выходил из класса посреди урока, хлопнув дверью. Их беспокоило его «отношение» к опозданиям, они мысленно обсуждали его образование со своими родителями (Скажем, у нас в школе есть мальчик-индус, который все время попадает во всякие…) и даже писали ему стихи. Девочки либо хотели его, либо хотели его исправить, а чаще всего – и то и другое. Они хотели его исправить до тех пор, пока он не объяснял им, насколько они его хотят. Все умеют хамить, Миллат Икбал.
– Но ты не такая, – говорил Миллат Икбал сохнущей по нему Айри Джонс, – ты не такая, как все. Мы знаем друг друга всю жизнь. У нас общее прошлое. Ты настоящий друг. А эти все ничего для меня не значат.
Айри нравилось так думать. Что у них общее прошлое, что она не такая, как все, в смысле, лучше других.
Я думал бы, что красота сама
Черна, как ночь, и ярче света – тьма![78]
Миссис Руди подняла палец вверх, останавливая Франсис.
– Так, о чем здесь говорится? Аннализ?
Аннализ Херш, весь урок занятая вплетением желтых и красных ниток в волосы, посмотрела на нее в полном замешательстве.
– Аннализ, скажи что-нибудь. Какую-нибудь мысль по этому поводу. Пусть даже маленькую и глупенькую.
Аннализ закусила губу. Потом посмотрела в книгу. Потом на миссис Руди. Потом опять в книгу.
– Черный… цвет… красиво?
– Прекрасно. Думаю, мы можем добавить эту мысль к высказанной на прошлой неделе: «Гамлет… был… сумасшедший?» Так, еще кто-нибудь. А вот это: «С тех пор как все природные цвета искусно подменяет цвет заемный…»[79] Что это значит, а?
Джошуа Чалфен – единственный, кто добровольно высказывался на уроках английского – поднял руку.
– Да, Джошуа?
– Косметика.
– Да-а, – простонала миссис Руди, как будто Чалфен довел ее до оргазма, – да, Джошуа, так. А поподробнее?
– У нее темный цвет лица, и она пытается это скрыть, пользуясь косметикой, то есть искусственно. В Елизаветинскую эпоху красивой считалась только очень белая кожа.
– Ты бы им понравился, – ядовито вставил Миллат. Джошуа был бледным почти анемичной бледностью, круглолицым, с вьющимися волосами. – Сошел бы за местного Тома Круза.
Смех. Не потому, что смешно, а потому, что это сказал Миллат, поставив зубрилу на место, где ему быть и положено.
– Еще одно слово, мистер Икбал, и вы выйдете из класса!
– Шекспир. Старый. Кобель. Это уже три. Не утруждайтесь, я сам выйду.
Вот: коронный номер Миллата. Дверь хлопнула. Красивые девочки многозначительно переглянулись. (Он просто неуправляемый! Просто сумасшедший… ему необходима помощь, помощь близкого человека, оказанная в личном порядке). Мальчишки захрюкали. Учительница думала: может, это начало мятежа? Айри положила правую руку на живот.
– Блестяще. Очень умно. Как я понимаю, Миллат у вас герой. – Миссис Руди оглядела глупые лица пятого F и впервые с пугающей ясностью поняла, что Миллат действительно был героем.
– Кто-нибудь еще хочет высказаться по поводу этих сонетов? Мисс Джонс. Прекратите так скорбно смотреть на дверь! Он уже ушел. Или вы хотите к нему присоединиться?
– Нет, миссис Руди.
– Вот и хорошо. Тогда не хотите ли вы сказать нам что-нибудь о сонетах?
– Да.
– Что?
– Она – черная?
– Кто черная?
– Темная леди.
– Нет, милочка, она темная, а не черная в современном смысле. В то время в Англии еще не было… э-э… афрокарибцев. Я думаю, ты знаешь, что это скорее современное явление. А мы говорим о самом начале XVII века. Конечно, точно никто не знает, но это очень маловероятно. Если только она не была какой-нибудь рабыней. А он вряд ли стал бы писать сонеты сначала о лорде, а потом о рабыне, ведь так?