– Неправда, – по секрету сообщил Оскар Айри, плюнув ей в ухо. – Терпеть не могу новых людей, особенно черных.
– Он считает, что общаться с черными очень полезно, – прошептала Джойс.
Это было время новых людей: черных, желтых, белых. Целое столетие гигантского миграционного эксперимента. Так что в конце века вы видите на одной детской площадке Исаака Лёнга у пруда, Дэнни Рэмана в футбольных воротах, Куан О’Рурк с баскетбольным мячом и Айри Джонс, насвистывающую себе под нос. Детей, у которых имя и фамилия не просто не сочетаются, а противоречат друг другу. В их именах массовая миграция, переполненные корабли и самолеты, холод чужой страны, медицинские осмотры. Только в конце века и, может быть, только в Уиллздене можно встретить лучших подруг Зиту и Шэрон, которых постоянно путают, потому что Зита англичанка (ее матери это имя показалось красивым), а Шэрон – пакистанка (ее мать решила, что с таким именем девочке будет легче жить в чужой стране). И все же, несмотря на то, что мы смешались, несмотря на то, что мы наконец научились спокойно входить в жизни друг друга (как возвращаются в постель своей любимой после ночной прогулки), несмотря на все это, некоторым до сих пор трудно признать, что больше всего похожи на настоящих англичан индийцы, а на индийцев – англичане. Все еще есть белые молодые люди, которым это не по вкусу, которые к ночи выходят на слабо освещенные улицы с ножами, зажатыми в кулаках.
Иммигрант смеется над страхом националиста перед болезнями, перенаселением, смешанными браками – все это мелочи по сравнению с великим страхом иммигранта раствориться, исчезнуть. Даже невозмутимая Алсана иногда просыпается в холодном поту, когда ей снится, что Миллат (генетически BB; B – означает бенгалец) женится на девушке по имени Сара (аа; а – означает арийскую расу), у них рождается ребенок – Майкл (Ва), который, в свою очередь, женится на какой-нибудь Люси (аа), и подарит Алсане неузнаваемых правнуков (Ааааааа!), их бенгальские гены вымываются, фенотип побеждает генотип. Боязнь этого – самое необъяснимое и самое естественное чувство в мире. В ямайском языке оно отразилось даже в грамматике: у них нет личных местоимений, нет разделения на «я», «ты», «они», есть только чистое нерасчленимое «Я». Когда Гортензия Боуден (сама наполовину белая), узнала, за кого Клара вышла замуж, она пришла к ним, встала на пороге и сказала: «Слушай: я и я больше не знаемся», развернулась и ушла. Она сдержала слово. Гортензия вышла замуж за негра, чтобы спасти свои гены от исчезновения, а не для того, чтобы ее дочь народила детишек самых разнообразных цветов.
Так же ясно линия фронта была обозначена в доме Икбалов. Когда Миллат приводил Эмили или Люси, Алсана тихо плакала на кухне, а Самад уходил в сад воевать с кориандром. На следующее утро – мучительное ожидание – Самад и Алсана кусали губы до того момента, когда Эмили или Люси уйдет и начнется словесная война. Клара обычно не ругала Айри, потому что понимала, что не ей ее осуждать, и все же не пыталась скрыть свое огорчение и досаду. Ее сердило все: от комнаты Айри – храма голливудских зеленоглазых богов – до хохота ее белых друзей, которые время от времени совершали набеги на эту комнату. Клара видела, что ее дочь окружает океан розовой кожи, и боялась, что Айри затонет в его волнах.
Отчасти поэтому Айри не рассказала родителям о Чалфенах. Не то чтобы она хотела влиться в семейство Чалфенов… но инстинкт подсказывал ей, что лучше не говорить. Она влюбилась в них с неопределенной страстностью пятнадцатилетней девочки – это была влюбленность без объекта и цели, и все же она полностью поглотила ее. Айри просто хотела стать немного похожей на них. Ей нравилась их английскость. Их Чалфенизм. Их чистота. Ей не приходило в голову, что Чалфены в некоторой степени тоже иммигранты (в третьем поколении немцы и поляки – урожденные Чалфеновские) или что она им так же нужна, как они ей. Для Айри Чалфены были самыми настоящими англичанами. Когда Айри переступала порог их дома, она испытывала недозволенную радость, как еврей, жующий сосиску, или индус, двумя руками вцепившийся в «Биг-мак». Она переходила границу, пробиралась в Англию. Для нее это был какой-то ужасный беззаконный поступок – как надеть чужую форму или влезть в чужую кожу.
Родителям она говорила, что по вторникам у нее баскетбол.
А в доме Чалфенов разговор тек свободно. Айри казалось, что здесь никто не молится, никто не прячет свои чувства за выпиливанием лобзиком, никто не поглаживает выцветшие фотографии, вздыхая и думая, что было бы, если бы… Разговоры составляли жизнь.
– Привет, Айри! Проходи же скорее. Джошуа на кухне вместе с Джойс. Ты неплохо выглядишь. А разве Миллат не с тобой?
– Попозже подойдет. У него свидание.
– Понятно. Жаль, что на экзаменах не будет вопросов о технике поцелуев, он бы их ответил на ура. Джойс! Айри пришла! Ну как учеба? Это уже сколько? Четыре месяца? И что, помогли тебе занятия с Чалфенами?
– Да, помогли. Никогда бы не подумала, что у меня есть способности к наукам… и все же… Не знаю. Иногда у меня голова болит от всего этого.
– Это потому, что мозги просыпаются после долгой спячки и начинают работать. Я доволен. Я всегда говорил, что в самое короткое время можно превратить жалкого гуманитария в сильного технаря. А, кстати, у меня есть фотографии Будущей Мыши. Напомни потом, покажу. Ты же хотела на них взглянуть? Джойс, великая черная богиня снова с нами!
– Маркус, ну что вы… Привет, Джойс. Привет, Джош, Привет, Джек. Приветик, Оскар, малыш.
– Привет, Айри! Иди сюда, поцелуй меня. Гляди, Оскар, кто к нам пришел! Ой, какое у него лицо! Он удивляется, почему не пришел Миллат. Правда, Оскар?
– Неправда.
– Ну конечно, удивляется… Только посмотрите на его личико! Он жалеет, что нет Миллата. Оскар, скажи Айри, как зовут твою новую обезьянку, которую тебе подарил папа.
– Джордж.
– Нет, разве Джордж? Ты же ее назвал Миллат – горилла! Потому что обезьяны злые и хитрые, а Миллат такой испорченный. Разве не так, Оскар?
– Не знаю. Мне это не интересно.
– Оскар так расстраивается, когда Миллат не приходит.
– Он скоро придет. Пошел на свидание.
– Вечно он на свиданиях! С разными грудастыми девчонками. Мы начинаем ревновать, правда, Оскар? Он проводит с ними больше времени, чем с нами. Но мы не будем отпускать шутки по этому поводу, а то Айри это будет неприятно.
– Нет, Джойс, мне все равно. Я давно привыкла.
– Все любят Миллата, так ведь, Оскар? Как его не любить? И мы с Оскаром тоже его любим.
– Я его терпеть не могу.
– Оскар, не говори глупостей.
– Сколько можно говорить о Миллате!
– Хорошо, Джошуа, не будем. Видишь, как он ревнует. Я пыталась объяснить ему, что о Миллате надо заботиться. Он вырос в сложных условиях, ему нужно уделить больше внимания. Так же, как я уделяю моим пионам больше внимания, чем астрам, которые могут расти где угодно. Знаешь, Джош, ты ведешь себя как эгоист.
– Ладно, ладно, мам. Что у нас с обедом – до занятий или после?
– Я думаю, до, Джойс. Я собираюсь весь вечер работать над моей Будущей Мышью.
– Будущая мышь!
– Тсс, тише, Оскар! Ты перебиваешь папу.
– Мне завтра сдавать статью, поэтому я хотел пообедать пораньше. Если ты не против, Айри. Я же знаю, как ты любишь поесть.
– Нет, я не против.
– Не шути так, дорогой. Она очень переживает из-за своего веса.
– Нет, ничего.
– Что? Переживает? Из-за веса? Да все вокруг любят больших девочек, разве нет? Я, например, люблю.
– Всем привет. Я без стука – там было открыто. Однажды к вам придут и всех вас перережут.
– Миллат! Оскар, посмотри, это Миллат! Оскар, малыш, ты ведь рад видеть Миллата?
Оскар сморщился, изобразил, что его тошнит, и швырнул деревянный топорик Миллату в ногу.
– Оскар так радуется, когда тебя видит. Ты как раз пришел к обеду. Сегодня курица с цветной капустой. Садитесь. Джош, повесь куда-нибудь куртку Миллата. Ну как дела?
Миллат резко сел за стол. Казалось, он только что плакал. Он достал коробку табака и пакетик травы.
– Очень хреново.
– Что хреново? – рассеянно спросил Маркус, отрезавший себе большой кусок сыра «Стильтон». – Не смог залезть девчонке в трусы? Девчонка не захотела залезть тебе в трусы? Девчонка оказалась без трусов? И, кстати, раз уж зашел разговор, какие у нее были трусы?
– Пап! Хватит уже! – застонал Джошуа.
– Если бы ты, Джош, залез наконец кому-нибудь в трусы, – Маркус недвусмысленно посмотрел на Айри, – я бы подшучивал над тобой, а пока…
– Тихо вы, – вмешалась Джойс. – Дайте поговорить с Миллатом!
Четыре месяца назад Джош считал, что ему просто повезло, что у него появился такой друг, как Миллат. Авторитет Джоша в «Гленард Оук» достиг невероятных высот, с тех пор как Миллат стал приходить к ним каждый вторник. А теперь, когда Айри уговорила Миллата время от времени заходить к Чалфенам и просто так, в гости, Джошуа Чалфен, ранее известный как Джош-толсторож, должен был радоваться, потому что оказался на пике популярности. Но он не радовался. Напротив, все это его страшно бесило. Потому что притягательность Милы, его личное обаяние только отравляли жизнь Джошуа. Он видел, что Айри все еще по уши влюблена в Миллата, она вцепилась в него, как зажим для бумаг, и даже его мать сосредоточила все внимание на Миллате. Вся ее любовь к садоводству, детям, мужу уходила к нему одному. Все это его страшно бесило.
– Ты требуешь, чтобы я молчал? Мне уже в своем собственном доме нельзя говорить то, что я думаю?
– Прекрати, Джош. Миллат расстроен… В данный момент я пытаюсь узнать, в чем дело.
– Бедненький Джоши, – медленно и зловеще проворковал Миллат. – Ему не хватает маменькиного внимания. Хочет, чтобы мамочка вытирала ему попку.
– Да пошел ты!
– О-о-о!