– Джойс, Маркус, – воззвал Джошуа к правосудию, – скажите вы ему.
Маркус запихал в рот огромный кусок сыра и пожал плечами:
– Бовюсь, Мыллы не ф мовей юриждикшии.
– Джоши, дай я сначала узнаю, в чем дело, – начала Джойс, – а потом… – К радости Джойс, конец фразы был заглушен стуком двери, захлопнувшейся за ее старшим сыном.
– Сходить за ним? – спросил Бенджамин.
Джойс покачала головой и поцеловала его в щеку.
– Нет, Бенджи. Лучше оставить его в покое.
Она повернулась к Миллату и провела пальцем по высохшему следу от слезы на его лице.
– Ну что у тебя случилось?
Свертывая косяк, Миллат неторопливо приступил к рассказу. Ему нравилось заставлять их ждать. Если заставить Чалфена ждать, из него можно выбить все что угодно.
– Миллат, не кури здесь эту гадость. Каждый раз, когда ты при нас куришь, Оскар расстраивается. Он уже не маленький и понимает, что такое марихуана.
– Кто это, Мари-Хуана? – переспросил Оскар.
– Оскар, ты же сам знаешь, что это. Мы же как раз сегодня об этом говорили, это то, из-за чего Миллат становится таким ужасным, это то, что убивает клетки мозга.
– Отстань от меня на хрен, Джойс.
– Я просто хочу… – Джойс мелодраматично вздохнула и провела рукой по волосам. – Миллат, что случилось? Тебе нужны деньги?
– Да, вообще-то нужны.
– Почему? Что случилось? Миллат. Расскажи все по порядку. Опять проблемы с семьей?
Миллат приделал рыжий картонный фильтр и сунул косяк в зубы.
– Отец выгнал меня из дома.
– Боже мой! – Слезы тут же брызнули из глаз Джойс, она пододвинула стул поближе и взяла Миллата за руку. – Если бы я была твоей матерью, я, конечно, не твоя мать… она совсем не знает, как воспитывать детей… Это так ужасно… позволить своему мужу забрать у тебя одного ребенка и бог весть как обращаться с другим…
– Не смей так говорить о моей матери. Ты ее даже не видела. Я вообще про нее не сказал ни слова.
– Ну она сама не хочет познакомиться со мной. Можно подумать, что я пытаюсь занять ее место.
– Заткнись, на хрен, Джойс.
– Но какой в этом смысл? Так поступать… Это тебя расстраивает… Я, может, чего-то не понимаю, но это очень похоже… Маркус, налей ему чаю. Ему нужно выпить чаю.
– Да отстаньте вы, на хрен! Не хочу я никакого долбаного чая. Вы только и делаете, что пьете этот чертов чай! Вы и ссыте, наверно, чистым чаем.
– Миллат, я просто пытаюсь…
– Не надо пытаться.
Из косяка Милы вывалилось зернышко и упало ему на губу. Он снял его и закинул в рот.
– Но коньяк мне бы не помешал, если есть.
Джойс кивнула Айри, как будто говоря «Ничего не поделаешь», и жестом попросила Айри налить ему немного коньяка. Айри встала на перевернутое вверх дном ведро, чтобы дотянуться до верхней полки, где стоял тридцатилетний «Наполеон».
– Ладно. Давайте успокоимся. Итак. Что же случилось на этот раз?
– Я назвал его мудилой. Потому что он и есть мудила. – Миллат смахнул руку Оскара, который, в поисках новой игрушки, уже подбирался к его спичкам. – Некоторое время мне негде жить.
– Тут даже говорить нечего! Ты можешь пожить у нас.
Айри протиснулась между Джойс и Миллатом и поставила на стол стакан с толстым дном.
– Айри, ты его совсем задавила.
– Я просто…
– Это ясно, но сейчас ему нужно, чтобы было удобно, нужно свободное место.
– Он гнусный лицемер, – сердито вступил Миллат. Он говорил, глядя в пространство, обращаясь к оранжерее за окном в той же степени, что и ко всем остальным, – молится пять раз в день и при этом пьет. У него нет даже друзей-мусульман, а на меня орет из-за того, что я трахнул белую девку. Он сердится из-за Маджида, а срывается на мне. И требует, чтобы я прекратил общаться с людьми из КЕВИНа. А я, черт возьми, гораздо больше мусульманин, чем он. Пошел он!
– Ты не против, что тебя все слушают? – Многозначительным взглядом Джойс обвела комнату. – Может, нам лучше поговорить наедине?
– Знаешь, Джойс, – сказал Миллат и одним глотком осушил стакан. – Срать я хотел, слушает кто или нет.
Джойс посчитала, что это он так выразил свое желание поговорить наедине, и выпроводила всех из кухни.
Айри была рада уйти. За те четыре месяца, что они с Милой ходят к Чалфенам, продираются сквозь трудности биологии и математики, едят полезную вареную пищу, случилась странная вещь. Чем больше Айри старалась – в учебе, в попытках вести вежливый разговор или в старательном подражании Чалфенам, – тем меньше она интересовала Джойс. И наоборот: Миллат все больше наглел: он неожиданно являлся в воскресенье вечером, обкуренный и с девицами, он курил траву в доме, он тайком выпил их «Дом Периньон» 1964 года, он мочился в саду прямо на розы, он устроил собрание КЕВИНа у них в гостиной, он звонил в Бангладеш – наговорил на триста фунтов, он обзывал Маркуса гомиком, грозился кастрировать Джошуа, звал Оскара маленьким испорченным гаденышем, говорил Джойс, что она маньячка, – и Джойс любила его все больше и больше. За четыре месяца он уже должен был Чалфенам триста фунтов, новое пуховое одеяло и колесо от велосипеда.
– Пойдемте наверх, – предложил Маркус, прикрыв за собой кухонную дверь. Он наклонялся то вправо, то влево, когда младшие дети проскакивали рядом с ним. – Ты хотела посмотреть фотографии? Они готовы.
Айри благодарно ему улыбнулась. Теперь о ней заботился Маркус. Он помогал ей эти четыре месяца, когда она училась мыслить не размыто, а четко и определенно, по-чалфенски. Сначала она считала, что это большая милость со стороны великого ученого, но потом ей пришло в голову, что это доставляет ему удовольствие. Такое же, какое испытывает человек, следящий за тем, как слепой учится распознавать форму вещей или как лабораторная мышка находит выход из лабиринта. В любом случае из благодарности Айри стала интересоваться Будущей Мышью: а потом стратегический интерес превратился в подлинный. Визиты в кабинет Маркуса под самой крышей – уже давно ее любимое место в доме – стали все более частыми.
– Ладно, хватит тут стоять и глупо улыбаться. Идем.
Таких комнат, как кабинет Маркуса, Айри еще не видела. У него не было никакой другой функции, его единственное назначение – быть комнатой Маркуса. Здесь не было ни игрушек, ни всякого хлама, ни поломанных вещей, ни ненужных гладильных досок; здесь никто не спал, не ел и не занимался сексом. Он был не похож на чердак в доме Клары – собрание всякого барахла – все старательно убрано в коробки и надписано, на случай, если она вдруг решит покинуть Англию и улететь в другие края. Он был не похож на кладовки иммигрантов, заваленные всяким старьем, которым они когда-то пользовались, – и неважно, насколько оно было испорченным и поломанным, оно доказывало, что теперь у них что-то есть, тогда как раньше не было ничего. Комната Маркуса была посвящена только Маркусу и его работе. Кабинет. Как у Остин, или в сериале «Вверх-вниз по лестницам», или в книгах про Шерлока Холмса. Впервые своими глазами Айри видела настоящий кабинет.
Маленькая комната неправильной формы, с наклонным деревянным полом, из-за чего в одних местах можно стоять, а в других – нет, через окно в крыше свет падает квадратами, в солнечных лучах танцует пыль. Четыре картотечных шкафа стоят, как звери, выплевывающие бумагу из раскрытых пастей, – листы лежат кучами на полу и на полках, образовывают круги вокруг стульев. Густой сладковатый дым от немецкого табака ходит под потолком, окрашивая в желтый цвет страницы книг на верхних полках, а на журнальном столике приготовлен изысканный набор курильщика: новые мундштуки, трубки всех форм: от обычных изогнутых до самых причудливых – табакерки, разнообразные ершики, – все это лежит, как медицинские инструменты, в кожаном футляре с подкладкой из пурпурного бархата. Фотографии семьи Чалфенов висят тут и там на стенах, выстроились на камине, среди них есть и симпатичные снимки Джойс с еще не до конца развившейся грудью, сделанные во времена ее хипповой молодости – курносый нос и длинные волосы. А также несколько крупных изображений: фамильное древо семьи Чалфенов, портрет Менделя, явно довольного собой, и большой портрет Эйнштейна – канонический вариант: прическа Сумасшедшего Профессора, удивленный взгляд, большая трубка – а снизу цитата: «Господь не играет в кости». И, наконец, массивное дубовое кресло Маркуса, а над ним фотография, на которой Крик и Уотсон, усталые, но довольные, сняты перед своей моделью дезоксирибонуклеиновой кислоты – винтовая лестница, составленная из металлических скоб, ведущая от пола их кембриджской лаборатории куда-то вверх за кадр.
– А где Уилкинс? – спросил Маркус, склоняясь под низким потолком и постукивая карандашом по фотографии. – В 1962-м Уилкинс получил Нобелевскую премию по медицине вместе с Криком и Уотсоном. Но ни на одной фотографии Уилкинса нет. Всюду только Крик и Уотсон. История любит одиноких гениев и парные творения. Но в нее не попадают троицы.
Маркус помолчал.
– Если только это не комики или джаз-музыканты.
– Значит, вы одинокий гений, – весело заметила Айри, садясь на табурет.
– У меня был замечательный ментор. – Он указал на большую черно-белую фотографию на противоположной стене. – А менторы – это совсем другое дело.
Там был старик, снятый крупным планом, черты его лица грубо подретушированы, в итоге – эффект топографической карты.
– Великий старый француз – джентльмен и ученый. Он научил меня почти всему, что я знаю. Ему за семьдесят, а ум ясный, как стеклышко. Но, знаешь, главное – не доверять менторам безоговорочно. В этом вся штука. Так… и куда же задевалась эта дурацкая фотография?
Пока Маркус копался в картотеке, Айри рассматривала фамильное древо Чалфенов, уходящее корнями в XVII век и простирающее свои ветви в современность. Сразу становилась ясной разница между Чалфенами и Джонсами – Боуденами. Во-первых, у всех Чалфенов было нормальное количество детей. Во-вторых, было известно, от кого эти дети. Мужчины жили дольше, чем женщины. Браки моногамные и длительные. У всех представителей рода даты рождения и смерти точно известны. Чалфены