«Служанка капитана Дарэма!» и не получил в ответ ничего, кроме удивленного взгляда Амброзии. «Славный денек!» – Амброзия попыталась его обойти, но он снова не пропустил ее.
Ну, малышка, ты по-прежнему хорошая девочка? Я слышал, что миссис Брентон водит тебя в свою церковь. Любопытно, всякие Свидетели… Но готовы ли они принять вашего маленького мулата?
Гортензия прекрасно помнит, как жирная горячая ладонь коснулась ее матери. Она помнит, как со всей силы постаралась отшвырнуть эту лапу.
Не волнуйся, крошка, капитан открыл мне вашу маленькую тайну. Но, видишь ли, Амброзия, за тайны надо платить. Так же как за батат, или красный перец, или табак. Знаешь испанскую церковь Санта-Антония? А внутри не была? Это совсем рядом. Правда, представляет скорее эстетическую, чем религиозную ценность, но там очень красиво. Зайдем всего на пять минут. Нам этого вполне хватит, крошка. Немножко образования тебе не повредит.
В жизни каждая вещь имеет две стороны: внутреннюю и внешнюю. Есть две разных истории. Вокруг Амброзии: мрамор, тишина, алтарь, сияющий золотом, полутьма, свечи, испанские имена, выгравированные на полу, большая мраморная мадонна, стоящая, склонив голову, на высоком постаменте; в неестественной тишине Гленард трогает ее. Но внутри – бешеное сердцебиение, миллионы напряженных мышц, которые всеми силами сопротивляются образованию, которое дает Гленард, сопротивляются липким пальцам, мнущим ее грудь под тонким ситцем, сжимающим ее соски, уже набухшие от молока – молока, которое не предназначено для такого грубого рта. Ей казалось, что она все еще бежит по Кинг-стрит. Но на самом деле она застыла. Окаменела, превратилась в такую же статую, как мадонна.
А потом мир начал сотрясаться. Изнутри – отошли воды. Снаружи – потрескался пол. Дальняя стена обвалилась, стекла полопались, а мадонна слетела с постамента, как падающий в обморок ангел. Амброзия заспешила прочь, но успела дойти только до исповедальни, когда еще один мощный толчок сбил ее с ног, и она увидела Гленарда: он лежал, придавленный статуей, зубы разбросаны по полу, штаны по-прежнему спущены. А земля продолжала сотрясаться. Пошла еще трещина. И еще. Колонны попадали, и рухнула крыша. В любой другой день кто-нибудь прибежал бы на крики Амброзии, крики, сопровождавшие схватки. Но в этот день в Кингстоне наступил конец света. Кричали все.
Если бы это была сказка, тут и появился бы прекрасный принц – капитан Дарэм. Кстати, из него вышел бы отличный прекрасный принц: красивый, высокий, сильный, он хочет ей помочь, он любит ее (по-своему: как Англия любит Индию, Африку и Ирландию – странной любовью, которая заставляет издеваться над любимым). Все так, но, наверное, виновато место действия. Наверное, у сказки, разыгрывающейся на украденной земле, не может быть счастливого конца.
На следующий день, когда Дарэм вернулся, остров был разрушен, две тысячи человек мертвы, в горах полыхали пожары, часть Кингстона отделилась и ушла под воду, всюду был голод и страх, земля поглотила целые кварталы – но не это напугало его, а то, что он, может быть, никогда больше не увидит ее. Теперь он понял, что такое любовь. Потерянный и одинокий, он стоял среди толпы, в которой из тысячи черных лиц не узнавал ни одного. Единственным белым пятном, кроме него самого, был памятник королеве Виктории – во время землетрясения он понемногу поворачивался, пока Виктория не оказалась спиной к народу. Так оно и было. Не у англичан, а у американцев нашлось достаточно сил, чтобы оказать незамедлительную помощь – три военных корабля с продуктами уже шли с Кубы, петляя вдоль берегов. Как любой англичанин, Дарэм считал себя лично оскорбленным всякий раз, когда американцы делали удачный ход, поднимавший престиж нации. Даже сейчас, когда эта земля проявила такую непокорность, Дарэм считает, что она принадлежит ему, а значит, он вправе решать: помогать ей или нет. Английское образование позволяет ему презрительно поглядывать на двух американских солдат, находящихся на острове незаконно (все бумаги на въезд оформляются через Дарэма и его начальников). Солдаты стоят возле консульства и с наглым видом жуют табак. Странно ощущать такое бессилие – понимать, что есть страна, располагающая бóльшими возможностями для спасения этого острова, чем Англия. Странно смотреть на море эбонитовых тел и не находить той, кого любишь, той, которая принадлежит тебе. Дарэм стоит среди толпы и выкрикивает имена из списка избранных – кучки лакеев, дворецких и горничных, которых англичане отвезут на Кубу, где эти ямайцы смогут пожить, пока пожары не прекратятся. Если бы он знал ее фамилию, то обязательно бы ее выкрикнул. Но за все время учебы он так и не узнал ее фамилию. Просто ни разу не удосужился спросить.
Однако не за эту оплошность капитан Дарэм остался в легендах рода Боуденов как «никчемный дурак». Он быстро разузнал, где Амброзия. Он выловил из толпы двоюродную сестру Амброзии – маленькую Марлин – и послал ее с запиской в церковь, где, как говорили, видели Амброзию, поющую вместе со Свидетелями и возносящую хвалы Господу за пришедший День Страшного суда. Марлин понеслась со всех ног, а Дарэм, считая, что сделал все необходимое, неторопливо пошел к «Королевскому дому» – резиденции правителя Ямайки сэра Джеймса Суиттенхема. Он попросил сделать исключение для Амброзии – «образованной негритянки», на которой он хочет жениться. Она не такая, как другие. Ее надо пустить на следующий же корабль вместе с ним.
Но когда управляешь не своей землей, разучаешься делать исключения. Суиттенхем сказал, что на кораблях нет места ни для черных шлюх, ни для рогатого скота. Дарэм вышел из себя и решил отомстить: он обвинял Суиттенхема в том, что тот уже не способен распоряжаться на острове, и доказательство этого – прибытие американских кораблей. И, наконец, прежде чем хлопнуть дверью, он упомянул о двух американских солдатах – наглецах, незаконно прибывших на британскую землю.
– Разве ребенка выплескивают вместе с водой, – вопрошал красный, как рак, Дарэм, прибегая к религии собственников, которой он был наделен по праву рождения. – Разве это уже не наша земля? Неужели нашу власть могут уничтожить несколько подземных толчков?
Все остальное – ужасная история. Суиттенхем приказал американским кораблям немедленно вернуться на Кубу, а Марлин принесла Дарэму ответ Амброзии. Одну строчку, выдранную из книги Иова: Я обрету свои знания издалека[88] (Гортензия хранит Библию, из которой вырваны эти слова, и уверяет, что с тех пор женщины из рода Боуденов получают наставления только от Бога и ни от кого больше). Марлин отдала этот приговор Дарэму, а сама убежала к своим родителям, слабым и раненым, которые, как и тысячи других, на последнем издыхании ждали, когда придут корабли. Она спешила принести им благую весть: Амброзия сказала: «Скоро».
– Скоро придут корабли? – переспросила Марлин, и Амброзия закивала, хотя на самом деле была погружена в молитву и не слышала вопроса.
– Скоро, – повторила она, имея в виду слова из «Апокалипсиса»: «се, гряду скоро», которым ее обучили, каждый по-своему, Дарэм, Гленард и миссис Брентон. Пламя, трескающаяся под ногами земля, страшный грохот не пускали эти слова из головы.
– Скоро, – сказала она Марлин, которая свято уверовала в ее слова.
Английское образование – штука опасная.
Глава 14. Настоящие англичане
По традиции, давно существующей в английском образовании, Маджид и Маркус стали переписываться. Как это случилось? – вопрос, ставший предметом отчаянных споров (Алсана обвиняла Миллата, Миллат уверял, что это Айри дала адрес Маркусу, а Айри говорила, что это Джойс тайком подсмотрела адрес в ее записной книжке – последнее объяснение было верным), но как бы там ни было, с марта 1991-го они обменивались письмами с завидной регулярностью, только изредка нарушаемой сбоями в работе бенгальской почтовой службы. Их эпистолярная плодовитость была удивительной. Их письма за два месяца составили бы том, по толщине равный собранию сочинений Китса, а за четыре месяца по длине и количеству писем Маркус и Маджид ничем не уступали таким мастерам этого жанра, как апостол Павел, Кларисса и писаки из Танбридж-Уэллс. Поскольку Маркус переписывал каждое свое письмо дважды, чтобы оставить одну копию себе, Айри пришлось разработать особую систему хранения писем и выделить под них отдельный ящик. Письма раскладывались сначала по адресату и только потом – по хронологии, Айри не позволит цифрам править бал. Потому что главное – люди. Люди, устанавливающие связь через континенты и моря. Она поставила два разделителя и надписала их: один – «Маркус Маджиду», другой – «Маджид Маркусу».
Неприятная смесь ревности и любопытства заставила Айри нарушить секретарский кодекс чести. Она достала небольшую пачку писем, пропажу которых Маркус не заметит, унесла их домой, повытаскивала из конвертов, а потом сделала то, что смутило бы даже Ф.Р. Ливиса, – внимательно их прочитала и вернула на место. Содержание этих писем не радовало. У ее ментора появился новый протеже. Маркус и Маджид. Маджид и Маркус. Это даже звучит лучше. Так же как «Уотсон и Крикет» звучит лучше, чем «Уотсон, Крикет и Уилсон».
Джон Донн сказал: «В письмах лучше, чем в поцелуях, сливаются души» – и так оно и есть. Айри испугалась, когда увидела такое родство душ, такое проникновение людей друг в друга посредством чернил и бумаги, невзирая на расстояние, их разделявшее. Даже любовные письма не бывают такими страстными. Даже на любовь не отвечают взаимностью так сразу и с таким пылом. Первые же письма были наполнены безграничной радостью знакомства: скучные для любопытных почтальонов Дакки, неприятные для Айри и восхитительные для их авторов.
«У меня такое чувство, будто я знал вас всю жизнь. Если бы я был индусом и верил в переселение душ, я бы подумал, что мы с вами встречались в прошлой жизни», – писал Маджид.
«Ты мыслишь так же, как я. Ты любишь точность. Мне это нравится», – отвечал Маркус.