И правда, в духовке на медленном огне подогревался шлем Гортензии. Айри вытащила его и водрузила на голову своей бабушки, прямо поверх шляпы с пластиковыми гвоздиками.
– У вас мотоцикл? – из вежливости спросила Айри.
Но мистер Топс опять был недоволен.
– Да. «Веспа джи эс». Ничего особенного. Одно время я думал с ним расстаться. Он напоминал мне ту часть моей жизни, о которой я предпочитаю не вспоминать. Мотоцикл обладает сексуальной притягательностью и, да простит меня Бог, одно время я пользовался им, чтобы привлекать девчонок. Я уже решил продать его, но миссис Б. уговорила меня не делать этого. Она сказала, что раз мне часто приходится выступать с речью то тут, то там, значит, мне необходимо что-то, чтобы ездить по делам. Кроме того, миссис Б. не любит метро и всякие автобусы. В ее возрасте тяжело пользоваться общественным транспортом, правда ведь, миссис Б.?
– Да, конечно. И он купил для меня эту тележку…
– Коляску, – сердито поправил Райан. – «Минетто» модели 1973 года.
– Да-да, коляску, но в ней удобно, как в кроватке. Вот так мы и ездим вместе: я и мистер Топпс.
Гортензия сняла пальто с вешалки, достала из кармана две светоотражающие полоски на липучках и надела их на запястья.
– Ладно, Айри, у меня сегодня много дел, так что тебе придется самой готовить, я не знаю, когда мы вернемся. Но не волнуйся, я скоро приду.
– Без проблем.
Гортензия цокнула языком.
– Без проблем! На нашем языке ее имя, Айри, значит «без проблем». Что это за имя такое, которое?..
Мистер Топс не ответил. Он уже стоял на улице, заводя свой мотоцикл.
– Сначала я должна была ее беречь от Чалфенов, – прорычала Клара в телефонную трубку. Ее голос – звучное тремоло злости и страха. – А теперь еще и от вас.
На другом конце ее мать вытаскивала белье из стиральной машинки, прижимая трубку плечом, и ждала.
– Гортензия, я не хочу, чтобы ты забивала ей голову всякой ерундой. Ты меня слышишь? Твоя мать свихнулась от этой ерунды, и ты тоже свихнулась, но я – нет, и на мне эта ерунда закончится. Если Айри придет домой и начнет нести этот бред, ты можешь забыть о Втором Пришествии, потому что ты до него не доживешь.
Серьезные слова. Но насколько же хрупок атеизм Клары! Как стеклянные голуби Гортензии на комоде в гостиной – дунуть, и они рассыплются. Клара до сих пор с опаской обходит церкви, как те, кто в юности был вегетарианцем, сторонятся мясных магазинов. По субботам она старается не ходить в Килберн, чтобы не сталкиваться с уличными проповедниками, вещающими, стоя на перевернутых ящиках из-под яблок. Гортензия чувствует страх Клары. Она спокойно запихивает новую партию белья в машинку и бережливо отмеряет порошок. Она отвечает коротко и решительно:
– Не беспокойся о ней. Айри Амброзия теперь в хороших руках. Это и она тебе скажет. – Как будто она вознеслась к Богу на небеса, а не замуровалась в подвале в Ламбете вместе с Райаном Топсом.
Клара услышала, как ее дочь взяла трубку параллельного телефона: сначала треск, потом голос, звонкий, как колокольчик.
– Послушай, я не собираюсь возвращаться домой, так что нечего поднимать шум. Я вернусь тогда, когда захочу, не беспокойся за меня.
Действительно, беспокоиться было не о чем, разве что о том, что на улице мороз, даже собачье дерьмо покрыто инеем, на стеклах машин появились первые ледяные узоры, а Клара жила зимой в доме Гортензии. Она знает, каково это. Да, ясное солнце в шесть утра, яркий свет на один час. Но чем короче становятся дни, чем длиннее – ночи, чем гуще темнота в доме, тем легче, тем легче увидеть в тени на стене зловещее предзнаменование, тем легче спутать стук шагов по тротуару с далеким громом, и бой часов в Новый год покажется набатом, возвещающим о конце света.
Но Клара зря боялась. Атеизм Айри был нерушимым. Это была чалфенская убежденность. К своему пребыванию у Гортензии она относилась как к развлечению. Ее интересовал дом настоящей Боуден. Это место наполняли: концы, точки, финалы. Здесь рассчитывать на завтрашний день считалось глупым капризом, за все, от электричества до услуг молочника, платилось по дням, чтобы случайно не потратить лишние деньги, если вдруг Бог устроит Страшный суд прямо завтра. Боудены вложили новый смысл в выражение «жить одним днем». Это была жизнь в вечном мгновении, постоянно балансируя на грани всеобщего уничтожения. Есть люди, которые глотают целые горсти наркоты, чтобы только испытать нечто похожее на ежедневное существование восьмидесятичетырехлетней Гортензии Боуден. Вы видели, как крошечные людишки вспарывают себе живот и выпускают кишки, вы чувствовали себя телевизором, который выключили без предупреждения, вы поняли, что весь мир – это только сознание Кришны, свободный от любого «я», плывущий в бесконечном космосе души? Ерунда. Все это мелочи по сравнению с видением Иоанна Богослова, когда Бог наградил его двадцатью двумя главами «Откровения…». Вот это, должно быть, стало настоящим шоком для апостола (после всей этой паутины Нового завета – добрые слова и тонкие чувства), он обнаружил, что в конце концов в основе всего притаилось мщение Ветхого Завета. «Кого Я люблю, тех обличаю и наказываю»[94]. Вот это, наверно, было прозрение!
«Откровение» – это то, к чему в конце концов приходят все сумасшедшие. Последняя остановка псих-экспресса. И Боуденизм – это Свидетели плюс «Откровение» и плюс еще что-то, а значит, вполне нездоровая вещь. Например, Гортензия Боуден понимала буквально слова «Откровения» 3:15: «знаю твои дела; ты ни холоден, ни горяч; о! если бы ты был холоден, или горяч! Но как ты тепл, а не горяч и не холоден, то извергну тебя из уст Моих». Она считала, что «теплое» вообще – это вместилище Дьявола. Ее спасением была микроволновка (это стало ее единственной уступкой современным технологиям: долгое время она не решалась угодить в этом смысле Богу, боясь, что тогда США при помощи высокочастотных волн будут контролировать ее сознание). Она подогревала еду до невыносимой температуры, и у нее всегда были наготове целые ведра льда, чтобы каждый стакан воды, который она собирается выпить, стал «холоднее холодного». Она носила две пары трусов, как те осторожные люди, которые постоянно боятся стать жертвой ДТП. Когда Айри спросила, зачем она так делает, та смущенно объяснила, что, как только появятся первые знаки пришествия Господа (гром, рев, жуткий грохот), она тут же сбросит грязные и наденет чистые, чтобы предстать перед Иисусом свежей и ароматной, готовой воссесть с ним на небесах. В коридоре у нее всегда стояла банка черной краски, чтобы намалевать на дверях соседей знак Зверя и избавить Бога от лишней работы – зачем ему самому трудиться и отделять зерна от плевел. И в этом доме нельзя было сказать ни одной фразы, содержащей слова «конец», «закончить», «финал» и т. п., потому что эти слова действовали на Гортензию и Райана, как красная тряпка, на которую они набрасывались со своим обычным бредом:
Айри: Я закончила мыть посуду.
Райан Топпс (серьезно покачивая головой): Вот так однажды закончится и жизнь каждого из нас. Так что, Айри, покайся и стань праведной.
Или
Айри: Классный был фильм. А конец просто восхитительный!
Гортензия (печально): Те, кто ожидает счастливый конец у этого мира, горько разочаруются, потому что Он придет и принесет ужас, и немногие из тех, кто был свидетелем событий 1914 года, увидят, как третья часть дерев сгорит, и как третья часть моря сделается кровью, и как третья часть…
А еще Гортензию охватывала ярость, когда она смотрела прогноз погоды, как бы безобидно ни выглядел диктор, как бы медоточиво ни звучал его голос, как бы скромно ни был он одет. Она зверски ругалась в течение тех жалких пяти минут, которые она слушала диктора, а потом с маниакальным упорством делала все наоборот: если обещали дождь, она надевала легкий пиджак и ни в коем случае не брала с собой зонтик, если обещали тепло и солнце – куртку и дождевик. Только через несколько недель Айри догадалась, что метеорологи были светскими конкурентами Гортензии: она всю жизнь пыталась через толкование библейского текста предугадывать волю Господа относительно погоды на завтра. По сравнению с ней метеорологи просто салаги… А завтра с востока ожидается антициклон, который принесет град и огонь, смешанные с кровью… в северных же районах ниспадет огонь с неба, и солнце станет мрачно, и луна сделается, как кровь, кроме того, вполне вероятно, что людей будет жечь сильный зной, а небо скроется, свившись, как свиток… Майкл Фиш и другие тыкали пальцем в небо, доверяясь глупому Метеоцентру, жалко пародируя ту точную науку – эсхатологию, которой Гортензия посвятила пятьдесят лет своей жизни.
– Есть новости, мистер Топс? (Этот вопрос всегда задавался во время завтрака и всегда застенчиво, затаив дыхание, как ребенок спрашивает про Санта-Клауса).
– Нет, миссис Б. Мы еще не закончили наше исследование. Мы с моими коллегами прилагаем все усилия. В этом мире есть учителя и есть ученики. Восемь миллионов свидетелей Иеговы ждут нашего решения, ждут, когда настанет день Страшного суда. Но вы должны понять, что этими делами должны заниматься те, кто имеет к этому самое непосредственное отношение, самое непосредственное, миссис Б.
Пропустив несколько недель занятий, Айри снова начала ходить в школу. Но теперь все казалось каким-то далеким. Даже сам путь с юга Лондона на север был похож на полярную экспедицию, причем на неудачную, не достигшую своей цели и застрявшую где-то перед полярным кругом. Ни одно школьное событие не шло ни в какое сравнение с бурлящим водоворотом жизни в доме Боуден. «Но как ты тепл, а не горяч, и не холоден, то извергну тебя из уст Моих». Так вдруг привыкаешь к крайностям, что все остальное уже не устраивает.
Она постоянно видела Миллата, но общались они немного. Он теперь носил зеленый галстук и занимался своими делами. Она по-прежнему три раза в неделю наводила порядок в бумагах Маркуса, но старалась не видеться с остальными членами семьи. Изредка попадался Джош. По-видимому, он так же усердно избегал Чалфенов, как и она. К родителям она приходила по выходным – холодные встречи, во время которых все обращались друг к другу по именам (