меня учить. Настанет мое время! Я буду сама все решать, и никто больше не будет лезть со своим мнением. Моя мать на самом деле была сильная женщина, и я такая же. И твоя мать, и ты тоже.
– Расскажи мне об Амброзии, – попросила Айри, заметив брешь в обороне Гортензии, через которую можно прорваться. – Пожалуйста.
Но Гортензия осталась непоколебимой.
– Ты уже знаешь достаточно. Нечего копаться в прошлом. От него нет никакой пользы. Давай читай с пятой страницы, мы, кажется, там остановились.
И тут на кухню вошел Райан. Лицо его было еще краснее, чем обычно.
– Что, мистер Топс? Узнали? Когда?
– Да простит Бог грешников, миссис Б., потому что близок день Страшного суда! Господь ясно сказал, когда он будет, все записано в «Откровении». Он с самого начала решил, что третьего тысячелетия не будет. Так что печатайте поскорее эту статью, а потом я вам тут же продиктую следующую. А вы должны позвонить всем Свидетелям из Ламбета, и еще листовки…
– Ох, мистер Топс, дайте мне прийти в себя… Это уже совершенно точно, да, мистер Топс? Я нутром чуяла, я же вам говорила.
– Не знаю, миссис Б., какое отношение к этому имеет ваше нутро. Но благодаря тщательному текстологическому анализу, проведенному мной и моими коллегами…
– И Богом, изначально, – вставила Айри, бросив на него сердитый взгляд, и обняла Гортензию, сотрясавшуюся от рыданий. Гортензия расцеловала Айри в обе щеки, и та улыбнулась, почувствовав горячую влагу на своем лице.
– Боже мой, Айри Амброзия, я так счастлива, что ты с нами и можешь разделить нашу радость. Я прожила этот век: я появилась на свет во время землетрясения в самом начале столетия, а теперь я увижу, как грешники исчезнут с лица земли в еще одном великом землетрясении. Славь Господа нашего! Ведь он обещал, что так будет. Я знала, что я права. Ждать осталось всего семь лет. Сейчас девяносто второй! – Гортензия презрительно пощелкала языком. – Подумаешь! Моя мать дожила до ста трех и до последних дней могла бы скакать на скакалке. Так что я тоже доживу. Я уж постараюсь. Моя мать в муках рожала меня, но она знала Истинную церковь и родила меня даже в такую трудную минуту, чтобы я увидела этот великий день.
– Аминь!
– Аминь, мистер Топс. Готовьтесь встретить Господа! И запомни, Айри Амброзия, так я и говорю: я стану одной из них. И еще: я поеду на Ямайку, чтобы встретить там Конец света. В год прихода нашего Господа я вернусь домой. И ты тоже сможешь туда поехать, если будешь меня слушать и учиться. Хочешь поехать на Ямайку в двухтысячном году?
Айри вскрикнула и бросилась обнимать бабушку.
Гортензия вытерла слезы фартуком.
– Слава Богу, я живу в этом столетии! Я живу в этом ужасном веке с его горестями и бедами. Но, слава Богу, моя жизнь и началась, и закончится во время землетрясения.
Маджид, Миллати и Маркус. 1992, 1999
Нужно помнить, поцелуй –
всего лишь поцелуй;
А вздох – всего лишь вздох;
Главное остается,
Когда проходит время.
Глава 16. Возвращение Маджида Махфуза Муршеда Мабтасима Икбала
– Простите, вы же не собираетесь здесь курить?
Маркус закрыл глаза. Дурацкая постановка вопроса. Так и подмывает ответить в той же драматичной манере: «Нет, курить я здесь не собираюсь» или «Что вы, как я могу здесь курить?».
– Простите, я просила…
– Я услышал, – мягко произнес Маркус, поворачивая голову к соседке по единственному подлокотнику, полагающемуся на каждую пару пластиковых типовых кресел в длинном ряду. – А, собственно, почему нет?
При взгляде на собеседницу раздражение как рукой сняло: соседка оказалась стройной симпатичной азиаточкой с очаровательной щербинкой между передними зубами, высоко завязанным «хвостом» и коленками, обтянутыми армейскими штанами, на которых (ничего себе!) лежал его научно-популярный труд «Часовые бомбы и внутренние часы организма: путешествие в генетическое будущее», который он создал в соавторстве с писателем Т. Бэнксом и выпустил прошлой весной.
– А потому, болван, что в Хитроу курить запрещено. Даже пару затяжек. И, уж конечно, нельзя курить эту чертову трубку. Кресла спаяны насмерть, а у меня астма. Причин, мне кажется, довольно?
Маркус добродушно пожал плечами:
– Вполне. Интересная книжка?
Для Маркуса это было внове. Раньше он со своими читателями никогда не встречался. Тем более в зале аэропорта. Он всю жизнь писал академичные тексты, которые читал малый круг избранных, и почти всех он знал лично. Он никогда не пускал свои работы, как половинку одежной кнопки, плыть к безвестным берегам.
– Что, простите?
– Не беспокойтесь, если вы против, я курить не буду. Просто хотел спросить: интересная книжка?
Девчушка сморщилась и уже не казалась Маркусу такой уж хорошенькой – подбородок явно великоват. Закрыла книжку (распахнутую на середине) и глянула на обложку, будто забыла, что читает.
– На мой вкус, ничего. Непонятная чуток. Хрен проссышь.
Маркус нахмурился. Идея этой книги принадлежала его агенту: материал излагается на двух уровнях – научном и популярном и строится по парному принципу: в одной главе Маркус описывает научные достижения в области генетики, в другой писатель рассуждает на ту же тему с позиции будущих перспектив, литературы, «а что будет, если» – и так на протяжении восьми пар глав. Маркус, у которого росли сыновья университетского возраста и приезжал учиться праву Маджид, согласился в этом участвовать из меркантильных соображений. В итоге книжка не стала для него привычной удачей, и Маркус относился к ней как к, в общем-то, провальной. Но чтобы непонятная? И хрен проссышь?
– Э-э-э, в каком смысле непонятная?
Девушка уставилась на него с неожиданным подозрением.
– Это что, допрос?
Маркус отпрянул. Вдали от дома, от лона семьи его чалфенистская уверенность немедленно куда-то улетучивалась. Прямой по натуре человек, он не видел смысла задавать иные вопросы, кроме прямых, но в последние годы стал замечать, что незнакомцы не всегда так же прямо ему отвечают, как домашние. Во внешнем мире, за стенами колледжа и дома, для общения с окружающими требовалось что-то еще. Особенно если в собеседники набивается немолодой мужчина с экстравагантными кудряшками и в очках с половинчатой оправой. Тогда разговор нужно приправлять любезностями, проходными фразочками, всякими «спасибо» и «пожалуйста».
– Что вы, какой допрос. Просто я тоже собираюсь почитать эту книгу. Слышал, она неплохая. Потому-то мне и интересно, что вы нашли в ней непонятного?
Убедившись наконец, что Маркус не серийный убийца и не насильник, девушка расслабилась и позволила себе откинуться на спинку кресла.
– Не знаю. Скорее она даже не непонятная, а пугающая.
– Почему?
– Ну вся эта генная инженерия.
– И что?
– Игры с твоим телом. Говорят, что есть гены, отвечающие за ум, сексуальность – практически за все. Выдумали какую-то рекомбинацию ДНК. – Девчушка произнесла этот термин осторожно, будто пробуя воду, проверяя осведомленность Маркуса. Его лицо осталось непроницаемым, и она заговорила увереннее: – Зная, какой участок ДНК за что отвечает, можно, прямо как колонки, включать или выключать определенные параметры. Что они и намереваются проделать с той несчастной мышью. Жуть, да и только. И это не говоря о тех болезнетворных, то есть провоцирующих заболевание телах, которые будут сидеть в ней, как в чашках Петри. Я изучаю политологию, и я такая: чего они добиваются? Кого хотят уничтожить? Надо быть чертовски наивным, чтобы не понять: с помощью этой хрени Запад жаждет расправиться с Востоком, с арабами. Быстрый способ избавить мир от мусульман-фундаменталистов – да, я говорю серьезно, – прибавила она, увидев, как поползли вверх брови Маркуса, – кошмарные творятся вещи. По крайней мере, благодаря таким книгам начинаешь понимать, как близка наука к научной фантастике.
С точки зрения Маркуса, наука и научная фантастика походили на два корабля, разминувшихся в ночном тумане. Робот у фантастов – даже у его сына Оскара – на тысячу лет обгоняет тех роботов и тот искусственный разум, которые удалось создать ученым. У Оскара воображаемые роботы могут петь, танцевать, разделять его радости и страхи, а в Массачусетском технологическом институте какой-то несчастный медленно и кропотливо учит машину воспроизводить движения одного-единственного человеческого пальца. Одновременно с этим, простейшие биологические факты, например устройство обычной клетки животного, не составляют ни малейшей загадки для четырнадцатилетних подростков и ученых вроде него самого; первые рисуют их в школьных тетрадях, вторые пытаются внедрить в них чужеродную ДНК. Между этими двумя полюсами, как представлялось Маркусу, плещется океан идиотов, заговорщиков, религиозных безумцев, самонадеянных писак, борцов за права животных, студентов-политологов и прочих разновидностей фундаменталистов, которые вдруг ополчились против дела всей его жизни. В последние несколько месяцев, когда Футуристическая Мышь привлекла общественный интерес, ему пришлось убеждать себя в том, что эти люди действительно существуют, а это было так же сложно, как поверить, будто в глухом уголке сада водятся феи.
– Они кричат о прогрессе. – Девчушка вдруг разволновалась и перешла на визг. – О новом слове в медицине и бла-бла-бла, но суть в том, что если будут знать, как убирать в человеке «нежелательные» качества, то неужто какое правительство этим не воспользуется? И что значит нежелательные? Попахивает фашизмом, не так ли? В общем, книжка хорошая, но в итоге думаешь: куда нас это заведет? Кругом будут сплошь голубоглазые блондины, а детей можно будет заказывать по почте? Будь вы индусом, как я, вы бы тоже забеспокоились. Плюс заражают бедных зверушек раком, а кто они такие, чтобы вмешиваться в мышиное устройство? Как можно моделировать смерть животного – это все равно что соперничать с Богом! Лично я исповедую индуизм, ага? Я не фанатичка, нет, но я верю в то, что жизнь священна. А эти люди программируют мышь, просчитывают каждое ее движение, решают, когда ей рожать детенышей, когда умирать. Это противоестественно.