Маркус кивнул, пытаясь скрыть скуку. До чего же невыносимо слушать. В этой книге Маркус даже словом не обмолвился о евгенике – это была не его область, и никогда он ею особенно не интересовался. Тем не менее эта девчушка умудрилась прочесть книгу исключительно в свете более прозаичного направления рекомбинации ДНК – генной терапии, протеинов, рассасывающих тромбы, заменителей инсулина – и выудить из него полный комплект стандартных неофашистских газетных страшилок: безмозглые человеческие клоны, генетический контроль над сексуальными и расовыми характеристиками, мутация болезней и так далее. Из всех глав только одна глава про мышь могла бы вызвать подобную истерику. Именно с ней было связано название (тоже настоял агент), и именно она заинтересовала СМИ. Теперь Маркус отчетливо понял то, о чем прежде только догадывался: люди читают его книгу только из-за мыши. Ни одна другая из его работ не вызвала такого ажиотажа. Читателей взволновала предначертанная судьба мыши. Им не пришло в голову, что речь в книге идет о таких вещах, как возникновение рака, протекание репродуктивного цикла, замедление процесса старения. Главное – что будет с мышью. Этот неестественный интерес к животному не переставал поражать Маркуса. Похоже, люди не могли взять в толк, что данная мышь – образец, биологический фрагмент для эксперимента, касающегося вопросов наследственности, болезни, бессмертия. Скандал вокруг мыши был, похоже, неминуем. В «Таймс» появилась фотография трансгенетической мыши из лаборатории Маркуса и статья о борьбе вокруг получения патента. Маркус с газетой получили тонну гневных писем от столь полярных адресатов, как Ассоциация дам-консерватисток, лобби по борьбе с вивисекцией, Исламская нация, пастор беркширской церкви Святой Агнессы и редколлегия радикального еженедельника «ШНовости». Нина Бегам позвонила ему и сказала, что в следующей жизни он будет тараканом. Болезненно чуткий к медийной шумихе, «Гленард Оук» отозвал свое приглашение выступить в его стенах на Неделе национальной науки. Даже собственный сын, Джошуа, все так же с ним не разговаривал. Всеобщее безумие потрясло Маркуса до глубины души. Сам того не желая, он породил в людях страх. А все потому, что почтенная публика недалеко ушла от игрушечного робота Оскара: уже накрутила себя, напридумывала, что случится в результате его открытия, – даже он не осмеливался замахиваться так широко! – пойдут клоны, зомби, запрограммированные дети, мальчики-гомосексуалы. Разумеется, он отдавал себе отчет, что в его труде ощущается элемент моральной удачи, но это касается всех ученых без исключения. Ведь приходится пробираться на ощупь, не ведая о последствиях, не зная, что принесет исследованная тобой тьма, чьи тела лягут у порога. Разве, вспахивая новое поле, делая по-настоящему зримую работу, можно быть уверенным в том, что удастся войти в свой и следующий век, не запачкав руки кровью? Что же, все бросить? Заткнуть Эйнштейна? Связать руки Гайзенбергу?[95] На что тогда можно рассчитывать?
– Но послушайте, – Маркус разволновался сильнее, чем от себя ожидал, – что здесь такого? Животные в известном смысле уже запрограммированы умереть. Это абсолютно нормально. Если это и происходит случайно, то только потому, что мы еще мало знаем, вот и все. Мы пока плохо представляем себе, почему отдельные люди предрасположены к заболеванию раком. Почему одни умирают естественной смертью в шестьдесят три года, а другие в девяносто семь. Естественно, хотелось бы узнать об этом больше. А на примере этой зараженной раком мыши мы имеем возможность проследить все стадии жизни и смерти под микроскопом…
– Да, конечно. – Девушка спрятала книжку в сумку. – Ну и ладно. Мне пора к выходу номер 52. Приятно было поболтать. И все же советую почитать книжку. Я обожаю Суррея Т. Бэнкса, здорово дядька заливает.
Маркус смотрел ей и ее хвосту вслед, пока она не слилась с другими темноволосыми девушками и не исчезла под сводами широкого зала. И тотчас почувствовал облегчение и радость от мысли, что у выхода номер 32 его ждет встреча с Маджидом Игбалом – а это совсем иное дело, другой коленкор, или как там говорится. Чтобы сэкономить пятнадцать минут, он не стал допивать кофе, который слишком быстро из обжигающего сделался чуть теплым, и пошел в сторону нужного выхода. В голове мелькнуло: «встреча собратьев по уму». Абсурд, и он прекрасно это знал, думать так относительно семнадцатилетнего парня, но не мог подавить ощущение, что аналогичные восторг и ликование испытал когда-то его собственный старый наставник, когда впервые увидел семнадцатилетнего Маркуса Чалфена, входящего в убогую классную комнату. Это было своего рода удовлетворение. Маркус хорошо знал это взамоприятственное довольство, то и дело пробегающее между учителем и учеником (Ах, вы гений, дарите мне свое драгоценное время! Ах, я гений, но ценю тебя превыше всех остальных!). И все же не мог отказать себе в этой радости. Как здорово, что он встречает Маджида один – причем это вышло совсем не нарочно. Просто удачно сложились обстоятельства. У Игбалов сломалась машина, а багажник у Маркуса невелик. Ему удалось убедить Самада и Алсану, что если они поедут вместе, то в машину не поместятся Маджидовы вещи. Находившийся с КЕВИНом в Честере Миллат сказал, как говорят, следующее (в лучших традициях фильмов про мафию, которыми некогда увлекался): «У меня нет брата». У Айри в то утро был экзамен. Джошуа отказывался садиться с Маркусом в одну машину; он вообще теперь из-за соображений защиты окружающей среды отказывается ездить на машинах, предпочитая два колеса. Чем дальше заходил в своем упорстве Джошуа, тем острее Маркус чувствовал неприязнь к подобным человеческим решениям. Это не идеи, поэтому с ними нельзя ни соглашаться, ни спорить. Большинство людских поступков бессмысленно. Перед этой причудой Джошуа он вдруг почувствовал себя еще беспомощнее, чем обычно. Обидно, что его собственный сын так далек от чалфенизма. Так что последние несколько месяцев Маркус возлагал большие надежды на Маджида (потому-то и ускорял шаг – выход номер 28, 29, 30); вероятно, в нем поселилась надежда, вера в то, что Маджид подхватит вымпел чалфенизма, который того и гляди загнется в здешней пустыне. Они станут друг для друга спасением. Ведь это не самообман, правда, Маджид? – задавался он на ходу вопросом. Между выходами 30 и 31 на него нахлынуло волнение. Потом спало, уступив место утешительному ответу. Нет, Маркус, это не самообман, не слепая вера. Это сильнее и крепче. Это родство умов.
Вот и выход 32. Наконец они встретятся, победив расстояние между континентами; не будет никого, только учитель, усердный ученик и первое, историческое рукопожатие. Маркус ни на секунду не усомнился, что все пройдет как надо. Он не изучал историю (а наука приучила его к тому, что прошлое – это то, что видится нами смутно, словно через стекло, а будущее – нечто сияющее и лучшее, или хотя бы оно просто лучше), поэтому не ведал опасений относительно встречи смуглокожего мужчины с белокожим, оба из которых имеют большие надежды, но только один – власть. Он не взял с собой белую картонку с крупно выведенным именем, как другие встречающие, и теперь забеспокоился. Как они найдут друг друга? И вдруг он вспомнил, что встречает близнеца, и рассмеялся. Даже ему казалось диковинкой, чудом, что вот сейчас из тоннеля выйдет генетическая копия уже знакомого ему мальчика – непостижимым образом одновременно и точная, и неповторимая. Он его увидит и не увидит. Узнает и все-таки не узнает. Не успел он подумать, что это значит и значит ли вообще, как пошел поток пассажиров рейса «Бритиш Эйрлайнс» номер 261; говорливая, но измученная толпа коричневых людей хлынула на него рекой, в самый последний момент все же сворачивая, словно на выступе водопада. Номоскар… салам алейкум… камон акхо? Именно так обращались друг к другу и к друзьям по другую сторону барьера; женщины были кто полностью закутан в паранджу, кто одет в сари, наряды мужчин представляли странное смешение льна, кожи, твида, шерсти и синтетики, а их шапочки-лодочки были точь-в-точь как у Неру; на детях были свитера тайваньского производства и ярко-красные и желтые рюкзаки; люди выходили из дверей выхода 32 и обнимались с тетушками, детьми, встречались с таксистами, чиновниками, загорелыми белозубыми служащими авиакомпании.
– Вы мистер Чалфен.
Встреча собратьев по уму. Маркус поднял голову и увидел высокого молодого парня с лицом Миллата, только жестче и отчего-то моложе. Глаза у него были не такие фиалковые, по крайней мере, не такие неистово фиалковые, как у брата. Волосы, довольно длинные и падающие на глаза, подстрижены как у всех английских школьников. Правда, выглядели они гораздо более пышными и здоровыми. В одежде Маркус не разбирался, но обратил внимание, что Маджид был одет во все белое и, судя по виду, сделанное из хорошего материала, качественного и мягкого. Красивый парень, даже Маркус это заметил. Ему не хватало байронического обаяния своего брата, но он выигрывал в благородстве, которое сказывалось в более четкой и изысканной линии подбородка. Но искать в братьях различия – что блох ловить: они видны только потому, что столь разительно сходство. От сломанных носов до больших неуклюжих ног они были близняшками. Маркус из-за этого даже немного расстроился. Но если отбросить внешние покровы, то, думал Маркус, сразу ясно, на кого на самом деле похож этот парень. Разве Маджид не отыскал его среди множества лиц? Разве они не узнали друг друга на глубинном, фундаментальном уровне? Не как города-побратимы, не как две половинки случайно раздвоившегося яйца – они были одинаковы, как стороны равенства: логически, неизбежно, коренным образом. Маркус, как заправский рационалист, на некоторое время позабыл свой рационализм и всецело отдался восхищению чудом. Эта интуитивная встреча у выхода номер 32 (Маджид перешел платформу и направился прямо к нему), этот безошибочный выбор друг друга среди великого множества лиц, не меньше пяти сотен, – разве могло это быть случайностью? Невероятно, как доблестный гон спермы вслепую по проходу навстречу яйцеклетке. Необъяснимо, как раздвоение этой яйцеклетки. Маджид и Маркус. Маркус и Маджид.