связать свою судьбу. Идут годы, они погружаются все глубже, и вот результат: твой брат спит с двоюродной сестрой племянницы моей бывшей жены. Связал судьбу. Скучная неизбежность. Джойс произнесла «связала свою судьбу» так – устало и горько, – что Алсана почувствовала: для Джойс это выражение значит то же самое, что и для нее. Огромную сеть, которую ты плетешь сам для себя.
– Хорошо, хорошо. Сейчас, подождите пять минут. Мне сегодня кровь из носу надо сшить три комбинезона.
Алсана открыла дверь, и Джойс вошла, с минуту они разглядывали друг друга, как борец пытается угадать вес противника, прежде чем встать на весы. Они друг друга стоили. У Джойс была меньше грудь, но зато шире бедра. У Алсаны не было такого изящества черт, как у Джойс, – тонкий красивый нос, светлые брови, – зато у нее были крепкие сильные руки и право матери. Ведь все-таки она мать. Она мать тех самых мальчиков, о которых сейчас пойдет разговор. У нее в руках козырь, который она, если надо, пустит в ход.
– Ладно, проходите, – пригласила Алсана и первая протиснулась в узкую дверь кухни.
– Чай или кофе?
– Чай, – решительно ответила Джойс. – Фруктовый, если можно.
– Не можно. Фруктовый не можно, и даже с бергамотом не можно. Я приехала из страны чая в эту проклятую страну, где не могу себе позволить даже чашечку приличного чая. Так что у меня только «Пи-джи Типпс».
Джойс поморщилась.
– Тогда «Пи-джи Типпс», пожалуйста.
– Как пожелаете.
Несколько минут спустя перед Джойс с грохотом опустилась чашка чая, покрытого серой пеной, в которой носились тысячи крошечных микробов, но не настолько крошечных, как хотелось бы. Аласана смотрела, как Джойс глядит в свою чашку.
– Дайте ему немного отстояться, – весело посоветовала она. – Мой муж повредил водопровод, когда копал грядку для лука. С тех пор вода у нас какая-то странная. От нее может быть понос, а может и не быть. Так что подождите, пусть отстоится. Видите? – В доказательство этого Алсана помешала чай, подняв со дна еще более крупные куски неизвестной субстанции. – Видите? Теперь можно подавать даже самому шаху Джахану!
Джойс осторожно глотнула и отставила чашку.
– Миссис Икбал, я знаю, что мы с вами в последнее время не в лучших отношениях…
– Миссис Чалфен. – Алсана подняла вверх указательный палец, призывая Джойс к молчанию. – Есть два правила, которые известны всем: от премьер-министра до рикши. Первое: не позволяй никому сделать из твоей страны сырьевую базу. Это очень важно. Если бы мои предки следовали этому правилу, моя жизнь сейчас была бы совсем другой. Но что поделаешь? А второе: не вмешивайся в чужие семейные дела. Молока хотите?
– Нет, нет. Спасибо. Немного сахара…
Алсана бухнула в чашку Джойс столовую ложку с горкой.
– Вы думаете, я вмешиваюсь?
– Я думаю, что вы уже вмешались.
– Я хочу только, чтобы близнецы были вместе.
– Но именно из-за вас они не вместе.
– Маджид живет у нас потому, что Миллат не хочет жить с ним под одной крышей. И Маджид говорит, что ваш муж на дух его не выносит.
Алсана, как маленькая скороварка, взорвалась:
– Конечно, не выносит! И знаете, почему? Потому что вы – вы и ваш муж – оторвали Маджида от его культуры и его веры. Мы его просто не узнаем! И это вы виноваты! И теперь он не хочет разговаривать со своим родным братом. Немыслимо! А Миллат все время проводит с этими гадами в зеленых галстуках. Все время! Он ничего мне не говорит, но я все знаю. Они называют себя истинными мусульманами, а на самом деле это просто бандитская шайка, как и многие другие в Килберне. И вот сейчас они распространяют эти… как их называют?.. такие бумажки…
– Листовки?
– Да, листовки. Листовки, в которых говорится про вашего мужа и его богопротивную мышь. Тучи собираются. Я нашла сотни таких бумажек у него под кроватью. – Алсана встала, вытащила из кармана фартука ключ, открыла шкафчик, до отказа забитый зелеными листовками, и они каскадом посыпались на пол. – Он опять пропал на три дня. Надо будет вернуть их на место, прежде чем он вернется. Возьмите, возьмите, дамочка, нате, почитаете Маджиду. Пусть увидит, что вы наделали. Братья оказались по разные стороны баррикады. И это вы разожгли вражду между моими сыновьями. Вы делаете все, чтобы они никогда не сошлись!
Минуту назад Миллат осторожно повернул ключ в замке. И вот он стоит в коридоре, курит и слушает. Круто! Прямо как ссора двух итальянских женщин – глав враждующих кланов. Миллат любил клановость. Как раз поэтому он и вступил в КЕВИН и еще потому, что ему нравились их костюмы и галстуки. И ему нравилось, когда кланы враждуют. Психоаналитик Марджори предполагала, что желание Милы быть частью клана проистекает из того, что он один из близнецов. Психоаналитик Марджори предполагала, что религиозность Милы происходила скорее из его желания принадлежать к какой-нибудь общности, чем из сознательной и обоснованной веры в существование всемогущего Творца. Может быть. Какая разница. Сам Миллат считал, что можно до посинения копаться в психологии, но все равно нет ничего лучше, чем стоять вот так в черном костюме, курить и слушать драматический спор двух враждующих матерей.
– Вы уверяете, что пытаетесь помочь моим детям, но на самом деле только ссорите их. Слишком поздно. Вы разрушили мою семью. Почему бы вам теперь не вернуться в свою и не оставить нас в покое?
– А вы думаете, у меня дома рай? Из-за всего этого в моей семье тоже раскол. Джошуа не разговаривает с Маркусом. А вы не знали? Ведь они так хорошо ладили… – Казалось, что Джойс вот-вот заплачет. Алсана нехотя протянула ей бумажную салфетку. – Я пытаюсь помочь всем нам. И начать нужно с Маджида и Миллата, помирить их, пока не стало еще хуже. Думаю, тут вы со мной согласны. Если бы удалось найти какую-то нейтральную территорию, какое-то место, где бы ни тот ни другой не испытывали давления со стороны, не чувствовали постороннего влияния…
– Нет больше никаких нейтральных территорий! Согласна, они должны встретиться и поговорить, но где и когда? Вы и ваш муж сделали все, чтобы это стало невозможным.
– Миссис Икбал, при всем моем уважении к вам, не могу не заметить, что проблемы в вашей семье начались задолго до того, как я или мой муж вмешались.
– Может быть, миссис Чалфен, может быть. Но вы стали солью, насыпанной на рану. Лишним красным перцем в остром соусе.
Миллат услышал, как Джойс сердито вздохнула.
– И опять же, при всем моем уважении… Я уверена, что не в этом дело. Я думаю, что так шло уже давно. Когда-то Миллат рассказал мне, как вы взяли и сожгли все его вещи. Это так, для примера, но мне кажется, вы не понимаете, какую психологическую травму такие поступки наносят Миллату. Он в ужасном состоянии.
– Ага, значит, будем играть в око за око, зуб за зуб. И зубов у вас больше! И, кстати, это правда не ваше дело, но я скажу, что сожгла его вещи, чтобы его проучить, чтобы он понял, что надо уважать жизнь окружающих!
– Странный метод, простите, что вмешиваюсь.
– Не прощу! Не прощу! Что вы вообще об этом знаете?
– Только то, что вижу. А вижу я, что Миллат сильно травмирован. Может быть, вы не в курсе, но я оплачивала визиты Миллата к психоаналитику. Так вот, совершенно точно, что внутренний мир Миллата – его карма, как вы, наверно, сказали бы – весь мир его подсознания находится в ужасном состоянии.
На самом деле все психологические проблемы Миллата возникали оттого, что его сознание (и для этого не нужно было даже консультироваться с Марджори) было двойственным. С одной стороны, он изо всех сил старался жить так, как учили Хифан и другие. Для этого нужно было соблюдать четыре пункта:
1. Стать аскетом (не пить, не употреблять наркотики и не заниматься сексом).
2. Помнить о силе Магомета (да восславится имя его!) и о могуществе Создателя.
3. Осознать идеи КЕВИНа и доподлинно понять смысл Корана.
4. Очиститься от грязи Запада.
Он знал, что КЕВИН возлагает на него надежды как на великий эксперимент, и честно старался не подвести организацию. С тремя первыми пунктами все было в порядке. Он курил совсем немного и время от времени отказывал себе в стакане «Гиннесса» (трудно сказать лучше!), но с травой и искусами плоти было покончено. Он больше не встречался ни с Александрой Эндрузер, ни с Поли Хьютон, ни с Рози Дью (впрочем, он нет-нет да навещал Таню Чэпмен – миниатюрную рыжеволосую девушку, которая понимала сложность его хитрой дилеммы и делала ему минет, так что Миллату не приходилось к ней даже прикасаться. Дело было взаимовыгодное: она была дочерью судьи, и ей нравилось шокировать этого старого хрыча, а Миллату требовалась разрядка без каких-либо активных действий с его стороны). Что касается духовных аспектов, то Миллат считал Магомета (да восславится имя его!) классным чуваком, крутым типом и трепетал перед Создателем, действительно трепетал, то есть смертельно его боялся, и Хиван говорил, что это нормально, что так и должно быть. Миллат понимал, что требования его религии не были основаны на чистой вере, как у христиан, евреев и прочих, что лучшие умы могут их рационально обосновать. Он это понимал. Но, к сожалению, Миллат не был наделен «лучшим умом» или хотя бы логичным умом, рациональные обоснования были ему неподвластны. И все же он понимал, что тех, кто полагается на чистую веру, как его отец, можно только презирать. И его нельзя обвинить в том, что он не радеет всей душой за дело КЕВИНа. И КЕВИНу этого было довольно. Кроме того, люди КЕВИНа с восторгом обнаружили в Миллате его самую сильную сторону – способность внушать доверие. Выгодно представлять дело. Скажем, если нервическая дамочка подходила к стойке КЕВИНа в уиллзденской библиотеке и спрашивала что-то о вере, Миллат склонялся к ней, брал ее за руку и говорил: «При чем здесь вера, сестра? Мы имеем дело не с верой. Поговори пять минут с моим братом Ракешем, и он тебе рационально обоснует существование Бога. Коран – это научный документ, в нем заключена научная мысль. Всего пять минут, сестра! Если тебя заботит твоя жизнь после смерти». А под конец он умудрялся всучить ей несколько кассет («Идеологическая война» или «Трепещите, ученые!») по два фунта каждая. Или даже пару книг, если он был совсем в ударе. Люди КЕВИНа были в восторге.