пороках, взяточничестве и потворстве. Весь мир поражен болезнью, именуемой Кафр – так называется состояние, в котором люди отрицают свою принадлежность Создателю, отказываются признать безграничную милость Создателя. И в этот день, 1 декабря 1992 года, я беру на себя смелость свидетельствовать: ничто на свете не заслуживает поклонения, кроме одного только Создателя, нет Ему равных. Сегодня мы должны уяснить: куда ведет нас Создатель, туда мы и должны идти, а если кто сбился с пути, тот не вернется на верную тропу до тех пор, пока Создатель не направит его в сердце его и не обратит его к свету. Я начинаю свою третью лекцию, которую я назвал «Идеологическая война», и речь в ней пойдет – поясняю для тех, кто еще не понял, – о такой войне… об этих идеологиях, против братьев КЕВИНа… идеология – это способ промывания мозгов… нам навязывают образ мыслей, промывают мозги, нас дурят, братья! Поэтому я разъясню, уточню и наглядно опишу…
Оратор из брата Ибрагима ад-Дин Шукраллаха был никудышный, хотя никто из собравшихся, зайди вдруг разговор, с этим бы не согласился. Даже если отбросить, как все и пытались, его привычку употреблять три слова вместо одного и, со скачущими карибскими интонациями, делать ударение на последнем – даже тогда он производил удручающее впечатление. У него была небольшая жидкая бородка, зажатая манера держаться, набор напряженных, неуместных жестов, и вообще он походил на Сидни Пойтьера, что не могло вызвать даже малейшего намека на серьезное уважение. А еще он был коротышка. Именно это больше всего огорчило Миллата. После того как брат Хифан произнес пафосную вступительную речь и знаменитый, но миниатюрный брат Ибрагим ад-Дин Шукраллах вышел из зала на сцену, в воздухе повисло разочарование. Нельзя сказать, чтобы от исламского алима ожидалось, что он будет ростом с башню или кому-то пришла в голову крамольная мысль, будто Создатель, в своей безграничной милости, не сделал избранного брата Ибрагима ад-Дин Шукраллаха ростом себе вровень. И все же каждый не преминул отметить, что брат Хифан неловко опустил микрофон, а брат Ибрагим неловко к нему потянулся, – плюс прикинуть, в традициях ад-Дин Шукраллаховых тройных словесных модуляций: полтора метра.
Другая, пожалуй, самая большая проблема брата Ибрагима ад-Дин Шукралаха заключалась в его пристрастии к тавтологии. Несмотря на то что он обещал разъяснения, уточнения и наглядные описания, его манера говорить напоминала собаку, гоняющуюся за собственным хвостом: «Существует много приемов ведения войны… я назову несколько из них. Химическая война – это война, в которой люди убивают друг друга с помощью химического оружия. Это ужасное оружие. Физическая война! Это война с помощью физического оружия, в которой люди убивают друг друга физически. Далее генетическая война, в которой человек осознанно несет в себе ВИЧ и едет в какую-нибудь страну, и в этой стране через падших женщин распространяет свои гены и создает генетическое оружие. Одна из самых жестоких войн – психологическая война, в которой на вас нападают психологически. Это называется психологическим оружием. А еще есть идеологическая война! Это шестой и самый худший способ ведения войны…»
И все-таки брат Ибрагим ад-дин Шукраллах был не кем иным, как основателем КЕВИНа, выдающейся личностью с внушительной репутацией. Уроженец Барбадоса Монти Клайд Бенджамин (1960), сын нищих алкоголиков-пресвитерианцев, он обратился в мусульманскую веру в четырнадцать лет, после того, как ему было «видение». В восемнадцать он променял пышную зелень родного края на пустынные окрестности Риядха и книги, выстроившиеся на полках Исламского университета Аль-Имам Мухаммеда ибн Саида. Там он пять лет изучал арабский, разочаровался во многих клерикальных институтах ислама и выработал презрительное отношение к глупым улама, отделяющим политику от религии, – он называл их «религиозными секуляристами». Он был убежден, что многие современные политические движения имеют близкое отношение к исламу, более того, если как следует вчитаться, об этом сказано в Коране. На эту тему он написал несколько памфлетов и благодаря им быстро выяснил, что в Риядхе радикалисты вроде него – не самые желанные гости. Он стал опасным элементом общества, и его жизни угрожали «часто, многократно, безостановочно». Поэтому в 1984 году брат Ибрагим продолжил образование в Англии, где еще на пять лет заперся в гараже своей бирмингемской тетушки наедине с Кораном и гроздями безграничных милостей. Еду ему подавали через кошачью дверцу, он аналогичным путем в жестяной коробке из-под печенья возвращал отходы в виде экскрементов и постоянно качал пресс и делал приседания, чтобы не атрофировались мышцы. Все это время «Селли оук репортер» регулярно тискал о нем статейки, называя «гаражным гуру» (учитывая огромную популяцию мусульман в Бирмингеме, это, по мнению редакции, звучало как «Псих под замком»), и потешался, беря интервью у его донельзя смущенной тети, Карлин Бенджамин, ярой приверженки Христовой церкви святых последнего дня[98].
Жестокие, насмешливые, оскорбительные, эти статьи некоего Норманна Хеншалла ныне стали классикой и распространялись в целой Англии среди членов КЕВИНа как подтверждение (если кто в нем нуждался) того, с каким негативом пресса писала о КЕВИНе уже с момента его зарождения. Заметьте – советовали КЕВИНцам – публикации Хеншалла внезапно обрываются в мае 1987 года, то есть как раз в то время, когда брату Ибрагиму ал-Дин Шукраллаху удалось обратить свою тетю Карлин прямо через кошачью дверцу, с помощью одной только истины, ниспосланной последним пророком Мухаммедом (мир Ему!). Заметьте: Хеншалл ни словечком не обмолвился о длинной очереди людей, пришедших побеседовать с братом Ибрагимом ал-Дин Шукраллахом, которая растянулась на три квартала, через весь городок Селли-Оук – от кошачьей дверцы до бинго-зала! Заметьте: все тот же мистер Хеншалл не осмелился опубликовать свод из 637 отдельных правил и законов, которые за пять лет вычитал в Коране брат Ибрагим (помещенных в порядке ужесточения и дополнительно разбитых на тематические подгруппы – например, «О чистоте и особенностях половой и оральной гигиены»). Заметьте все это, братья и сестры, и подивитесь силе слова, падающего с уст. Подивитесь преданности и самозабвению бирмингемской молодежи!
Энтузиазм их и рвение были столь велики (экстраординарны, поразительны, беспрецедентны), что еще до того, как брат вышел из своего заточения и озвучил идею создания КЕВИНа, она зародилась в среде черных и азиатских переселенцев. Это должно было быть новое радикальное движение, которое объединило бы в себе политику и религию. Одним концом оно примыкало бы к гарвиизму, американскому движению борьбы за гражданские права и философии Элайджи Мухаммада, а с другого оставалось бы верным букве Корана. КЕВИН в 1992 году сформировался в невеликий, но жизнеспособный организм: руки-ноги его доходили до Эдинбурга и края земли, сердце помещалось в Селли-Оук, а душа жила на главной улице Килбурна. И вот сегодня вечером эта партия экстремистов, выступающих за прямые, зачастую жестокие действия, группа отщепенцев, недолюбливаемая остальным исламским сообществом и внушающая страх насмешливой прессе, но популярная среди молодежи от шестнадцати до двадцати пяти, набилась битком в зал Килбурна (чуть не на люстрах висели), чтобы послушать речь своего основателя.
– Существуют три вещи, – продолжал брат Ибрагим, бросив взгляд в свои записи, – которые выгодны колониальным властям, братья КЕВИНа. Прежде всего, они хотят убить вас духовно… да, ничто они не ценят выше духовного рабства. Вас слишком много, чтобы сражаться с вами напрямую. Но если им удастся покорить ваш ум, тогда…
– Эй, – шепотом окликнул его какой-то толстяк. – Брат Миллат!
Это был Моххамед Хуссейн-Исмаил, мясник. Как всегда, обильно потея, он пробирался к Миллату, не обращая внимания на длинную цепочку сидящих. Он приходился Миллату дальней родней, а за последние несколько месяцев стремительно внедрился в ядро КЕВИНа (это Хифан, Миллат, Тайрон, Шива, Абдул-Колин и другие) – благодаря денежной смазке и нескрываемому интересу к «активным» сторонам деятельности группы. Лично Миллат по-прежнему относился к нему с легким подозрением, его коробили широкая слюнявая физиономия, пышная челка, торчащая из-под токи, и запах жареной курятины изо рта.
– Припозднился я. Нужно было лавку закрыть. Но я постоял у входа, послушал. Выдающийся мужик этот брат Ибрагим, а?
– Ммм.
– Выдающийся брат, – повторил Мо, заговорщицки похлопав Миллата по колену, – просто слов нет.
Мо Хуссейн частично спонсировал вояж брата Ибрагима по Англии, так что в его интересах (так легче было перенести расставание с двумя тысячами фунтов стерлингов) было считать брата Ибрагима выдающимся мужиком. Мо недавно вступил в КЕВИН (на протяжении двадцати лет он был относительно приличным мусульманином), и его энтузиазм был о двух концах. Во-первых, ему польстило, решительно польстило, что его сочли настолько солидным дельцом-мусульманином, чтобы обратиться за денежными вливаниями. В обычном своем настроении он указал бы им на дверь, за которой можно поживиться куриной свежатинкой, но в тот момент Мо был немного не в своей тарелке: его жена-ирландка, длинноногая Шейла, сбежала к трактирщику; Мо дал слабину и после того, как Ардашир отвалил КЕВИНу пять штук, а конкурент Надир пожертвовал три, похерил свои принципы крутого парня и тоже внес долю.
Вторая причина его вступления в КЕВИН была глубоко личная. Насилие. Насилие и грабеж. На протяжении восемнадцати лет Мо держал известнейшую в Северном Лондоне мясную халяльную лавку – настолько известную, что позже смог прикупить соседний магазинчик и торговать заодно сладостями. Тогда-то он и стал подвергаться нападениям и поборам не менее трех раз в год, как по расписанию. Да, на теле Мо не видны следы множественных ударов кулаком, отметины от лома, синяки от подлых пинков в пах – ведь крови от них не бывает. На такие пустяки он даже не жаловался – ни жене, ни тем более полиции. Иное дело – серьезные увечья. Мо пять раз пыряли ножом (