а!), отрезали подушечки трех пальцев (ой-ей-ей), ломали руки-ноги (оу-у-у-у), поджигали пятки (и-и-и-и), выбивали зубы (кха-тьфу), стреляли из духового ружья в, слава богу, мясистые ягодицы. Ба-бах. А между тем Мо был крупным мужчиной с гонором. От побоев он стал смиренным, научился тщательно взвешивать слова и сутулиться при ходьбе. Он как мог сопротивлялся. Но в одиночку против армии не выступишь. И помощи было ждать неоткуда. В самый первый раз, в январе 1970-го, получив молотком по ребрам, он по наивности написал заявление в местный участок, за что был награжден ночным визитом пятерки полицейских, которые избили его до полусмерти. С тех пор насилие и грабеж стали привычной частью его жизни. Этот невеселый зрелищный спорт происходил на глазах стариков-мусульман и молодых мусульманских мамочек, зашедших за курятиной и в страхе вылетающих из лавки, чтобы не стать следующей мишенью. Насилие и грабеж. Этим занимались все: школьники, заглядывающие к нему за сладостями (именно поэтому Мо впускал пацанов из «Гленард Оук» исключительно поодиночке. Впрочем, это не помогало, и они метелили его по очереди), пьяницы, еле держащиеся на ногах, подростки-головорезы, их родители, обычные фашисты, неонацисты определенного типа, местные команды по бильярду, дартсу, футболу и несметные полчища секретарш в белых юбках и на смертоносных шпильках. У многочисленных этих людей были к нему многочисленные претензии, им не нравилось, что он пакистанец (поди объясни пьяному контролеру, что ты из Бангладеш); что отвел половину своей лавки под торговлю непонятным пакистанским мясом; что он носит челку; любит Элвиса («Под Пресли косишь, а? Пакистанский ты урод!»); курит дорогие сигареты; приехал черт знает откуда («Вали обратно в свою страну! А, ну да, тогда я не смогу оплачивать твои сигареты». Ба-бах) – либо им вообще не нравилось выражение его лица. Однако у них у всех было кое-что общее. Белая кожа. Этот незамысловатый факт послужил пробуждению политической активности Мо больше, чем любые партийные прогнозы, собрания и петиции, вместе взятые. Самому архангелу Джабраилу было бы не под силу вернее погрузить его в глубины религии. Последней каплей, если можно так выразиться, стал для Мо случай, произошедший за месяц до его знакомства с КЕВИНом: прямо на ступеньках в подвал его связали и обчистили трое белых «юнцов», а в довершение подожгли лавку. Благодаря искривленным в двух местах рукам (последствие неоднократных переломов) Мо удалось распутаться. Но он устал жить на грани смерти. Когда КЕВИНцы дали ему брошюру, в которой было сказано, что в мире идет беспрерывная война, он подумал: ни хрена себе! Наконец хоть кто-то говорит на его языке. Добрых восемнадцать лет Мо сражался в этой войне на передовой. И только КЕВИНцы, похоже, понимали, что этого мало. Его дети ни в чем не нуждались, ходили в хорошую школу, занимались теннисом, и кожа у них была светлая, так что никто их и пальцем никогда не тронет. Замечательно. И все-таки кое-чего не хватает. Мо жаждал стрясти некоторые должки. Для себя лично. Пусть брат Ибрагим взойдет на эту сцену и своим безжалостным анализом разотрет в порошок христианскую культуру и западную мораль. Пусть ему объяснят природу этих выродков. Поведают об их истории, политике и коренных понятиях. Расскажут подноготную: искусство, наука, симпатии и антипатии. Но одних слов мало – сколько он их наслушался (Просто напишите заявление… Не могли бы вы нам в точности описать, как выглядел нападавший). Иное дело действие. Ему хотелось узнать, за что ему мотали кишки. А потом пойти и кое с кем сделать то же самое.
– Он выдающийся, да, Миллат? Наша надежда и опора.
– Да, – уныло отозвался Миллат. – Согласен. Хотя, по мне, лучше бы меньше слов да больше дел. Кругом кишмя неверных.
Мо живо кивнул.
– Точно, брат. В этом плане мы с тобой одного поля ягоды. Слышал я, тут есть еще кое-кто, – понизив голос, Мо зашептал Миллату на ухо мокрыми толстыми губами, – и они тоже рвутся в атаку. Хотят действовать без промедления. Брат Хифан говорил со мной насчет тридцать первого декабря. А еще брат Шива и брат Тайрон…
– Да, да, я в курсе. Они – ядро, идейные вдохновители КЕВИНа.
– И они знаешь что сказали? Что ты знаком с тем человеком – ну, с ученым. На хорошем у него счету. Говорят, ты с ним дружишь.
– Дружил. Раньше.
– Брат Хифан говорит, что у тебя есть входные билеты, что ты организуешь…
– Тсс, – разраженно прошипел Миллат. – Не ори на всю округу. Хочешь сидеть в центре, придержи язык.
И он оглядел Мо. Тот умудрился превратить свою куртку-пижаму в расклешенный комбинезон, как у Элвиса под конец семидесятых, а огромный живот по-дружески свалил Миллату на колено.
Миллат спросил его в лоб:
– Тебе не кажется, что ты уже староват?
– Наглый молокосос! Да я силен как бык.
– Знаешь, сила для нас не главное, – тут Миллат выразительно постучал пальцем по виску, – требуется кое-что вот здесь, повыше. Для начала мы должны тайно пробраться в зал. В первый же день. Тихо, как мыши.
Мо высморкался в руку.
– Я умею быть осторожным.
– Тогда держи язык за зубами.
– И третье, – прервал их брат Ибрагим ад-Дин Шукраллах, внезапно повышая голос и потрясая микрофонной стойкой, – третье, что они попытаются сделать – уверить вас в том, что это заслуга человеческого разума, а не Аллаха, всесильного, бесконечного, всемогущего. И что наши головы даны нам не для прославления Создателя, а для того, чтобы сравняться с Ним и даже стать выше Него! Тут мы подходим к самому серьезному вопросу сегодняшнего собрания. Здесь, в нашем с вами городке Бренте, находится величайший злодей, богоотступник. Вы не поверите своим ушам, братья, когда услышите, что среди нас есть человек, который возомнил, что он может усовершенствовать творения Аллаха. Он намерен изменить, подрегулировать, скорректировать закон природы. Он возьмет животное – Божью тварь – и произведет улучшения. В итоге получится новое существо – которое кроме как омерзительным не назовешь. А когда он разделается с маленькой мышкой, братья, когда он с ней покончит, он перейдет к овцам, кошкам и собакам. А разве это беззаконное общество станет мешать ему, если однажды он задумает создать человека? Этот мужчина порожден не женщиной, а единственно человеческим умом! И он еще говорит, что это медицина… Нет, КЕВИН не против медицины. В наших рядах, братья, немало врачей. Не дайте себя обмануть, одурачить, ввести в заблуждение. Это не медицина. И я обращаюсь к вам с вопросом, братья КЕВИНа, кто пожертвует собой и помешает этому человеку? Кто от имени Создателя восстанет в одиночку и докажет этим усовершенствователям, что законы Создателя по-прежнему справедливы и непреложны? Подобные модернисты, циники, ориенталисты изо всех сил станут убеждать вас, что нет больше веры, что наша история, культура, наш мир остались в прошлом. Так думает этот ученый. Потому-то он так самонадеян. Но совсем скоро он поймет, что в действительности означает «последние дни». Итак, кто решится доказать ему…
– За зубами, понимаю-понимаю, – сказал Мо Миллату, как в шпионских фильмах, не поворачивая головы.
Миллат огляделся и, перехватив взгляд Хифана, выразительно посмотрел на Шиву, тот послал глазами сигнал Абдул-Джимми, Адул-Колину, Тайрону и прочей килбурнской шайке, которые, как стюарды, стояли у стен в условленных местах. Хифан снова глянул на Миллата и повернулся в сторону задней комнаты. Тайное движение началось.
– Что-то происходит? – зашептал Мо, заметив людей в зеленых кушаках, пробирающихся сквозь толпу.
– Пойдем внутрь, – сказал ему Миллат.
– Так вот, я думаю, главное здесь – подойти к вопросу с двух сторон. Конечно, мы имеем дело с прямым лабораторным вмешательством, и об этом необходимо помнить, однако основные наши силы должны быть брошены на борьбу с патентированием. Это даст максимальный эффект. Если мы развернем нашу деятельность именно в данном аспекте, нас наверняка поддержит ряд групп – NCGA, OHNO и прочие, Криспин их хорошо знает. Раньше, как всем вам известно, мы шли в другом направлении, но очевидно, что в данном случае важнее иное – думаю, Криспин сейчас расскажет нам об этом на более глубоком уровне, – а пока мне хотелось бы подчеркнуть, что на нашей стороне общественное мнение. Я говорю о недавних публикациях в прессе – даже таблоиды и те подключились… это вызвало огромную волну негатива по отношению к патентированию живых существ. По-моему, людям от подобной мысли очень неуютно, и именно на этом мы должны сыграть – представляете, какая масштабная развернется кампания, если ФАТУМ…
Ах, Джоэли. Джоэли, Джоэли, Джоэли. Джошуа знал, надо слушать, но любоваться (созерцать) было гораздо приятнее. Любоваться Джоэли было истинным удовольствием. Вот она сидит (на столе, задрав колени к подбородку), заглядывает в свои записи, а когда говорит, то воздух с легким свистом проходит через щербинку между передними зубами, она то и дело заправляет за ухо непокорные светлые пряди и постукивает в такт словам по своему тяжелому армейскому ботинку. За исключением цвета волос, она очень походила на его мать в молодости: те же пухлые английские губы, вздернутый нос, ореховые глазищи. Однако это лицо, само по себе притягательное, было не более чем декорацией для самого роскошного в мире тела. Удлиненные очертания, мускулистые бедра, мягкий живот, груди, отродясь не знающие лифчика, но самый восторг – попка, платонический идеал всех английских филейных частей, плоская, но приятной округлости, далекая, но манящая. Плюс Джоэли умна. Предана своему делу. Презирает его отца. На десять лет старше (что сулило Джошуа море сексуальных изысков без нудных упрашиваний и отнекиваний в разгар свидания). Плюс она самая чудесная женщина из всех, которые ему встречались. О Джоэли!
– Как мне кажется, на людей производит впечатление сам факт подобного прецедента. Предвижу аргументы вроде «а что дальше?» – и я понимаю, что имел в виду Кенни, когда говорил, что не стоит так сильно упрощать задачу, – но я просто обязана возразить, и мы через минуту проведем голосование. Все верно, Кенни? Я могу продолжать? Хорошо. На чем я остановилась… прецедент.