Сама возможность того, что подопытное животное будет принадлежать группе лиц, то есть это будет уже не кот, а изобретение, имеющее характеристики кота, – приведет к парализации деятельности обществ, борющихся за права животных, а это рисует нам пугающие перспективы. Ммм… передаю слово Криспину, он кое-что добавит к моим словам.
Но самая задница в том, что Джоэли была замужем за Криспином. А еще большая задница, что брак этот был по любви – истинный духовный и политический союз. Фан-хрен-тастика. Хуже того, для членов ФАТУМа их единство служило чем-то вроде космогонии, мифа о начале начал, лаконично демонстрирующего, кем могут и должны являться люди, откуда есть пошла их группировка и к чему она стремится. Джоэли и Криспин не одобряли идею лидерства и иконопочитания, что не мешало всем остальным их боготворить. Эта пара была неразлучна. Когда Джошуа только-только вошел в ФАТУМ, он пытался навести справки, выяснить, есть ли у него шанс – самый зыбкий. Может, их разведет суровая действительность? И думать забудь. За кружкой пива в «Пятнистой собаке» всю беспросветную историю ему выложили два бывалых активиста: псих по имени Кенни, бывший почтовый служащий, у которого в детстве отец прямо на глазах убил любимого щенка, и Падди, чувствительный голубятник и собиратель кукол.
– Поначалу все хотят трахнуть Джоэли, – сочувственно объяснил Кенни, – у тебя тоже скоро это пройдет. Ты поймешь: для нее самое лучшее, если ты посвятишь себя делу. А еще ты поймешь, что Криспин – нереальный чувак…
– Ну а что там дальше?
И Кенни продолжил рассказ.
Судя по всему, Джоэли и Криспин встретились и полюбили друг друга в Университете Лидса зимой 1982 года. Оба они были радикалами, держали на стене портрет Че Гевары, верили идеалам и обожали все живые существа, летающие, бегающие, скачущие, ползающие по планете. Сначала они вступали во всевозможные леворадикальные союзы, но политические подковерные страсти, ножи в спину и бесконечное деление на фракции вскоре их разочаровали – в особенности судьба Homo erectum. В известном смысле они устали от говорильни исключительно об этом представителе нашей породы, который только и знает, что готовит государственные перевороты, химичит за вашей спиной, выбирает новых ставленников – а потом вдруг ставит вас перед свершимся фактом (дает вам пинка под зад). И тогда они повернулись к бессловесным друзьям человека. Джоэли и Крипспин перешли от вегетариантсва к веганству, бросили учебу, поженились и в 1985 году основали Фронт антиэксплуатации тварей, угнетенных и мучимых. К ним, благодаря магнетизму Криспина и природному обаянию Джоэли, примкнули другие политические отщепенцы – так возникла коммуна из двадцати пяти человек (плюс десять кошек, четырнадцать собак, сад с дикими кроликами, овца, два поросенка и семейство лис), которая жила и работала в Брикстоне, в съемном домике, примыкавшем к большому куску неиспользуемой пашни. Во многих отношениях они были пионерами. Ездили на велосипедах задолго до обрушившейся моды, в душной ванной растили тропические растения и питались исключительно экологически чистыми продуктами со своей грядки. Такой же продуманный подход наблюдался и в политической программе. С самого начала они были безупречными экстремистами: между ФАТУМом и RSPCA была такая же пропасть, как между сталинистами и либеральными демократами. Три года члены ФАТУМа вели террористическую кампанию против бессовестных мучителей и эксплуататоров бедных зверюшек: рассылали в косметические фирмы письма с угрозами расправы, врывались в лаборатории, похищали специалистов и приковывали себя к воротам больниц. Они срывали охоты на лис, делали фильмы про искусственно выращиваемых цыплят, поджигали фермы, швыряли «зажигалки» в точки общепита и обрушивали тенты передвижного цирка. Они вставали на защиту любой мало-мальски угнетенной твари и действовали настолько активно и фанатично, что дел у них было невпроворот, а жизнь кишела трудностями, опасностями и тюремными заключениями. Тем не менее узы между Джоэли и Криспином крепли и светили всем, как маяк в бурю, указуя путь к идеальной любви между соратниками («бла-бла-бла, давай дальше»). В 1987 году Криспина на три года посадили в тюрьму: за подрыв зажигательными бомбами лаборатории в Уэльсе и освобождение из заточения 40 кошек, 350 кроликов и 1000 крыс. Перед отправкой в Вормвуд-Скрабс Криспин великодушно дал Джоэли разрешение при необходимости обращаться за сексуальной разрядкой к другим членам ФАТУМа в его отсутствие. (И что она? – спросил Джошуа. – От нее дождешься, – скорбно ответил Кенни.)
Пока Криспин сидел в тюрьме, Джоэли употребила все силы на то, чтобы из горстки экзальтированных друзей превратить ФАТУМ в активную подпольную политическую группировку. Она постепенно отошла от тактики террора и, под влиянием трудов Гая Деборда, сосредоточилась на гибкой тактике ситуационизма, которая для нее заключалась в привлечении внимания с помощью огромных плакатов, костюмов, видео и протестов против принятия того или иного закона. К тому времени, когда Криспин освободился, ФАТУМ вырос в четыре раза, и вместе с ним выросла слава легендарного Криспина (возлюбленного, борца, мятежника, героя), подогреваемая восторженными рассказами Джоэли о его жизни и деяниях, а также фотографией года примерно 1980-го, специально отобранной, на которой он смахивал на Ника Дрэйка. Несмотря на раздутое величие, Криспин ни на гран не утратил радикализма. Первое, что он сделал на свободе, – выпустил на волю несколько сотен полевок. Это событие украсило первые полосы многих газет, но Криспин возложил ответственность за совершенный акт на Кенни, который потом получил четыре месяца строго режима («величайший момент моей жизни»). А летом 1991-го Джоэли упросила Криспина съездить в Калифорнию пообщаться с единомышленниками, тоже выступающими против выдачи патента на трансгенных животных. Нельзя сказать, что в залах суда Криспин был как рыба в воде («Криспин – чувак с передовой»), тем не менее ему удалось нарушить ход заседаний так, что судебное дело ничем не кончилось. Супруги вернулись в Англию в приподнятом настроении, но с угрожающе опустевшим кошельком и обнаружили, что их турнули с насиженного местечка в Брикстоне и…
Дальше дадим слово Джошуа. Он встретил их неделю спустя, они брели по центру Уиллздена в поисках подходящего сквота. Они были такие потерянные, что Джошуа, осмелевший от солнечной пряжи и красоты Джоэли, завел с ними разговор. В процессе было принято решение выпить по пиву. Как принято в Уиллздене, они надрались в выше упомянутой «Пятнистой собаке», известной достопримечательности этого городка: в 1792 году о нем писали как об «особливо посещаемом доме терпимости» (Лен Сноу «История Уиллздена»), в Викторианскую эпоху он стал курортом и пользовался популярностью у лондонцев из среднего класса, мечтающих на денек вырваться «на природу», а позже превратился в стоянку для конных экипажей; потом долгое время его протекающая крыша не оставляла без работы местных ирландских строителей. К 1992 году место стало центром огромной австралийской диаспоры Уиллздена: аборигены далекого материка на протяжении пяти предшествующих лет бросали шелковистые пляжи и изумрудное море и перебирались сюда на неизменном NW2. В тот день, когда в паб заглянули Джошуа с Джоэли и Криспином, он ходил ходуном. В результате жалобы на отвратительный запах из квартиры над салоном хиромантии сестры Мэри врачи из санитарного надзора нагрянули этажом выше и выдворили шестнадцать незаконно проживающих австралийцев – те выкопали в полу большую дырку и жарили там свинью, видно, пытаясь воссоздать эффект подземной печи, распространенной в южном полушарии. Теперь оказавшиеся на улице сетовали на свою горькую судьбу трактирщику, однако этот бородатый шотландский богатырь не испытывал к своим клиентам-антиподам ни малейшего сочувствия («И как это они в своем гребаном Сиднее умудрились, твою мать, разузнать про наш гребаный Уиллзден?»). Услышав их рассказ, Джошуа сообразил, что теперь та квартира пустует, и повел Джоэли с Криспином ее посмотреть. В голове уже крутилось: только бы она жила рядом…
Здание, пусть и осыпающееся, оказалось красивым, викторианской постройки, с балкончиком и садом на крыше. Правда, в полу квартиры была огромная дыра. Джошуа посоветовал друзьям на месяц затаиться, а потом въезжать. Так они и сделали, и Джошуа стал у них частым гостем. Через месяц многочасовых бесед с Джоэли (многочасового созерцания ее грудей, скрывающихся под старенькими футболками) он почувствовал себя «обращенным»; ощущение было такое, будто кто-то взял его закрытую чалфенистскую головенку, вставил в каждое ухо по палочке динамита и проделал в его сознании ох…ную дырищу. В ослепительной вспышке света он вдруг понял, что любит Джоэли, что его родители дерьмо и сам он дерьмо тоже, что самое большое на Земле животное сообщество ежедневно принуждается к труду, мучается в неволе и уничтожается при полнейшем попустительстве руководства всех стран мира. Неизвестно, насколько последнее открытие было обязано своим появлением первому, однако оно начисто избавило Джошуа от чалфенизма, а также желания рассмотреть эти вещи по отдельности и попробовать их сочетать. Вместо этого он перестал есть мясо, сбежал в Гластонбери, сделал татуировку, научился с закрытыми глазами отмерять восьмушки (что-то ты теперь скажешь, Миллат?) – в общем, отлично проводил время… пока в итоге совсем не извелся совестью. И Джошуа решил признаться, что он сын Маркуса Чалфена. Джоэли пришла в ужас (и, как хотелось думать Джошуа, немного им очаровалась – с врагом в одной постели и все такое). Джошуа отправили подобру-поздорову, а ФАТУМ устроил двухдневное совещание по следующим вопросам: но он как раз тот, кого мы… Ах, но мы могли бы использовать…
В результате долгих обсуждений, голосований, возражений, поправок они не придумали ничего умнее, как спросить его, на чьей он стороне. Джошуа ответил: на вашей, и Джоэли приняла его обратно с распростертыми объятиями, на мгновение прижав его к своей изящной груди. Его, как трофей, выставляли на каждом собрании (ему доверили роль секретаря), он был самым ценным бриллиантом в их короне: