– Маркуса? Ничего я с ним не путаюсь. Отвечаю на звонки и веду его бумажные дела – вот и все.
– Это все равно что быть секретарем дьявола, – от этих слов Райана Гортензия зарыдала еще сильнее и громче, – как низко вы пали!
– Райан, у меня нет времени. Маркус Чалфен просто пытается разобраться с такими кошмарными вопросами, как рак. Ясно? Не знаю, с чего вы это взяли, но уверяю вас, никакой он не дьявол.
– Значит, его приспешник! – заявила Гортензия. – Из передовых отрядов!
– Успокойтесь, миссис Би. Боюсь, ваша внучка зашла слишком далеко. Как я и предполагал, она, уйдя от нас, примкнула к темным силам.
– Шли бы вы, Райан… Я не Дарт Вэйдер. Ба…
– Не огорчай меня, деточка. Я и я очень расстроены.
– Значит, сдается мне, тридцать первого числа мы с вами встретимся, мисс Джонс.
– Не надо звать меня мисс Джонс, Райан. Что… что вы сказали?
– Тридцать первого числа. Для нас, свидетелей Иеговы, это удобный повод сделать заявление. Там будет пресса со всего мира. И мы тоже там будем. Мы намерены…
– Мы хотим их предупредить! – встряла Гортензия. – Мы хорошенько все продумали. Миссис Добсон будет играть на аккордеоне, потому что пианино туда не дотащишь, а мы будем петь гимны. А еще мы сделаем голодовку – до тех пор, пока это исчадие ада не перестанет вмешиваться в творения нашего Господа и не…
– Голодовку? Ба, да ведь тебя тошнить начинает, если ты в одиннадцать не позавтракаешь. Ты за всю жизнь не сидела без еды дольше трех часов. И тебе восемьдесят пять.
– Ты забываешь, – перебила Гортензия, – я родилась в землетрясение. И я выжила. Отсутствие еды меня не испугает.
– Вы ведь не позволите ей голодать, правда, Райан? Ей восемьдесят пять лет, Райан. Восемьдесят пять. Какие в этом возрасте голодовки?
– Говорю тебе, Айри, – громко и отчетливо вещала Гортензия в трубку, – я это сделаю. Небольшое недоедание мне нипочем. Господь одной рукой дает, другой отнимает.
Айри слышала, как Райан положил трубку и, войдя в комнату Гортензии, мягко разжимает ее пальцы и уговаривает пойти лечь. Вскоре из коридора на том конце провода донеслось пение, это Гортензия повторяла на неизвестный мотив «Господь одной рукой дает, другой отнимает!».
– Но чаще всего, – подумала Айри, – он как тать в ночи. Просто отнимает. Является, черт побери, и отнимает.
Маджид очень гордился, что ему довелось воочию увидеть все стадии. Он наблюдал за тем, как формировались гены. Как их ввели в эмбрион. Как произошло искусственное оплодотворение. И как родилась новая жизнь – совсем иначе, чем его собственная. Мышонок был один. Ни тебе гонок по родовым путям, ни расчета на первый-второй, ни спасенного, ни отвергнутого. Тут ни при чем факторы везения и случайности. Никто не говорит:
«у тебя шнобель от отца, а любовь к сыру от матери». И не прячет скелетов в шкафу. Точно знаешь, когда умрешь, и не увиливаешь от болезней и боли. Не мучаешься вопросом, кто дергает за ниточки. Не сомневаешься в Его всемогуществе. Не дрожишь за неверную судьбу. Нет смысла куда-то ехать, искать, где зеленей трава, – в любом случае для этой мыши все предрешено. Для нее нет понятия «путешествие во времени (Маджид теперь крепко знал: Время – это сука. Су-ка), ибо ее будущее равно настоящему равно прошлому. Эдакая китайская коробочка. Никаких иных путей, упущенных возможностей, альтернатив. К черту догадки, «а что, если», «может статься». Есть только уверенность. Чистой воды уверенность. А есть ли, подумал Маджид, когда манипуляции были окончены, маски, перчатки сняты, белый халат повешен на крюк, есть ли что-либо более божественное, чем это?
Глава 19. Последнее место действия
31 декабря 1992 г., четверг
Эта дата стояла вверху каждой газетной страницы. Эта дата была видна в гуляках, которые слонялись по вечерним улицам с пронзительными серебряными свистками и национальными флагами и пытались разжечь в себе праздничные чувства; которые старались сгустить темноту (было всего пять часов), чтобы Англия смогла справить этот ежегодный праздник: нажраться, проблеваться, сосаться, обниматься и сердиться. Они придерживали двери поезда, чтобы друзья успели вбежать в вагон, спорили с обнаглевшими сомалийскими таксистами, играли с огнем и готовы были с головой погрузиться в приключения при свете тусклых фонарей. В этот день Англия больше не говорит: «пожалуйста – спасибо – не за что – извините – простите» – вместо этого раздается: «мать твою – какого хрена – иди на хер» (мы так никогда не говорим; не тот акцент; звучит это довольно глупо). В этот день Англия возвращается к истокам. Это был Новый год. Но Джошуа никак не мог в это поверить. Куда делось время? Оно утекло в расселину между ног Джоэли, сбежало в ее крошечные ушки, спряталось в теплых спутанных волосах ее подмышек. И последствия того, что он собирается сделать в этот величайший день его жизни, в этой критической ситуации, которую три месяца назад он подверг бы детальному разбору, вивисекции, взвесил бы все и проанализировал с чалфенским рвением, ускользали от него в те же укромные уголки. В этот Новый год он не принял никаких серьезных решений, не дал никаких зароков. Он был таким же бездумным, как молодые люди, вываливающиеся из пабов на новогодние улицы в поисках неприятностей. Таким же легкомысленным, как ребенок, едущий на плечах у отца на семейный обед. Но он не с теми, веселящимися на улицах, он здесь, здесь, здесь, несется к центру города, прямо к Институту Перре, как самонаводящаяся ракета. Он здесь, пойман в красном микроавтобусе вместе с десятью нервными членами ФАТУМа и мчится из Уиллздена к Трафальгарской площади. Он слушает вполуха, как Кенни читает газету, выкрикивая имя его отца, на радость сидящему за рулем Криспину.
– «Сегодня доктор Маркус Чалфен выставит для всеобщего обозрения свою Будущую Мышь и откроет новую эру в генетике».
Криспин откинул голову и гаркнул:
– Ха!
– Во-во, – поддержал Кенни, бесплодно пытавшийся читать и смеяться одновременно. – Называется, спасибо за объективный репортаж. Так, где я остановился?.. а, вот: «Но самое главное то, что благодаря ему широкая публика получает доступ в эту малоизвестную, сложную и удивительную область науки. В то время как Институт Перре готовится на семь лет открыть свои двери для народа, доктор Чалфен обещает нам событие национального масштаба, которое будет не похоже ни на Британский фестиваль 1951-го, ни на Выставку Британской империи 1924-го, потому что здесь не будет замешана политика…»
– Ха! – снова фыркнул Криспин, на этот раз оборачиваясь назад, так что микроавтобус ФАТУМа (который на самом деле не был микроавтобусом ФАТУМа; на нем все еще красовалась огромная желтая надпись: ВАШ СЕМЕЙНЫЙ ДОКТОР С КЕНЗЛ-РАЙЗ) едва не переехал стайку размалеванных подвыпивших девиц, переходивших дорогу. – Не будет замешана политика? Он, на хрен, в своем уме?
– Дорогой, следи за дорогой, – сказала Джоэли и послала ему воздушный поцелуй. – Хотелось бы добраться целыми, а не по частям. Тут налево… по Эджвеа-роуд.
– Урод, – повторил Криспин, глядя в глаза Джошуа, и отвернулся. – Вот ведь урод!
– Специалисты полагают, – продолжил Криспин, перейдя по стрелочке с первой страницы на пятую, – что к 1999 году процесс работы рекомбинантной ДНК станет широко известным, около пятнадцати миллионов людей к тому времени посетит выставку Будущей Мыши, и еще миллионы людей по всему миру будут следить за состоянием Будущей Мыши через средства массовой информации. Доктор Чалфен достигнет своей цели – просвещения народа – и забьет мяч науки в ворота безграмотности.
– Дай-те-мне-паке-тик-щас-вырвет, – произнес Криспин с таким видом, будто его уже тошнит. – А что в других газетах?
Падди поднял библию Средней Англии, так чтобы Криспин смог увидеть в зеркале заднего вида заголовок: «МЫШЕМАНИЯ».
– К ней еще прилагается стикер «Будущая Мышь». – Падди пожал плечами и налепил стикер на свой берет. – По-моему, мило.
– Таблоиды, как ни странно, его поддерживают, – заметила Минни. Она недавно вступила в ФАТУМ. Минни – серьезная девушка семнадцати лет со слежавшимися белокурыми дредами и с пирсингом на сосках. Джошуа одно время подумывал в нее влюбиться, даже попытался за ней ухаживать, но понял, что это ему не по зубам. Он не может оставить свой жалкий нервический мир Джоэли и отправиться к новым звездам. Минни, к чести ее будет сказано, сразу все поняла и направила свое внимание на Криспина. На ней было надето настолько мало вещей, насколько позволяла погода, и она старалась как можно чаще подсовывать под нос Криспину свои дерзкие проколотые соски. Вот как сейчас: она перегнулась к нему, чтобы показать газетную статью. Криспин попытался одновременно поглядеть в газету, проехать площадь Марбл-Арч, где было организовано круговое движение, и не двинуть Минни локтем в грудь.
– Мне плохо видно. Чего там?
– Голова Чалфена с мышиными ушами приделана к телу козла и свиной заднице. Он ест из корыта с надписью «генетическая инженерия» с одной стороны и «народные деньги» – с другой. И подписано: «ЧАЛФЕН КУШАЕТ».
– Славно! Нам сейчас каждая мелочь сгодится.
Криспин сделал еще круг по площади и на этот раз выехал куда надо. Минни перегнулась через него и пристроила газету на приборную доску.
– Ничего себе! Он выглядит чалфенестичнее, чем когда-либо!
Джошуа горько пожалел о том, что рассказал Криспину про этот идиотизм своего семейства – манеру говорить о себе, используя существительные, прилагательные и глаголы. Тогда он решил, что было бы неплохо об этом рассказать: они посмеются и поймут, если еще были какие-то сомнения, на чьей он стороне. Ему не приходило в голову, что он предает своего отца, – он не чувствовал серьезность происходящего – до тех пор, пока не услышал, как Криспин издевается над чалфенизмом.
– Только поглядите, как он чалфенит в этом корыте. Пользоваться всем, чем можно, – это по-чалфенски, правда, Джош?
Джошуа что-то проворчал и отвернулся к окну, за которым пробегал снежный Гайд-парк.