ь родственников. Что бы они об этом ни думали, но Айри с Маджидом затратили столько сил, а молодежь должна знать, что родители одобряют их, так что она – Нина – пойдет, даже если не пойдет больше никто. И что это будет за мероприятие, если родственники не придут в этот важный день, и… и так далее и тому подобное. А потом эмоции пошли через край. Айри разрыдалась (Что творится с Айри? Она в последнее время слишком много плачет), Клара обвинила Нину в том, что та шантажирует ее слезами дочери, Алсана сказала, что пойдет, только если пойдет Самад, а Самад сказал, что вот уже восемнадцать лет он встречает Новый год в «О’Коннеле» и не собирается из-за такого пустяка нарушать традицию. Арчи, в свою очередь, заявил, что не вынесет таких криков всю ночь и что уж лучше он заберется куда-нибудь повыше и будет сидеть там в гордом одиночестве. Остальные удивленно посмотрели на него. Они не знали, что он имеет в виду совет, который ему дал Ибельгауфтс в открытке, пришедшей позапрошлым вечером.
28 декабря 1992
Дорогой Арчибальд,
Настало время веселья… по крайней мере, так говорят, но из окна я вижу только суматоху. Сейчас шесть представителей кошачьего рода дерутся за территорию у меня во дворе. Они теперь не удовлетворяются осенним желанием просто метить территорию, зима сделала их более нетерпимыми… Они пускают в ход когти, всюду летают клочья шерсти… Их мяуканье не дает мне уснуть всю ночь! Я рад, что мой кот Габриель занял правильную позицию: он забрался на крышу сарая и променял свои территориальные притязания на покой.
В итоге за всех решила Алсана. Арчи и остальные отправляются на презентацию, хочется им этого или нет. А им не хотелось. Поэтому они заняли половину автобуса, пытаясь сесть по раздельности: Клара за Алсаной, Алсана за Арчи, Арчи за Самадом, Самад через проход от Нины. Айри сидела рядом с Арчи просто потому, что больше мест не было.
– Я хочу сказать… – начал Арчи, пытаясь завести разговор, чтобы пробить ледяное молчание, воцарившееся с тех пор, как они покинули Уиллзден. – Удивительно, как много теперь информации на билете. По сравнению с тем, сколько было раньше. Вот я и думаю, почему? Довольно занятно.
– Честно говоря, Арчибальд, – скривился Самад, – я не нахожу в этом ничего занятного. По-моему, это ужасно скучно.
– А-а… хорошо, – сказал Арчи. – Ну ладно.
Автобус резко повернул, так что казалось, один неосторожный вздох – и он перевернется.
– Э-э… но ведь непонятно, почему?..
– Джонс! Я не знаю, почему. У меня нет близких друзей среди водителей автобусов, и я не имею возможности вдаваться в тонкости решений, которые ежедневно принимаются в Управлении лондонского транспорта. Но если ты хочешь знать мое непрофессиональное мнение, тогда пожалуйста: я думаю, что это часть коварного правительственного заговора, цель которого – контролировать все перемещения какого-нибудь Арчибальда Джонса, чтобы знать, где именно находится Арчибальд Джонс в конкретный момент времени…
– Да хватит же! – сердито вмешалась Нина. – Сколько можно его терроризировать?
– Пардон, Нина, не знал, что я с тобой разговариваю.
– Он тебя всего лишь спросил, а ты уже на него набросился. Ты терроризируешь его пятьдесят лет подряд, неужели не надоело? Почему бы не оставить его в покое?
– Нина Беджум, если ты мне сегодня еще раз укажешь, как мне себя вести, я собственными руками вырву твой язык и повяжу его на шею вместо галстука.
– Самад, перестань, – вступился Арчи. Ему было неловко оттого, что он вызвал новую бурю. – Я ведь только хотел…
– Не смей угрожать моей племяннице! – завопила Алсана через весь автобус. – Нечего срывать на ней свою злость. Конечно, ты бы предпочел есть бобы или картошку… – «О-о! – печально подумал Арчи. – Бобы и картошка!» – чем поехать посмотреть на своего сына, который чего-то добился…
– Что-то не помню, чтобы его интересы приводили тебя в такой восторг, – вставила и свой пятак Клара. – Удобная у тебя память, Алси. Мигом забываешь, что говорила две минуты назад.
– И я это слышу от женщины, которая живет с Арчибальдом Джонсом! – фыркнул Самад. – Осмелюсь напомнить, что некоторые тепличные создания…
– Нет уж, Самад, – возмутилась Клара, – даже не пытайся мне ничего говорить. Ты же громче всех кричал, что не хочешь ехать! Но ведь ты никогда не можешь сделать так, как решил, носишься только со своим Панде… Арчи, по крайней мере… по крайней мере… – Клара замялась: она не привыкла защищать мужа и не могла подобрать слово, – Арчи принимает решение раз и навсегда. Он несгибаемый.
– Ну конечно! – ядовито заметила Алсана. – Такой же несгибаемый, как камень, такой же несгибаемый, как моя бабба. Конечно, несгибаемая – ее похоронили много лет назад…
– Заткнись! – сказала Айри.
Алсана на минуту замолчала. Потом шок прошел, и она наконец нашлась что сказать:
– Айри Джонс, не смей…
– Нет, я буду сметь! – оборвала раскрасневшаяся Айри. – Да, буду. Заткнись! Заткнись. Заткнись, Алсана. И вы все, тоже заткнитесь. Ясно? Просто заткнитесь. Может, вы не заметили, но в этом автобусе есть и другие люди, и, как это ни странно, не все в этом мире хотят слушать ваши склоки. Так что заткнитесь. Вот, смотрите. Тишина. О! – Она подняла руки вверх, как будто поднимая над головой созданную ею тишину. – Разве это не прекрасно? Разве вы не знали, как живут нормальные семьи? В тишине. Спросите у других. Они вам скажут. У них у всех есть семьи. И они знают, что нормальные семьи живут в тишине. А вот некоторые думают, что в тишине живут те, кого угнетают, подавляют и все такое. Но знаете, что я о них думаю?
Икбалы и Джонсы, застывшие, как и все остальные пассажиры автобуса (даже громкоголосые девчонки, едущие в Брикстон на новогоднюю дискотеку), ничего не ответили.
– Я думаю, что они счастливые сволочи. Счастливые, счастливые сволочи!
– Айри Джонс! – возмутилась Клара. – Прекрати ругаться!
Но Айри не прекратила.
– Мирная жизнь. Радостная жизнь. Они открывают дверь, и за ней оказывается ванная или гостиная. Нейтральные территории. А не бесконечный лабиринт настоящего и прошлого, того, что было сказано в этих комнатах сто лет назад, доисторическое дерьмо всех и вся. Они не делают все время одни и те же ошибки. Они не устраивают спектакли в общественном транспорте. Они просто живут, и живут настоящей жизнью. И самое страшное, что происходит в их жизнях – это смена паркета, починка ворота, плата за свет. Им все равно, чем занимаются их дети, если они достаточно здоровы, не делают ничего плохого. И счастливы. И для них каждый день – просто день, а не вечная борьба между тем, какие они есть и какими должны быть, чем они были и чем они будут. Спросите у них сами. И никаких мечетей. Может быть, маленькая церковь. Едва ли какие-то грехи. Только всепрощение. Никаких чердаков. Никакого дерьма на чердаках. Никаких скелетов в шкафах. Никаких прадедушек. Ставлю двадцать фунтов на то, что Самад единственный в этом автобусе знает размер ноги своего прадедушки. И хотите, скажу, почему они этого не знают? Потому что это не важно ни хрена. Для них это прошлое. Вот как оно у нормальных семей. Они не жалеют себя круглыми сутками. Они не носятся со своими недостатками, получая удовольствие от собственной ущербности. Они не усложняют себе жизнь. Они просто живут. Счастливые ублюдки. Счастливые сволочи.
Адреналин в крови Айри резко подскочил в результате ее пламенной речи и пронесся по ее венам к нервным окончаниям ее будущего ребенка. Да, Айри была беременна (восьмая неделя), и она это знала. Но зато она не знала – и знала, что никогда не узнает (с того самого момента, как призрачная голубая полоска проявилась на тесте на беременность, как лицо Мадонны появляется для итальянской домохозяйки на срезе кабачка) – кто отец ребенка. И никакой тест тут не поможет. Одинаковые черные волосы. Одинаковые сияющие глаза. Одинаковая манера грызть ручку. Один размер обуви. Одинаковая ДНК. Она не знала, какой выбор сделало ее тело, кого посчитало избранным, а кого проклятым. И она не знала, имеет ли вообще значение этот выбор. Потому что где один брат, там и другой. Она никогда не узнает.
Сначала ей стало от этого ужасно грустно. Она пыталась рассмотреть биологический факт с точки зрения чувств, используя свой собственный кривобокий силлогизм: если неизвестно, чей это ребенок, значит, этот ребенок – ничей? Ей вспоминались причудливые карты на форзацах научно-фантастических книг Джошуа. И ее ребенок казался ей такой же картой. Хорошо продуманная вещь, не связанная с реальными координатами. Карта воображаемого отцовства. Но потом, когда она наплакалась, передумала все это тысячу раз, она решила: ну и пусть. Какая разница? Какая разница? Так и должно было быть, может, не именно так, но как-то очень похоже. В этом Икбалы. В этом Джонсы. Глупо было и рассчитывать на что-то другое.
Она успокоилась, положила руку на грудь, чтобы унять сердцебиение, глубоко вздохнула, когда автобус выехал на площадь, всегда полную голубей. Она скажет одному из них, а другому нет. Она сама решит. Сегодня же.
– С тобой все в порядке, крошка? – спросил Арчи после долгой-долгой паузы и положил большую розовую руку ей на колено, усеянное печеночными пятнами, похожими на чайные. – Тяжело тебе.
– Да нет, пап, ничего. Все нормально.
Арчи улыбнулся и убрал с ее лица выбившуюся прядь.
– Пап.
– Что?
– Я хотела сказать, про билеты.
– Да?
– Есть такое мнение, что это все потому, что сейчас многие платят за проезд гораздо меньше, чем должны бы. За последние годы транспортные фирмы терпят все бóльшие и бóльшие убытки. Видишь, тут написано «Сохраняйте билет для контроля»? Это чтобы они могли проверить. На нем столько всего указано, что обмануть невозможно.
«А раньше, – думал Арчи, – что, меньше людей обманывало?» Люди были честнее, не запирали двери, оставляли детей с соседями, ходили в гости, брали в долг мясо у мясника? Поэтому-то и плохо всю жизнь прожить в одной стране – потому что все хотят от тебя услышать именно это. Что раньше эта страна была зеленой и счастливой. Им это