– Когда мы говорили… ты сказал, что я могу молить о пощаде.
Не отрывая рук от затылка, доктор попытался упасть на колени, но Арчи со стоном покачал головой.
– Сказал, да, но… лучше, если я… – грустно ответил Арчи, изображая, будто передергивает затвор. – Как думаешь? Просто-напросто кругом – и готово дело.
Доктор открыл рот, хотел что-то сказать, но Арчи снова замотал головой.
– Я еще ни разу этого не делал, и я, честно говоря, ссу немного. Я чуток пьяный, из твоих слов все равно ничего не разберу, так что…
Арчи поднял пистолет на уровне докторского лба и, закрыв глаза, положил палец на спусковой крючок.
Голос доктора взвился октавой выше:
– Можно сигарету?
С этого-то момента все и полетело в тартарары. Как у Панде. Прихлопнул бы парня – и делов-то. Вместо этого он открыл глаза и увидел, как его жертва никак не может вытащить из кармана помятую пачку сигарет и спички – ни дать ни взять живое существо.
– Можно мне, пожалуйста? Прежде чем…
Арчи выдохнул весь набранный для выстрела воздух.
– Последнее желание, отказать нельзя, – сказал Арчи, насмотревшийся фильмов. – Хочешь, могу дать прикурить.
Доктор кивнул и потянулся к зажженной спичке.
– Давай, не тяни резину, – помолчав, сказал Арчи; он никогда не умел противиться бессмысленным словоизлияниям, – если есть чего сказать, выкладывай. Не всю же ночь мне тут торчать.
– Мне позволено говорить? Мы будем разговаривать?
– Ничего мы не будем, – резко ответил Арчи. Не станет же он, в самом деле, лясы точить, как нацисты в кино (первые четыре года войны Арчи провел в брайтонском кинотеатре). – Ты сейчас выскажешься, а потом я тебя убью.
– О да, конечно.
Утеревшись рукавом, доктор с любопытством, недоверчиво посмотрел на паренька, не шутит ли он. Паренек был серьезен.
– Хорошо… Если мне позволено обратиться к… – Доктор тщетно ждал, что Арчи назовет свое имя. – Лейтенант… Если мне позволено обратиться к тебе, лейтенант, то замечу, что ты, судя на всему, стоишь на… э-э… у нравственного путевого камня.
Арчи не знал, что такое путевой камень. В уме возник Уэльс с его железнодорожными путями и каменоломнями. И, как всегда в затруднительной ситуации, он сказал:
– Вот те на!
– Да, да. – Доктор Болен приобретал уверенность: прошла целая минута, как его не расстреляли. – Мне кажется, ты стоишь перед дилеммой. С одной стороны… Я не верю, что ты хочешь меня убить…
Арчи выпрямился и расправил плечи.
– Слушай, солнце…
– А с другой, ты обещал своему ревностному другу это сделать. Более того…
Докторовы трясущиеся руки задели его собственную сигарету, и пепел серым снегом посыпался на сапоги.
– С одной стороны, у тебя есть долг перед своей родиной и убеждениями. С другой, я – человек. Я с тобой разговариваю. Так же, как ты, я дышу и истекаю кровью. И ты ничего наверняка обо мне не знаешь. Так, только слухи. В общем, я понимаю, что перед тобой стоит большая проблема.
– Вот еще. У кого из нас проблема, так это у тебя, солнце.
– И все-таки, пусть я тебе не друг, у тебя есть долг передо мной как перед человеком. Ты зажат обязательствами. Ситуация весьма интересная.
Арчи шагнул вперед, и пистолетное дуло замерло в пяти сантиметрах от докторова лба.
– Все сказал?
Тот хотел сказать «да», но у него никак не получалось.
– Хорошо.
– Подожди! Пожалуйста. Ты знаешь Сартра?
Арчи сердито фыркнул.
– Нет, у нас нет общих друзей, я это точно знаю, потому что друг у меня один, и его зовут Ик-был. Хватит, я тебя сейчас убью. Извини, но…
– Он не мой друг. Он философ. Сартр. Мсье Жан-Поль.
– Кто? – с подозрением спросил раздраженный Арчи. – Француз он, что ли?
– Да, он великий француз. Я встретил его в сорок первом, когда его посадили в тюрьму. И у него была, на мой взгляд, такая же проблема, как у тебя.
– Говори, – помолчав, произнес Арчи. Чужая помощь ему не помешает.
– Проблема следующая, – продолжал доктор Болен, с трудом переводя дух и обливаясь потом так, что в ложбинках у основания шеи собрались две лужицы, – что делать молодому французу: остаться в Париже и ухаживать за больной матерью или ехать в Англию сражаться против национал-социалистов в рядах «Свободной Франции». А теперь, памятуя о том, что существует много разновидностей долга – например, мы должны подавать милостыню, но не всегда это делаем, это желательно, но не обязательно, – помня об этом, скажи, как он должен поступить?
Арчи поднял его на смех.
– Ну и вопросик! О чем тут думать? – Он отвел дуло от лица доктора и покрутил им у своего виска. – Надо делать то, что для тебя в данный момент важнее. Пусть решит, кого он больше любит – страну или престарелую матушку.
– А что, если ему в равной степени важно и то и другое? И страна, и престарелая матушка? Что тогда ему делать?
Арчи стоял на своем.
– Что-нибудь одно – и довести дело до конца.
– Тот француз думает так же, – сказал доктор, пытаясь улыбнуться. – Если ни от чего отказаться не возможно, выбери что-нибудь одно и, как ты говоришь, доведи дело до конца. В конце концов, человек делает себя сам. А он ответственен за то, что он делает.
– Ну и ладно. Кончен разговор.
Арчи расставил ноги и распределил вес, приготовившись к отдаче, и снова положил палец на спусковой крючок.
– Но, но, пожалуйста, мой друг… попробуй подумать… – Доктор рухнул на колени, подняв столб пыли, которая медленно, со вздохом опустилась обратно.
– Вставай. – Арчи в ужасе задохнулся, увидев потоки крови из глаз, руку на своей штанине и губы, припавшие к сапогу. – Пожалуйста, не надо…
Но доктор крепко обхватил Арчи за колени.
– Подумай, пожалуйста, все ведь может случиться… Может, я сумею оправдать себя в твоих глазах… может, ты ошибаешься, и твое решение вернется к тебе, как к Эдипу, – страшное и роковое! Никогда нельзя знать заранее!
Рывком, за тощую руку, поставив доктора на ноги, Арчи прорычал:
– Послушай, приятель. Ты меня разозлил. Я тебе не гадалка, черт возьми. Все, что знаю, – что завтра может настать конец света. Но мне надоело. Сэм меня ждет. Прошу тебя, – добавил он, чувствуя, что руки трясутся и решимость тает, – прошу, замолчи. Я тебе не гадалка.
Но доктор снова сложился, как карточный домик.
– Нет-нет… гадание тут ни при чем. Никогда бы не подумал, что моя жизнь оборвется от руки ребенка… Первое послание к Коринфянам, глава 13, стихи 8–10: «И пророчества прекратятся, и языки умолкнут, и знание упразднится. Ибо мы отчасти знаем и отчасти пророчествуем. Когда же настанет совершенное, тогда то, что отчасти, прекратится». Но когда это произойдет? Лично я устал ждать. Так ужасно обладать лишь частью знания. Человеческое несовершенство ужасно, а между тем оно так возможно. – Доктор встал и протянул руку к Арчи, тот попятился. – Если бы нам хватало храбрости принимать нужные решения… выбирать из толпы тех, кто достоин спастись… Разве преступление желать…
– Пожалуйста, прошу тебя. – Арчи со стыдом обнаружил, что плачет, – не кровавыми слезами, как доктор, прозрачными, но все же обильными и солеными. – Не двигайся. Прошу тебя, замолчи. Пожалуйста.
– И тут приходит на ум тот развращенный немец, Фридрих. Вообрази, что мир не имеет ни начала, ни конца, мальчик. – Последнее слово он словно бы выплюнул, и оно изменило расстановку сил, как тать, похитив силы у Арчи и пустив их по ветру. – Вообрази, если можешь, ход событий – повторяющийся, бесконечный, постоянный…
– Стой на месте, черт тебя дери!
– Представь, что эта война заканчивается снова и снова, миллион раз…
– Нет, спасибо, – глотая сопли, сказал Арчи. – Одного раза нам вполне.
– Не обязательно миллион. Это я к примеру. Только очень сильные и приспособленные к жизни – пусть и вечно идущей по кругу – способны переждать слепую черноту. Я вижу бесконечный ход повторяющихся событий. Я один из посвященных. Ты же к ним не принадле…
– Пожалуйста, умоляю тебя, замолчи, я не могу…
– Решение, которое ты примешь, Арчи, – сказал доктор Болен, выдавая, как козырь, имя своего собеседника, которое он, оказывается, знал с самого начала, – будет повторяться много-много раз, целую вечность. Представляешь, Арчи?
– Монетка! – вдруг вскрикнул Арчи, подскочив от радости. – У меня есть монетка!
Смешавшись, доктор Болен замер на месте.
– Ха! У меня есть монетка, паршивец ты эдакий! Накось выкуси!
Доктор сделал еще один неуверенный шаг. Доверчиво протянул руки ладонями вверх.
– Назад. Стой на месте. Так. Вот что мы с тобой сделаем. Хватит болтовни. Я положу автомат сюда… медленно… сюда.
Наклонившись, Арчи опустил пистолет на землю строго посредине между ними.
– Это чтобы ты мне доверял. Я даю тебе слово. Сейчас я подкину монету. Орел – я тебя убью.
– Но… – промямлил доктор Болен. В его глазах Арчи впервые увидел неподдельный страх – такой же, какой перехватывал горло ему самому.
– Решка – оставлю в живых. Все, без разговоров. Я не очень в них силен. Это лучшее, что я могу предложить. Итак, оп-ля!
Монета взлетела в воздух и завертелась, как взлетают и вертятся все монеты в идеальном мире, то поблескивая, то пропадая во тьме и гипнотизируя взгляд. Затем, на излете своего триумфального подъема, она накренилась и опрокинулась дугой – проследив ее траекторию, Арчи понял, что упадет она не ему в руки, а позади, на приличном расстоянии; он повернулся и увидел, как монета приземлилась в грязь. И только хотел ее поднять, как раздался выстрел, и он почувствовал обжигающую боль в правой ягодице. Глянул вниз. Кровь. Пуля прошла навылет, чудом не задев кость, но оставив глубоко в плоти засевший капсюль. Боль одновременно казалась и мучительной, и почему-то далекой. Обернувшись, Арчи увидел согнутого в три погибели доктора Болена, рука с автоматом висела, как плеть.
– Мать твою, зачем ты это сделал? – в сердцах воскликнул Арчи и с легкостью выдернул автомат у безвольного противника. – Выпала решка. Видишь? Решка. Смотри. Решка. Реш-ка.