— Спасибо, миссис Икбал, — произнесла миссис Оуэнз, а Джанин и Эллен одарили Алсану жалостливыми, печальными улыбками, припасенными специально для порабощенных женщин Востока.
— Кто за то, чтобы вычеркнуть праздник урожая из списка школьных мероприятий…
— На основании его языческих корней.
— На основании определенных языческих… коннотаций. Поднимите руки.
Миссис Оуэнз оглядела класс. Поднялась, зазвенев многочисленными браслетами, рука Поппи Берт-Джонс, той самой хорошенькой рыжеволосой учительницы музыки. Вызывающе вскинули руки Маркус и Джойс Чалфены, постаревшие хиппи в псевдо-индийских нарядах. Тогда Самад выразительно посмотрел на Клару и Арчи, застенчиво пристроившихся у стены напротив, и над толпой медленно поднялись еще две руки.
— Кто против?
Взвились остальные тридцать шесть рук.
— Заявление отклонено.
— Солярный Совет ведьм и гоблинов школы Манор пришел бы в восторг от такого решения, — сказал Самад, усаживаясь на место.
Когда после собрания Самад вышел из туалета с неудобными маленькими писсуарами, к нему в коридоре подскочила рыжеволосая учительница музыки Поппи Берт-Джонс.
— Мистер Икбал!
— Да?
Она протянула бледную веснушчатую руку с длинными пальцами.
— Меня зовут Поппи Берт-Джонс. Я веду у Маджида и Миллата пение и оркестр.
Вместо недействующей правой руки, которую она норовила пожать, Самад подставил ей здоровую левую.
— Ой, простите!
— Нечего страшного. Она не болит. Просто не двигается.
— Хорошо. То есть хорошо, что не болит.
Она обладала природным обаянием. Ей можно было дать лет двадцать восемь, от силы тридцать два. Стройная, хрупкая, с по-детски торчащими ребрами и висящей грудью с приподнятыми сосками, она стояла перед ним в белой блузке с вырезом, стареньких джинсах и серых теннисных туфлях. Буйные темнорыжие волосы забраны в небрежный хвост. Вся в веснушках. Стоит и улыбается Самаду милейшей, немного глуповатой улыбкой.
— Вы хотите поговорить о близнецах? Что-то случилось?
— Нет-нет… у них все хорошо. У Маджида не всегда получается, но он так хорошо учится, что, думаю, ему не до флейты, зато Миллат — отличный саксофонист. Нет, я просто хотела вам сказать, что вы там были правы. — Она ткнула большим пальцем в воздух за плечом. — На собрании. Мне этот праздник урожая тоже кажется нелепым. Хочешь помочь старым людям — голосуй за другое правительство, а не носи им коробки с едой. — Она снова улыбнулась и поправила выбившуюся прядь.
— Чрезвычайно обидно, что многие другие с нами не согласны, — сказал Самад, который от этой второй улыбки потеплел и ощутил легкое посасывание в своем безупречном пятидесятисемилетнем желудке. — Похоже, мы сегодня в меньшинстве.
— За вас стояли Чалфены — очаровательные люди, интеллектуалы. — Она понизила голос, словно речь шла о каком-то экзотическом заболевании. — Он ученый, а она специалист по садоводству, но совершенно не зазнаются. Мы с ними поговорили, они считают, что вам нужно дальше отстаивать свою точку зрения. Я подумала: а что, если летом нам это еще раз обсудить, а в сентябре выдвинуть ваш проект на повторное голосование? Ближе к делу все продумаем, может, напечатаем брошюры и еще что-нибудь сделаем. Потому что я, знаете ли, очень интересуюсь индийской культурой. А праздники, о которых вы говорили, намного… ярче и в плане музыки, и в плане оформления. Будоражат воображение! — сказала в самом деле взбудораженная Поппи Берт-Джонс. — Это было бы очень хорошо — в смысле, для детей.
Самад не сомневался в том, что эта женщина не может испытывать к нему ни малейшего физического интереса. И все же он огляделся, нет ли поблизости Алсаны, все же нервно позвенел в кармане ключами от машины, все же ощутил, как от страха перед Богом сжалось сердце.
— На самом деле я не из Индии. — Самад произнес эту фразу, которую в Англии ему приходилось часто повторять, бесконечно дружелюбнее, чем обычно.
Поппи Берт-Джонс взглянула на него удивленно и разочарованно.
— Не из Индии?
— Нет. Я из Бангладеш.
— Бангладеш…
— Бывший Пакистан. А еще раньше Бенгал.
— А, понятно. То есть это одна и та же страна.
— Да, примерно в тех же границах.
Ненадолго повисло тягостное молчание, и Самад отчетливо понял, что хочет эту женщину больше, чем любую другую за последние десять лет. Вот такие дела. Желание не потрудилось осмотреться на местности, проверить, нет ли рядом соседей, — просто вышибло дверь и ворвалось в дом. Самада затошнило. Он сообразил, что на его лице, как в кривом зеркале, гипертрофированно отражается весь спектр чувств, от вожделения до ужаса, пока он мысленно оценивает Поппи и все физические и метафизические последствия их знакомства. Лучше что-нибудь говорить, а то будет хуже.
— Э-э-э… Хорошая идея насчет повторного голосования, — сказал Самад против воли, потому что теперь разговором управляла не воля, а какое-то звериное чувство. — Если у вас найдется свободное время.
— Да, давайте это обсудим. Я позвоню вам через несколько недель. Мы могли бы встретиться после оркестра.
— Да… чудесно.
— Отлично! Значит, договорились. Знаете, у вас восхитительные сыновья, они очень необычные мальчики. Мы разговаривали с Чалфенами, и Маркус точно подметил: индийские дети — не в обиду вам будет сказано — обычно гораздо…
— Что?
— Спокойнее. Они прекрасно воспитаны, но слишком, я бы сказала, зажаты.
Самад представил, что было бы, услышь эти слова Алсана.
— А Маджид и Миллат вполне… раскованные.
Самад попытался улыбнуться.
— Маджид очень умный для своих девяти лет — это все признают. Да, он действительно выдающийся ребенок. Вам и правда есть чем гордиться. Он держит себя совсем как взрослый. Даже в одежде… никогда не видела, чтобы девятилетние так строго одевались.
У близнецов была возможность самим выбирать себе одежду, но если Миллат клянчил у Алсаны «Найк» с фирменной «галочкой», «Ош Кош Би Гош»[42] и немыслимые свитера, которые можно носить наизнанку, то Маджид в любую погоду ходил в сером пуловере, серой рубашке, черном галстуке, в начищенных черных туфлях и очках, купленных в магазине Национальной службы здоровья, и выглядел словно карлик-библиотекарь. Алсана затаскивала его в отделы, где продавалась яркая детская одежда, и упрашивала: «Малыш, давай купим что-нибудь синее, ради Аммы, а? Синий так подходит к твоим глазам. Ради Аммы, Маджид. Неужели тебе не нравится синий? Ведь это цвет неба!»
«Нет, Амма. Небо не синее. Там белое излучение. Белый цвет содержит в себе все цвета радуги, и когда он проходит в небе сквозь мириады молекул, нам остаются видны только цвета с короткими волнами — синий, фиолетовый. На самом деле небо не синее. Оно только кажется таким. Это называется спектр Рэлея».
Странный ребенок с холодным умом.
— Вам есть чем гордиться, — повторила Поппи, улыбаясь до ушей. — Я бы на вашем месте очень гордилась.
— К сожалению… — Самад вздохнул, и мрачная дума о втором сыне на пару минут отвлекла его от эрекции. — Миллат ни на что не годится.
Поппи едва не обиделась.
— Что вы! Я совсем не имела в виду, что… я хотела сказать, он, возможно, и находится в каком-то смысле в тени Маджида, но он настоящая личность! Не такой… ученый, но все его просто обожают — к тому же он очень красивый мальчик. Еще бы… — Тут она подмигнула и похлопала Самада по плечу. — Гены-то хорошие.
«Хорошие гены»? Что она имеет в виду?
— Привет! — Подошедший сзади Арчи гулко хлопнул друга по спине.
— Привет! — Арчи пожал руку Поппи с той насмешливой аристократичностью, которой всегда вооружался при встрече с образованными людьми. — Арчи Джонс. Отец Айри, за грехи мои тяжкие.
— Поппи Берт-Джонс. Я веду у Айри…
— Музыку, я знаю. Только о вас и слышим. Айри немного расстраивается, что ее не поставили первой скрипкой… может, на будущий год, а? Итак! — говорил Арчи, переводя взгляд с Поппи на Самада, который стоял немного в стороне и как-то подозрительно выглядел, чертовски подозрительно, решил про себя Арчи. — Перед вами пресловутый Икбал! Переборщил ты сегодня на собрании, Самад. Верно я говорю?
— Ну, не знаю, — проворковала Поппи. — Мне показалось, что мистер Икбал выступал замечательно. Многие его высказывания меня просто поразили. Вот бы мне столько всего знать! Но я, увы, как тот пони, который выучил один-единственный номер. Мистер Икбал, вы случайно не профессор?
— Нет-нет, — запротестовал Самад, злясь, что из-за Арчи соврать невозможно. — Я работаю в ресторане. — Сказать «я официант» у него язык не повернулся. — В юности я учился, но началась война и… — В конце предложения Самад поставил пожатие плечами и увидел с упавшим сердцем, как веснушчатое лицо Поппи Берт-Джонс вытягивается большим красным вопросительным знаком.
— Война? — спросила она так, будто он сказал «радио», «пианола» или «патефон». — За Фолклендские острова?
— Нет, — отрубил Самад. — Вторая мировая.
— Ой, мистер Икбал, никогда бы не подумала. Вы, наверное, были совсем юным?
— Да, милочка, даже танки там были старше нас, — ухмыльнулся Арчи.
— Мистер Икбал, вот так сюрприз! Но, говорят, смуглая кожа не так быстро стареет, да?
— Разве? — И Самад попытался представить себе, как упругая розовая кожа Поппи станет морщиться и покрываться слоями отмерших клеток. — Думаю, человека молодят дети.
Поппи рассмеялась.
— И это, разумеется, тоже. Что ж! — Она раскраснелась и казалась одновременно робкой и уверенной в себе. — Тогда вы очень хорошо выглядите. Вас, наверное, часто сравнивают с Омаром Шарифом, мистер Икбал?
— Нет, нет, нет, нет, — возразил Самад, вспыхнув от удовольствия. — Единственное наше сходство — страсть к бриджу. Нет, нет… Я Самад, — прибавил отзовите меня Самад, пожалуйста.
— Придется звать его Самадом как-нибудь в другой раз, мисс, — встрял Арчи, упорно именовавший «мисс» всех учительниц без разбору. — Нам надо идти. Нас жены ждут. Ужин как-никак.