— …а потому марихуана ослабляет твои силы, уничтожает твои способности и отнимает у нас наших лучших ребят, таких как ты, Миллат, прирожденных лидеров, которые могут повести за собой людей к вершине. Есть такой хадит в «Бухари» в пятой части на второй странице: Лучшие люди моей страны — это мои сверстники и мои единомышленники. Ты мой сверстник, Миллат, и я надеюсь, ты станешь моим единомышленником. Идет война, Миллат, идет война.
Так он и говорил, слова текли одно за другим, без интонации, без пауз, в одной и той же однообразно красивой манере — можно было забраться на его речь, можно было уснуть на ней.
— Милл, Милл! Это важно.
Миллат стоял полусонный, неизвестно от чего: то ли от марихуаны, то ли от слов Хифана. Он стряхнул руку Айри со своего плеча и попытался представить их друг другу.
— Айри. Хифан. Мы с Хифаном давно знакомы. Хифан…
Хифан шагнул к Айри, теперь он возвышался над ней, как колокольня.
— Рад познакомиться, сестра. Я Хифан.
— Очень приятно. Миллат!
— Айри. блин. Можешь ты подождать одну минутку? — Он передал ей косяк. — Я хочу послушать, что он говорит, неужели не ясно? Хифан — настоящий дон Корлеоне. Посмотри на его костюм — прямо как у гангстера!
Миллат провел пальцем по лацкану пиджака Хифана, и Хифан, забыв о представительности, засиял от удовольствия.
— Нет, правда, Хифан, ты выглядишь классно, стильно.
— Да?
— Ага, гораздо лучше, чем тогда, когда мы были грозой Килберна. Помнишь, как в Брэдфорде…
Хифан вспомнил, как он тогда выглядел, и снова принял благочестивый вид.
— Боюсь, я не помню те дни, брат мой. Тогда я жил в невежестве. Я был совсем другим человеком.
— Да, — робко согласился Миллат, — конечно.
Миллат шутливо толкнул Хифана в плечо, но Хифан остался стоять неподвижно, как фонарный столб.
— Ну ладно, понял: значит, идет духовная война. С ума сойти! Пора показать этой дурацкой стране, кто мы. Как там вы называетесь, я забыл?
— Я представляю Килбернское подразделение Крепкого Единства Воинов Исламского Народа, — гордо сказал Хифан.
Айри вздохнула.
— Крепкое Единство Воинов Исламского Народа, — восхищенно повторил Миллат. — Это мощно. В этом названии есть сила. Как удар в кунг-фу пяткой в нос.
Айри нахмурилась:
— КЕВИН?
— Мы и сами знаем, — мрачно проговорил Хифан, указывая под ладони, держащие пламя, где была мелко вышита аббревиатура, — что у нас проблема с акронимом.
— Да, есть немножко.
— Но это название освящено силой Аллаха, и его нельзя изменить… Так вот, я говорил о том, что ты, Миллат, можешь возглавить наше отделение в Криклвуде.
— Милл.
— У тебя будет все, что есть у меня, вместо той запутанной жизни, которой ты живешь сейчас, вместо зависимости от наркотиков, которые правительство завозит специально, чтобы подорвать силы черных и мусульман, чтобы нас ослабить.
— Да, — грустно согласился Миллат, как раз собравшийся скрутить очередной косяк. — Вообще-то я как-то об этом не думал. Но, кажется, я именно так должен думать.
— Милл.
— Джонс, отстань от меня. Ты видишь, мы ведем спор. Слушай, Хифан, в какой ты сейчас школе?
Хифан с улыбкой качнул головой.
— Я уже давно не связан с английской системой образования. Но я не перестаю учиться. Есть такие слова в «Табризе», хадит 220: Тот, кто ищет знания, служит Богу до самой смерти и…
— Милл, — прошептала Айри, не прерывая медоточивой речи Хифана. — Милл.
— Да, черт возьми. Чего тебе? Извини, Хифан, одну минутку.
Айри глубоко затянулась своим косяком и рассказала новость. Миллат вздохнул.
— Айри, они приходят с одной стороны, а мы уходим в другую. Подумаешь. Обычное дело. Понятно? А теперь, может, ты пойдешь поиграешь с детишками? У нас тут серьезные дела.
— Приятно было познакомиться, Айри. — Хифан протянул ей руку и оглядел ее с головы до ног. — Рад видеть женщину, которая одета скромно, несмотря на то что ходит с короткой стрижкой. КЕВИН считает, что женщина не должна потакать эротическим фантазиям озабоченного Запада.
— Э-э… спасибо.
Жалея себя и борясь с действием травки, Айри пробралась сквозь дымовую завесу и снова наступила на игру Джошуа Чалфена «Гоблины и Горгоны».
— Эй, мы же тут играем!
Айри резко повернулась. В ней кипела злость, которую она слишком долго сдерживала.
— И что с того?
Друзья Джошуа — толстый мальчик, прыщавый мальчик и мальчик с непомерно большой головой — в ужасе отступили. Но Джошуа решил постоять за себя. В школьном оркестре он играл на гобое и сидел рядом с Айри, которая была вторым альтом. Он давно уже поглядывал на ее странные волосы и широкие плечи, думая, что с ней у него, может быть, что-нибудь получится. Она умная и не совсем страшная, есть в ней что-то от зубрилки, несмотря на то что она вечно ходит с тем мальчиком. Индусом. Она общается с ним, но она не такая, как он. Джошуа Чалфен подозревал, что она из таких, как он сам. В душе она другая, и если постараться, можно это выявить. Она — зубрила-эмигрант, сбежавшая из страны толстых, непохожих и обезоруживающе умных. Она перешла через горы Калдора, переплыла реку Левиатракс и перепрыгнула через ущелье Дуилвен в безумной попытке сбежать от своих земляков и попасть в чужую страну.
— Я просто сказал. Ты уже второй раз наступаешь на земли Голтона. Хочешь поиграть с нами?
— Нет, я не хочу с тобой играть, придурок. Я тебя даже не знаю.
— Джошуа Чалфен. Я был в начальной школе в Мэноре. И мы с тобой вместе ходим на английский. И вместе играем в оркестре.
— Ничего подобного. Я играю в оркестре. Ты играешь в оркестре. Но мы не вместе.
Гоблин, старейшина и гном захихикали, оценив игру слов. Но Джошуа не обращал внимания на оскорбления. Джошуа умел их принимать с невозмутимостью Сирано де Бержерака. Он выслушивал оскорбления (от безобидных: Джош-толсторож, Джош-вошь, Чалфей-еврей — до неприличных: долботрон, хуесос, говноед), всю жизнь бесконечные оскорбления. И ничего: остался таким же невозмутимым. Оскорбление для него было не страшнее камушка на дороге и доказывало только его интеллектуальное превосходство над той, кто его оскорбляет. Поэтому он спокойно продолжил:
— Мне нравится, как ты постриглась.
— Издеваешься?
— Нет, мне правда нравится, когда у девочек короткие стрижки. В этом есть что-то гермафродитное. И мне это нравится.
— Ну и радуйся своим проблемам.
Джошуа пожал плечами.
— Нет у меня никаких проблем. Любой, хотя бы отчасти знакомый с основами фрейдизма, сразу поймет, что это у тебя проблемы. Иначе откуда такая агрессия? Я думал, что курение должно успокаивать. Угостишь?
Айри уже забыла, что держит косячок.
— Да, конечно. Какие мы заядлые курильщики…
— Не то что бы… Так, иногда.
Гном, гоблин и старейшина издали какие-то хрюкающе-булькающие звуки.
— Понятно. — Айри протянула ему косяк.
— Айри!
Это был Миллат. Он забыл забрать у Айри свой косяк и теперь шел за ним. Айри повернулась вполоборота, собираясь передать косяк Джошуа, и тут заметила, как к ней подходит Миллат, и почувствовала, как сотрясается земля. От этого грохота крошечная чугунная армия гоблинов Джошуа повалилась на доску, а затем скатилась на землю.
— Какого… — начал Миллат.
Это была облава. Последовав совету Арчибальда Джонса — главы родительского комитета и бывшего военного, специалиста в стратегии боевых действий, — (впервые!) они напали с обеих сторон. Сотня нападавших застала противника врасплох, подобралась незаметно, окружила маленьких негодяев, отрезала пути к отступлению и застукала Миллата Икбала, Айри Джонс, Джошуа Чалфена и других за курением марихуаны.
Казалось, что директор «Гленард Оук» постоянно уменьшался. Линия роста волос отодвигалась все дальше, как неизбежный отлив; глубоко сидящие глаза, поджатые губы, мелкое тельце или, скорее, нормальное, но упакованное в крошечную, перекрученную упаковку и запечатанное скрещенными руками и ногами. Хотя директор производил впечатление человека зажатого, стулья он выставил по кругу. Этот широкий жест был призван помочь каждому высказаться и быть услышанным, помочь скорее решить проблему, чем налагать взыскания. Некоторые родители опасались, что директор слишком большой либерал. Если бы вы спросили Тину, его секретаршу (хотя ее ни о чем не спрашивали, разве только Что здесь делают эти три заморыша?), она бы ответила, что от этого одни неприятности.
— Так, — с унылой улыбочкой сказал директор Тине, — и что здесь делают эти три заморыша?
Тина устало зачитала отчет о трех учениках, имевших при себе марихуану и потреблявших ее на территории школы. Айри собралась возразить, но директор остановил ее снисходительной улыбкой.
— Понятно. Все ясно. Тина. Ты свободна. Оставь дверь открытой, чтобы никто не чувствовал себя заключенным. Хорошо. Думаю, так будет более цивилизованно, — проговорил директор и положил руки на колени ладонями вверх, показывая, что он ничего не скрывает. — Итак, мы не будем устраивать базар, каждый скажет, что хочет. По очереди, начиная с Миллата и заканчивая Джошуа. А когда все станет ясно, я скажу свое заключительное слово, и на этом мы закончим. Довольно безболезненно. Договорились?
— Я хочу курить, — сказал Миллат.
Директор пошевелился. Он снял правую ногу с левой и закинул тощую левую на правую, поднес к губам указательные пальцы, сложив их в подобие церковного шпиля, и втянул голову, как черепаха.
— Миллат, я тебя прошу…
— У вас есть пепельница?
— Нет. Перестань, Миллат.
— Тогда я пойду покурю у ворот.
Таким образом школьники загоняли директора в угол. Он не может допустить, чтобы тысяча его учеников выстроилась на улицах Криклвуда, куря и позоря школу. Это было время переговоров. Придирчивых родителей, старательно читающих «Образовательное приложение к „Таймс“», оценивающих школу с помощью статистических данных и отчетов инспекторов. Директору приходилось время от времени отключать пожарную сигнализацию и прятать тысячу курильщиков на территории школы.